Флэшмоб.

Пишет  Джим Алексеевич Ватсон:

15.04.2011 в 21:54

ой, серьезный человек пришел, а у меня вопросы ебанатские))))
1 как ты узнала о Шерлоке и даири-фандоме?
2 сложно было "фотоальбом" писать?
3 к Джонджиму ты пришла сразу после просмотра Шерлока или уже позже?
4 что ты видишь, выглядывая в окно?
5 у тебя есть муз? если да, то на кого он похож?

URL комментария

1. О существовании "Шерлока" узнала из новостей культуры на сайте, адрес которого я уже не припомню. Прочла несколько рецензий, заинтересовалась, посмотрела. Google привел меня на дайри.ру

2. Смотря как понимать слово "сложно". Это было тяжело физически, но в плане собственно создания текста - нет. Главным было одно - не мешать тексту.

3. Позже. Sherlock Fest, который я могла читать, оставаясь незарегистрированной, подарил мне много материала для размышлений в плане пейрингов и сюжетов. Среди заявок там присутствовал и мортсон, что заставило меня задуматься и о нём. И увидеть его так, что он заслонил собой все остальные.

4. Спутниковую тарелку на крыше дома напротив и березы.

5. Я не совсем поняла, имеется в виду некое условно-метафорическое существо или реальный человек, но у меня нет ни того, ни другого. Между мной и текстом нет посредников

@темы: Trinkets, Sherlock Holmes

---

Спорно, но небезынтересно.

"Литература - это тоска по несостоявшемуся разговору... И в этом идеальном разговоре говорится про себя, как про другого, а про другого, как про себя. Как приписать собеседнику собственные промахи, а себе все заслуги, чтобы догадаться о собственной моральной катастрофе?"

З. Зиник, "Подстрочник".

@темы: Trinkets

---

Музыка и картинки. По большей части для себя.

Джим уже был упомянут.

Джон

Шерлок

Безотносительно к персонажам, просто так. Эта песня в последние дни занимает меня.

@темы: The Johnny of my mind, Sherlock Holmes

---

Есть вещи, прекрасные до боли.

Жили-были когда-то, давным-давно, три девочки. Первой считалась Ми, второй — До, третьей — Ля. Была у них крестная, душистая-предушистая, и она никогда не читала детям нотаций, и ее прозвали «крестная Мидоля».

Самая красивая из трех этих девочек — Ми, самая умная — До, ну а Ля скоро умрет.

День ее похорон — памятный день в жизни Ми и До. Вереницей стоят зажженные свечи, горкой высятся шляпы на столе в церковном притворе. Гробик Ля — белый, земля на кладбище — сырая, вязкая. Яму роет человек в куртке с золотыми пуговицами. На похороны приехала крестная Мидоля. И когда ее целует Ми, крестная говорит: «Ненаглядная моя». А До она говорит: «Ты пачкаешь мне платье».

Проходят годы. Крестная Мидоля живет далеко-далеко, и шлет она письма с грамматическими ошибками, а рассказывают о ней шепотом. Сначала — она бедная и шьет дорогие туфли для богатых дам. Потом разбогатела и делает дешевые туфли для бедных. А потом накопила столько денег, что покупает красивые дома. И однажды — потому что умер дедушка — она приезжает в большущей машине. Она дает Ми примерить свою красивую шляпку, а на До смотрит и не узнает ее. Земля на кладбище сырая, вязкая, а человек, который засыпает дедушкину яму, носит куртку с золотыми пуговицами.

@темы: Trinkets

---

Волшебница  EffieL проиллюстрировала гифкой мой тег для шериарти "Sherlock+Moriarty=BLOODY MESS"

посмотреть на гифку

Тому, кто первым догадается, из чего составлен плюс, я - если у угадавшего будет такое желание - напишу по заявке маленький ангстовый шериарти Я не догадалась, хотя вполне вероятно, что это мои личные проблемы с восприятием и обработкой информации ))

@темы: Sherlock+Moriarty=BLOODY MESS, Sherlock Holmes

---

Non-Kink 6.25

Безделушка, про которую я успела забыть ))

Джим/Шерлок.
Совместное употребление наркотиков. Чем выше рейтинг, тем лучше.
На самом деле там почти нет рейтинга, конечно. Это ведь нон-кинк. И это бессовестная попытка за счет чужой заявки решить собственные психологические проблемы и вместо шериарти написать признание Джиму в бесконечной болезненной зависимости от него.

441 слово

Игла мягко входит под кожу. Шерлок вдыхает и выдыхает, голова быстро начинает кружиться.

Мориарти склоняет взлохмаченную темноволосую голову, втягивает через свернутую пятифунтовую купюру дорожку белоснежного кокаина; Шерлок смотрит на оставшиеся крупинки, и они сверкают в полумраке всё ярче и ярче, ослепительно, как горные вершины, заставляя глаза Шерлока слезиться.

Мориарти садится на пол, плечом приваливается к ногам Шерлока, щелкает зажигалкой. Сладковатый запах окутывает Шерлока, поднимаясь снизу вверх; Шерлок морщится, запах словно ввинчивается ему в мозг, лепится приторной тяжелой массой на кожу, на слизистую носа.

- Это похоже на твои юношеские эксперименты, красавчик? – Мориарти проводит ладонью по колену Шерлока, выдыхает дым самокрутки с марихуаной прямо в тяжелые складки брюк.

- В те времена никто не привязывал меня к стулу, - говорит Шерлок.

Его слова выплывают наружу вереницей цветных пузырьков, окружают Мориарти, садятся ему на плечи; Шерлок закрывает глаза и видит, как пульсирует кровь по кровеносным сосудам век, алая, жаркая, гулкая.

- В эти времена, - Мориарти подчеркивает голосом слово «эти», - это всего лишь необходимая мера предосторожности. Мы же не хотим, чтобы наша вечеринка окончилась раньше времени, потому что главный гость сбежит, а, Шерли?

Шерлок смеется – голос Мориарти, гладкий и шуршащий, как змея, раздувает капюшон и изгибается, танцуя под неведомую флейту, и это почему-то очень смешно, так смешно, что Шерлок запрокидывает голову, заливисто хохоча.

- Но ты ведь всё равно сбежишь, не так ли, - это не вопрос, это утверждение. Мориарти гладит тыльную сторону ладони Шерлока кончиками пальцев, Шерлок чувствует, как тепло чужих рук разносится волнами по его телу, нездоровое лихорадочное тепло. – Чтобы вернуться.

- Чтобы вернуться с командой полицейских, - говорит Шерлок. Ему кажется, что он вот-вот взлетит, но ладонь Мориарти, твердая, жаркая, удерживает его на месте. – И арестовать тебя. И отправить в тюрьму.

Мориарти фыркает – этот звук похож на волну, разбивающуюся о берег, Шерлок чувствует запах соли, воды и нагретого песка.

- Мечтай об этом, дорогуша. Мечтай, не стесняйся, пока наркотик не выветрился.

Мориарти выдыхает сладкий дым в лицо Шерлоку и касается губами его губ.

Почему-то губы у него горькие и жгучие, как будто он не человек, а порция джин-тоника.

Шерлок позволяет целовать себя и чуть приоткрывает губы, отвечая. Мир обретает невиданную прежде объемность, словно к привычным трем измерениям кто-то добавил ещё несколько; Шерлок пытается посчитать, сколько именно и каких, но мысли ускользают от него, верткие и скользкие, словно рыбки в аквариуме, и он сдаётся, он чуть запрокидывает голову, слыша, как Мориарти что-то шепчет, чувствуя, как притихшая было змея тихого, вибрирующего голоса, вонзает в него свои клыки и пропускает под кожу яд более смертоносный, чем любой наркотик.

Шерлок позволяет яду разнестись по своей крови и пропитать каждую клетку. Он позволяет, зная, что это ненадолго.

До тех пор, пока не выветрится наркотик.


p.s. Нон-кинки 5.25, 6.25... мне везет на это число )

@темы: Texts, Sherlock+Moriarty=BLOODY MESS, Sherlock Holmes

---

Пост про Джима в моей голове и для него же.

Его песня.


Несколько его изображений.






Я слишком много думаю в последнее время о Джиме и как Джим, и чем дальше, тем сильнее меня скручивает от этих мыслей чисто физически. Он - ненасытное маленькое чудовище, поглощающее неосторожных, как черная дыра. Не знаю, к лучшему это для меня или к худшему.

@темы: The Jimmy of my mind, Sherlock Holmes

---

Восхитительная EffieL проиллюстрировала "Фотоальбом" гифками

Джон листает фотоальбом:


Джона и Джима заметает песками Афганистана:

@темы: Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes

---

Однострочники.

Я написала два однострочника позавчера ночью. Реверансы в сторону, клубы пара, выбивающиеся из-под закипающей крышки.

6.28, Пре-сериал. Джон в Афганистане; разговоры у костра. Бонус за Джон/ОМП
Откровенно говоря, я недовольна тем, что написала. Заявка, ИМХО, требует разворота на хороший крепкий миди, но это был фест однострочников, so.

115 слов.

Джерри протягивает руки к огню. Джон ворошит палкой угли, заставляя языки пламени колебаться.
- Завтра за нами прилетят, - негромко говорит Джон. Джерри знает это и так, но он выглядит таким потерянным, что Джону хочется его утешить.
- Да пусть хоть на головах придут, - Джерри опускает руки, упирается ладонями в сухую землю. - Это не вернёт ни Тома, ни Боба, ни Джеффа, никого... и если бы не...
- ...наши неуставные отношения, - подсказывает Джон.
Не отойди они с Джерри от взвода - быстрые поцелуи, жесткие ладони, пыль, скрипящая на зубах, неумолчный шорох травы - их бы тоже накрыло взрывом.
Но пока они живы, и Джон переплетает пальцы с пальцами Джерри, чувствуя сухое тепло костра.

6.51, О чём думает Шерлок, когда мастурбирует?
It just popped up from the depths of my head. It did. Я ведь на самом деле люблю Шерлока, для меня он удивительный и уязвимый.

71 слово.

Шерлок касается себя уверенно и жестко; его дыхание сбивается, он вжимается затылком в подушку. Перед его внутренним взором проносятся капли крови, клубящиеся под микроскопом, странгуляционные борозды, расположенные под неправильным углом, образцы почвы в прозрачных пластиковых пакетах, обозначенные порошком отпечатки пальцев на столешницах и дверных ручках.
Он дышит всё чаще, облизывает пересохшие губы, сдувает со лба прилипшие волосы.
С улицы доносится вой полицейской сирены.
Шерлок выгибается с тихим стоном и расслабленно замирает.

@темы: Texts, Sherlock Holmes

---

Замечательная  EffieL сделала коллаж по "Фотоальбому", практически точь-в-точь такой, как я хотела

Прячу его под кат, чтобы не рвал вам фленту.

В связи с "Фотоальбомом" же у меня назрел вопрос к вам, тем, кто его читал: если бы я взялась писать сиквел, какую деталь можно было бы использовать в качестве движущей силы? В самом "Фотоальбоме" речь о войне и фотографиях; для сиквела война остается движущей силой, но фотографии уже сыграли свою роль, и на их роль нужна замена. Я прошу совета )

@темы: Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes

---

Теперь у меня есть интернет дома. Это обошлось мне в немалое количество материальных и нервных затрат, однако они все уже позади, надеюсь.

И для увеличения эстетической ценности поста, без какой-либо иной цели:

@темы: Sherlock Holmes, Me

---

Пост 5

"Фотоальбом" завершен. Почти тридцать три тысячи слов, почти двести десять тысяч знаков, сто пять страниц чистого текста в ворде двенадцатым Bookman Old Style Все посты с ним можно найти по одноименному тегу.

Нельзя не показать: изумительная  EffieL проиллюстрировала гифкой финал одиннадцатой главы


А прекрасная  Lucifer is my pet проиллюстрировала гифкой мой тег для мортсона


Главы I-III
Главы IV-VI
Главы VII-IX
Главы X-XII

Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается [J]Владимир Ильич Ленский[/J], самому замечательному катализатору на свете
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.
Скачать текст одним файлом можно здесь.

Глава XIII, заключительная

Глава XIII

Джон вставляет в фотоальбом новую фотографию — Шерлок у окна, в темноте, спиной к объективу.

Он отличает эту фотографию от других, даже закрыв глаза, — стоит ему открыть страницу с ней, как чувство вины настигает его с новой силой. Его тошнит от того, что он сделал и кем стал, и фотография помогает ему помнить об этом после работы, дарящей кратковременное благословенное забытье.

Мориарти снится ему, стоит задремать. Джон не спит дольше трёх часов подряд, потому что всякий раз вскидывается и долго сидит на постели, слушая сумасшедший стук собственного сердца.

Он ходит на работу, в магазин, он пьёт кофе утром и жарит стейк вечером, он оплачивает счета за электричество, любезно заносит в починку телефон миссис Хадсон, который она уронила в кастрюлю с супом.

Люди и вещи видятся, как сквозь мутное стекло; звуки доходят до Джона с некоторым опозданием, часть их теряется по пути. Он не чувствует вкусов и не обращает внимания на запахи — полезно для работы в скорой помощи, но обычно ему не свойственно.

Так сходят с ума, полагает Джон.

Правда, он не уверен, сошёл ли он с ума или только начинает — он помнит, что безумцы, как правило, уверены, что они в полнейшем душевном здравии. К тому же, чтобы как следует сойти с ума, требуется больше времени, чем два дня.

Не так ли?

Джон сидит на полу в своей комнате — фотоальбом, раскрытый на пустой странице, лежит у него на коленях, край кровати впивается ему в спину.

Шерлок где-то на месте очередного преступления. Он не звал Джона с собой.

От Мориарти всё ещё не было вестей. Джон смотрит новости, но нет, ничего интересного, ничего похожего на то, что мог бы сделать Мориарти.

Быть может, он неосторожно двигался, пока сбегал из больницы, и у него всё же разошлись швы.

Может быть, он уже мертв.

При этой мысли вместо облегчения, каковое полагается чувствовать всякому законопослушному гражданину Британии, Джон ощущает дурноту и мутный страх.

Он пытается представить себе, что Мориарти нет. Ведь не было же его в жизни Джона много лет, и это были вполне себе насыщенные и полноценные годы. Воображение Джона, обычно живое и послушное, отказывается работать: отсутствие Мориарти влечет за собой пустоту, которую Джон, как ни силится, не может заполнить работой, помощью Шерлоку, домашними делами.

Джон поднимает руку и гладит невидимого Мориарти по несуществующей щеке.

* * *

Джон открывает кран в ванной, чтобы почистить зубы, и в раковину льётся красная вода.

Это именно вода, Джон уверен. Во всяком случае, не кровь — та гораздо гуще, и пахнет медью и морем. То, что льётся из крана, не пахнет ничем и на вкус как вода — Джон рискует отхлебнуть из пригоршни, и на ладонях и вокруг рта у него остаются алые следы, которые кое-как удаётся оттереть с помощью спирта и комка ваты.

Он звонит, чтобы вызвать водопроводчика, и узнает, что не он один столкнулся с такой странной проблемой.

Весь Лондон сегодня не смог умыться.

Чистой воды в доме почти нет — полчайника, оставшихся со вчерашнего вечера. Джон по-братски оставляет ещё спящему Шерлоку половину воды, воспользовавшись остальной, чтобы сполоснуть сонное лицо и сделать себе кофе.

— Сегодня утром из всех кранов Лондона льётся красная вода, — говорит диктор; один глаз у неё слегка покраснел — должно быть, задела ватой, пропитанной спиртом, пока оттирала красное с лица. — Причины этого необычайного явления выясняются, однако санитарно-гигиенические службы города заверяют, что опасности для жизни и здоровья лондонцев нет, и призывают подождать некоторое время, пока эта неполадка не будет устранена...

Голос диктора затихает, и по экрану идут полосы; Джон рассматривает их, машинально прикидывая, что будет дешевле — купить новый телевизор или починить этот. Пока он безуспешно пытается вспомнить, сколько стоит починка телевизора, картинка выравнивается.

На черном фоне чуть подрагивают белые буквы.

«Безобидный краситель в любой момент может смениться ядом.
Джонни, ты знаешь, что можешь сделать, чтобы этого не произошло».

Должно быть, все остальные Джоны Лондона в этот момент поперхнулись кофе перед телевизором, думает Джон.

Он знает, что это адресовано ему.

Экран снова дрожит, и диктор со встрепанными волосами и паникой в глазах говорит что-то о том, что, по всей видимости, это была террористическая атака, о том, что человека, перехватившего управление техникой телестудии, уже ищут, о том, что телеканал будет освещать дальнейшее развитие событий.

Ищите, ищите. Джон ощущает неуместную потребность рассмеяться.

Вы никогда его не найдете.

Зато должен найти я.

* * *

Несмотря на то, что Мориарти, похоже, довольно высокого мнения об умственных способностях Джона, последний этого мнения не разделяет.

Что он может сделать, чтобы жители Лондона спокойно чистили зубы? Он даже не знает, где искать Мориарти. Вся агентура Майкрофта, надо думать, роет носом землю — и уже не первый месяц; но безрезультатно.

Джон мог вызвать Мориарти на контакт. Но сейчас на контакт вызывают его самого, и он не знает, как позвонить по неопределяющемуся номеру, как найти того, кто в туманных лондонских дебрях — словно рыба в воде.

Он может оказаться среди взмыленных водопроводчиков, бегающих от дома к дому, среди что-то возбужденно обсуждающих подростков, сидящих на краю тротуара, среди толпы в Гайд-парке, слушающей болтуна, который призывает организовать стихийный митинг и заставить правительство защитить свой народ, среди неясных фигур на соседней крыше, выпускающих на прогулку голубей из огромной сетчатой клетки.

Джон идёт по городу, оглядываясь по сторонам.

Он видит след Мориарти — хаос. Но самого Мориарти нет нигде.

Очереди за питьевой водой вьются вне дверей супермаркета, уходя куда-то к краю стоянки. На лицах и руках людей — красные пятна; продавцы в уличных киосках спешно меняют ценники на воду, сок и газированные напитки.

Город волнуется, колышется вокруг Джона, как огромное море, многоцветное людское море с преобладающим оттенком красного — алые пятна окрашенной воды, распаленное лицо болтуна из Гайд-парка, яркие, как пионы или маки, футболки подростков.

Документальный фильм об этом дне должен быть оформлен, как низкопробный ужастик, думает Джон, на черном фоне — красные с потеками буквы.

Он улыбается, поднимаясь на крыльцо больницы.

* * *

В больнице чувствуется паника, подавленная в зародыше железной рукой главврача. В спешном порядке подвозятся цистерны с чистой водой, наверняка закупленной по грабительским ценам, техперсонал перекрывает краны по всему зданию, ходячие больные, сбившись в стайки по углам, жужжат, обсуждая сегодняшние события, значительно расцветившие скупую на интересное больничную жизнь.

— Это кошмар какой-то, — Нэнси прижимает пальцы к вискам. — Ужас... Хоть бы ту сволочь, которая это сделала, нашли поскорее и что-нибудь сделали с водопроводом. Это же по всему городу, во всех больницах то же самое, что у нас, никто не может работать — спортзалы, парикмахерские, школы, кафе... Столько чистой воды для всего города негде взять, она, наверное, уже вся кончилась, не из Темзы же зачерпывать, там грязнее, чем в общественном туалете.

— Если это действительно безобидный пищевой краситель, то всё не так страшно, — замечает Джон. — Наверняка тесты уже провели. Если бы была опасность, об этом объявили бы.

— Он же предупредил, что в любой момент может заменить краситель на яд, — раздраженно напоминает Нэнси. — Мало кто решится рискнуть. Хотела бы я знать, кто этот Джон, который так нужен этому психу. Своими руками выпихнула бы навстречу, лишь бы это прекратилось.

Джон предпочитает обойти эту тему стороной, и разговор вянет сам собой — благо им обоим нужно спешить.

* * *

Цены на питьё в больничном кафетерии подскочили так, что за чашку чая и литровый пакет сока Джон выкладывает четверть своей зарплаты.

Должно быть, на этой водяной лихорадке кто-то неплохо заработает. Джон даже уверен, что знает, кто именно.

Пожалуй, если бы Мориарти совершил это исключительно из высоких чувств, это разочаровало бы Джона. Но он уверен, что сегодняшний день добавит ноль-другой к банковским счетам Мориарти и поспособствует претворению в жизнь многих политических интриг, представить себе которые Джон не в состоянии. Эта уверенность странным образом бодрит и одновременно вызывает лёгкую досаду.

Время идёт, а яда в водопроводе всё не появляется. Джон цедит свой чай — который за такие деньги мог бы и не напоминать по вкусу мокрую бумагу — и гадает, что он может сделать. То же, что и до сих пор — то есть, ничего?

Это кажется ему плохой идеей.

* * *

Жертв панической атаки и острого отравления, вызванного самовнушением, привозят десятками. Джон и Марк сбиваются с ног, реанимируя первых и ставя вторым капельницы с физраствором — на пакеты спешно наклеены этикетки с надписью «ПРОТИВОЯДИЕ XYZ-010». Смысла в буквах и цифрах после слова «противоядие» нет никакого, но они добавляют внушительности, способствуя эффекту плацебо.

— Всё, — выдыхает Марк, выслушав диспетчера. — К нам больше привозить не будут. Мест нет, даже коридоры забиты. Можно выдохнуть.

Это Марк и делает, падая на ближайший стул, — шумно выдыхает и обмякает, позволяя рукам повиснуть чуть ли не до самого пола.

— Я пока в комнату отдыха, — говорит Джон, хотя он вовсе и не так устал за всего лишь полдня работы. — Если что, зови.

В комнате отдыха есть несколько человек — двое играют в карманные магнитные шахматы, кто-то пытается оттереть красные пятна с рукава халата, кто-то разговаривает по телефону.

Джон выдирает два листка из блокнота и размашисто пишет на них несколько слов. А потом залезает на журнальный столик и показывает эти листки стенам и потолку, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

Окружающие — за исключением девушки, которая говорит по телефону, — отвлекаются от своих занятий и смотрят на Джона.

Совершив полный круг, Джон спрыгивает на пол, заталкивая листки себе в карман.

— Простите за беспокойство, — говорит он и выходит.

Листки выпадают из его кармана и планируют на пол; они недостаточно смяты, чтобы нельзя было прочитать на первом:

Я выбрал

А на втором:

Тебя.

* * *

Мориарти стоит на заднем дворе больницы, прислонившись спиной к гладкой стене, и курит.

Джон вынимает сигарету у него из пальцев и затягивается сам, прежде чем вернуть.

У него кружится голова, тошнотворно и дух захватывающе, и никотин не имеет к этому никакого отношения.

— До тебя долго доходило, — говорит Мориарти.

Джон не уверен, идёт речь о способе связи или же об окончательном выборе.

— Да нет, ты просто не умеешь ждать, — отвечает он. — Пожалуй, если не подать тебе игрушку сразу, как ты её потребуешь, ты начнёшь топать сандаликами и картинно валяться на земле.

Мориарти смеётся, запрокинув голову; Джон слушает его смех, ликующий и звонкий, как когда-то, и предпочитает не думать о том, какие чувства в нём вызывает этот смех.

— Полагаю, — Мориарти перестаёт смеяться и затягивается, щурясь сыто, как кот, — за углом меня уже ждёт конвой с наручниками?

— Ты сам знаешь, что нет.

Джон поднимает руку и гладит настороженно замершего Мориарти по тёплой щеке.

— Тебе не жаль всего, что ты не выбрал, Джонни? — Мориарти ловит его ладонь, проводит кончиком языка по основанию большого пальца. — Шерлок, твоя сестра, твоя работа...

— Жаль, — откровенно признаётся Джон. — Но им всем будет без меня лучше.

— Задаюсь вопросом, — Мориарти прижимается губами к запястью Джона и, прикрыв глаза, глубоко вдыхает запах его кожи, — меня ты выбрал или их душевное спокойствие.

Джон качает головой, стараясь держать дыхание в прежнем ритме.

Правда, совершенно непонятно, зачем, если сердечный ритм уже участился и отдаётся в губы Мориарти всей сотней с лишним ударов в минуту.

— Спокойствие? Нет, не думаю.

— Ты пойдёшь со мной, Джонни, куда я скажу? — Мориарти открывает глаза, большие, как у ребенка, как на той фотографии, что лежит под пластиком на последней странице фотоальбома.

Безумные глаза с расширенными до предела зрачками, влажные, томные, кипящие глаза.

— Сначала мне нужно заехать домой, — предупреждает Джон. — Взять кое-что.

— Вот это? — отбросив сигарету, Мориарти вытягивает из внутреннего кармана пиджака знакомую книжку фотоальбома с афганским пейзажем на обложке.

— Это, — подтверждает Джон.

Горячий язык Мориарти проходится по венам на запястье Джона.

Это невыносимо, нестерпимо, невозможно.

Джону сложно думать, сложно дышать. Сумасшедшее желание растекается по его крови жидким ядом, охватывает его целиком, как охватывал вражеские корабли греческий огонь.

— Я вынул оттуда всё лишнее, — шепчет Мориарти, переплетая пальцы с пальцами Джона. — Оставил только нужное.

Джон заставляет себя отступить на шаг и взять свободной рукой охотно протянутый ему фотоальбом.

Он открывает его и видит на первой странице старую афганскую фотографию Мориарти.

Он листает дальше, неуклюже, одной рукой — той же самой, в которой пытается удержать фотоальбом.

Все остальные страницы пусты.

Джон полусмеется-полуплачет, пока Мориарти гладит тыльную сторону его ладони большим пальцем; он роняет фотоальбом в пыль, его руки дрожат.

Это будет сложнее, чем казалось Джону в порыве решимости, когда он писал три слова на криво выдранных листках — неровные крупные буквы, жирная точка в конце, с одной стороны «тебя», с другой список покупок недельной давности.

Это будет жарче афганских степей.

Это будет смертоноснее минного поля.

Это будет страшнее, чем проснуться в госпитале с чёткой мыслью, что руку, наверное, оторвало.

Это будет совсем иная война.

— Пойдём, Джим, — говорит Джон сквозь смех, по его щекам текут отчего-то совершенно пресные слезы. — Пойдём, куда ты там хотел меня отвести?

Он тянет Мориарти за собой с больничного двора.

Фотоальбом остаётся лежать в пыли.

Конец

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes

---

Kink 6.36

Опять есть несколько свободных минут. Забираю текст в дневник.

Джим/Джон
Джим снова похищает Джона, для того, чтобы поиграть с Шерлоком. Он ставит ему условия и если Шерлок выполнит их, Джим должен будет вернуть ему Джона. Когда Шерлок через некоторое время выполняет все условия, Джим понимает, что проиграл и должен отпустить Джона, но так же он понимает, что очень к нему привык, да и не только привык…
Заявка недовыполнена. Ангст, психоделика. Афганский обоснуй в то время автора ещё не коснулся.

- Не сломай наручники, Джонни-бой, они стоят больше, чем ты вместе со всеми потрохами, - он оседлал стул, оперевшись о спинку, и смотрит. – Хотя если продавать твои потроха на черном рынке, то, конечно, можно выручить что-то соответствующее.

Джон ненавидит его всеми фибрами души; Джон смотрит в его темные глаза, и его тянет, тянет в пылающую память об Афганистане, о дулах автоматов, бездонных и непроглядных, как эти глаза, о ветре пустыни, жарком, как его дыхание на щеке Джона:

- Соскучился по Шерлоку, Джонни? Вижу, что да.

На войне как на войне.

Джон резко поворачивает голову, смыкает челюсти – Мориарти отшатывается резко, зажимает ладонью мочку уха.

У войны вкус крови, соленой и медной.

- Если ты проголодался, стоило просто об этом сказать, - Мориарти смеётся, слизывает с пальцев каплю собственной крови. – Вкусно было, Джонни?

- Не особенно, - говорит Джон. Он дышит тяжело, и пульс его частит, словно он только что пробежал стометровку; взгляд Мориарти опутывает его, как финишная лента. – Совершенно обычная кровь.

Исключительный детектив и исключительный преступник – Джон знает, как уязвить и того, и другого, для этого нужно одно и то же: сказать, что они не исключительны.

Бог его знает, почему для них обоих так важно мнение Джона, и никого другого. Но война научила Джона пользоваться ситуацией, не задумываясь о её причинах – как та война, что он оставил позади, так и та, в которую он вступил, поселившись на Бейкер-стрит.



На следующий день вместо обычной бутылки воды Мориарти приносит Джону треть стакана свежей крови. Он поит Джона, жестко держа за подбородок, и на его запястье выворачивающийся из хватки Джон видит свежий порез.

Джона рвет красным и жидким, Джона сотрясает от отвращения и ужаса, смешанного с восхищением. Как таких психов носит земля, как его не забрали в сумасшедший дом сразу из родильной палаты, как появляются, как додумываются до подобного такие абсолютные, идеальные в завершенности своей психопаты.

Мориарти смеётся и заклеивает свой порез пластырем.



Джон считает дни, но сбивается со счёта. Он не уверен, когда просыпается, не уверен, когда засыпает, он не знает ни где, ни когда находится. Единственная его константа – Мориарти, единственный объект его ненависти – Мориарти, единственное средоточие его существования – Мориарти.

Когда Мориарти целует его, Джон откидывает голову назад, избегая прикосновения губ, и ударяется затылком о стену.



Джон отсчитывает время вздохами.

Джон отсчитывает время ударами сердца.

Джон отсчитывает время воспоминаниями о зыбучих песках Афганистана, о забитых грязью канавах Лондона, о бесчисленных выстрелах, после каждого из которых бедуин в высоком тюрбане или английский преступник в кепи падает замертво.

Джон забывает, что надо отсчитывать время, когда просыпается от прикосновениях губ Мориарти к члену. Он дышит рвано, со всхлипами, его сердце ожесточенно колотится о грудную клетку, и во время оргазма он прикусывает губу, чтобы не закричать, и рот наполняется таким знакомым медно-соленым привкусом.

Мориарти смеётся, сидя на корточках, вытирая рукавом бесконечно дорогого пиджака сперму Джона из уголка рта.

Джон приподнимается, насколько позволяют наручники, и целует Мориарти.

Он умеет вовремя распознать, когда проиграл войну.

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, Sherlock Holmes

---

Пост 4

Главы I-III
Главы IV-VI
Главы VII-IX

Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается  Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.

Глава X

Глава X

Диван в комнате отдыха на этот раз кем-то оккупирован, и Джон составляет два кресла вместе, потому что не представляет, как придёт домой и встретится с Шерлоком.

Он ложится, согнув колени, чтобы поместиться на импровизированной постели, и накрывается собственной курткой. Мысли не дают ему уснуть; он прокручивает заново и заново в воспоминаниях всё, что с ним случилось за последние дни, и чувствует себя так, будто попал между кусками веревки, как следует затянутыми в морской узел.

Джон не знает, как этот узел можно развязать, да и можно ли. Он закрывает глаза и съеживается под курткой, потому что от недосыпа его знобит. Хорош врач, неспособный помочь себе самому.

Зачем тебе нужно было это делать, Шерлок, произносит Джон беззвучно, чтобы никого не разбудить. Зачем, ты сделал только хуже.

Может быть, он догадался, приходит в голову Джону, и он беспокойно переворачивается на другой бок. Всякая поза неудобна, во всяком положении — холодно, и какая-нибудь конечность начинает затекать. Если Шерлок догадался, что случилось в Афганистане, каким-то непостижимым для простого смертного способом понял, узнал, вычислил...

Ещё несколько дней назад Джон надеялся на это и хотел этого — чтобы Шерлок понял. Но сейчас такая мысль приводит его в неподдельный ужас, несмотря на то, что он не может толком объяснить себе, чего именно боится.

Может быть, того, что теперь никогда не будет как раньше.

Джон не может предугадать, что предпримет Шерлок. И что предпримет Мориарти — тоже.

Он безуспешно пытается заснуть и одновременно спрогнозировать ближайшие действия двоих человек, каждый из которых умнее Джона на порядок, когда неожиданно получает ответ на свой вопрос. По крайней мере, на часть его.

Его телефон звонит — вернее, жужжит, поскольку Джон заранее предусмотрительно перевел его в режим вибрации, чтобы случайно не разбудить вымотавшихся коллег.

Номер не определен.

Джон зарывается под куртку с головой и слушает мерное жужжание телефона ровно двадцать девять секунд, после чего подносит его к уху.

— Скучаешь по мне, Джонни? — мурлычет голос Мориарти в трубке, такой сиропный, что Джону кажется — ещё немного, и ухо слипнется. — Не можешь заснуть даже после смены, думаешь обо мне?

Твою мать, думает Джон. Мудак, какой непревзойдённый мудак.

— Я бы сказал наоборот, — говорит он очень тихо, подоткнув рукав куртки под щеку. Ноги мерзнут, и бедро болит невыносимо. — Тебе нечего делать, и ты думаешь обо мне. Следишь за мной, камеру поставил в комнате отдыха, мечтаешь услышать мой голос.

Джону нечего больше терять; вчера днём он потерял Шерлока, и после этого он чувствует себя, помимо прочего, странно свободным — должно быть, так чувствуют себя смертники, подрывающие себя в универмагах и метро.

— Я так люблю, когда ты показываешь зубки, — Мориарти, кажется, искренне рад попыткам Джона огрызнуться.

Джон жалеет на миг, что не видит лица Мориарти и не может понять, действительно ли его последняя реплика не попала в цель.

— Заведи себе ручную белку, — советует Джон, прикрыв глаза. Перед его внутренним взором моментально возникает лицо Мориарти — как на той самой фотографии, что лежит дома в фотоальбоме. — Насмотришься на зубы так, что тошно станет.

Мориарти смеётся, звонко и неудержимо, как подросток.

— Как поживаешь, дорогуша? — спрашивает Мориарти с показным участием, словно назойливая престарелая тетушка. — Не слишком ли устаешь на работе? Нормально ли питаешься? Не ссоришься ли с Шерлоком?

Джон вздрагивает.

Неужели у него камеры и на Бейкер-стрит? Нет, не может быть, ни в коем случае, это блеф и догадки.

— Зачем ты позвонил? — спрашивает Джон, уставший от игр. — Чего ты хочешь?

— Тебя, Джонни, — голос Мориарти звучит чуть удивленно, будто он ожидал от Джона большей проницательности. — Разумеется, я хочу тебя. Толкуй мои слова в меру своей испорченности.

И он снова смеётся; Джон сжимает трубку, чувствуя, как внезапно вспотела ладонь.

Как можно играть в игры без правил, игры, не имеющие начала и конца?

— Я сейчас положу трубку, — зачем-то предупреждает Джон вместо того, чтобы просто выключить телефон безо всяких предисловий.

— «Сейчас», как видно, понятие растяжимое, — замечает Мориарти, для пущей убедительности своих слов выдержав паузу секунд в пять. — Ты просто не хочешь со мной расставаться, Джонни, в этом всё дело.

— И давно ты подрабатываешь психоаналитиком на полставки? — фыркает Джон, забывая, что нужно вести себя тихо.

— Увы, это не работа, за задушевные беседы с тобой мне никто не платит, — сокрушенно отзывается Мориарти. — Оцени, Джонни: я трачу на них собственные деньги и даже не прошу тебя перезвонить.

Шут гороховый, думает Джон. Паяц.

— Иди на хрен, — шепотом выдыхает он в трубку, слыша, как ворочается во сне кто-то из двоих, спящих на диване.

— Ты предлагаешь мне это сразу же после нашего первого поцелуя, дорогуша? Какой ты раскованный! — радуется Мориарти. — У тебя или у меня?

Джона неожиданно разбирает смех; он корчится на креслах, ударяясь о подлокотники ступнями, спиной и макушкой, затыкает себе рот воротником куртки, но истерический смех рвётся наружу вместе с сухими всхлипами.

— Ты сладкий мальчик, Джонни, — шепчет Мориарти в трубку; Джон всё ещё смеётся, уже совершенно беззвучно, просто вздрагивая, уткнувшись лбом в шершавую обивку кресла. Его рука, держащая телефон у уха, словно закостенела, и он не в силах ею двинуть. — Тебя сладко целовать. Ты очень отзывчивый, очень смелый. Я ещё не встречал таких, как ты.

Джону уже совершенно не смешно, но он почему-то продолжает слушать.

— Ты знаешь, кто я такой, — свистящий шепот Мориарти ввинчивается Джону прямо в мозг, минуя препятствия наподобие барабанной перепонки. — Ты видел столько преступлений, которые я совершил, но ты всё ещё думаешь обо мне, пока лежишь после ночной смены на неудобных креслах. Всё в тебе должно протестовать против этих мыслей, не так ли, Джонни. Ты не можешь забыть то, что должен забыть, и это медленно убивает тебя, — Джон слышит дыхание Мориарти; сердце бьётся где-то у самого горла, ненормально быстро. — Сводит тебя с ума. Переворачивает весь твой крохотный мирок, построенный на Хартии вольностей, клятве Гиппократа и воинском уставе. Это невероятно, невероятно лестно.

— Какая впечатляющая речь, — говорит Джон, до боли вцепившись пальцами в подлокотник под прикрытием куртки. — Долго сочинял, наверное.

— Ну что ты, — Мориарти смешливо хмыкает, и Джон чувствует, как этот смешок отдается болью в его многострадальной голове, и без того от усталости пустой, как хэллоуинская тыква. — Ты себя недооцениваешь, Джонни, ты способен вдохновить на маленький спонтанный спич.

— Жаль только, что весь твой спич пропал впустую, — отвечает Джон. — Я уже почти заснул, когда ты позвонил. И думал я не о тебе.

Мориарти молчит. Джон ждёт немного, прежде чем добавить, благодаря небеса за то, что ему не приходится врать Мориарти в лицо, и, возможно, по телефону он не будет разоблачен немедленно:

— Я думал о Шерлоке.

В общем-то, это не такое уж и вранье. Джон в последнее время очень щепетильно взвешивает свои слова на предмет искренности, и в этих конкретных словах правды много — о Шерлоке Джон тоже думал. То есть, тоже старался не думать, но такие подробности Мориарти совершенно ни к чему.

— Ты врёшь мне и не краснеешь, дорогуша, — укоризненно отзывается Мориарти. — Ай-яй-яй, как же тебе не стыдно.

— Во-первых, — педантично указывает Джон, — ты не можешь видеть, краснею я или нет, если только не вшил камеру в подкладку моей куртки. Во-вторых, с чего ты взял, что я вру? С чего ты взял, что ты преследуешь меня в мыслях так же неотступно, как я преследую тебя?

Джон положительно горд собой. С тех самых пор, как он убедил родителей в том, что ориентация Гарри — это совершенно нормальное дело в наши дни, и не стоит из-за этого затевать скандал с публичным отречением от дочери, он не произносил такой взвешенной и аргументированной речи.

— Ты плохо умеешь пудрить мне мозги, Джонни, — отзывается Мориарти после секундного раздумья. — Впрочем, не сказал бы, что это минус в моих глазах.

— А ты плохо умеешь оценивать ситуацию, — огрызается Джон. Он привык доводить до конца то, что начал, даже если это такое заведомо безнадежное и сомнительное по сути своей дело, как запудривание мозгов Мориарти. — Твоя самовлюбленность застит тебе глаза. Если ты перестанешь задирать нос так, что становится видно, сколько соплей у тебя в пазухах, то до тебя обязательно дойдёт, что единственный, кто пудрит тебе мозги, — это ты сам.

— Твоя способность сопротивляться очевидному превосходит все ожидания, — почти воркует ничуть не расстроенный отпором Джона Мориарти. — Жди, Джонни, мы скоро встретимся. Правда, не знаю, считать эту грядущую встречу за первое свидание или за полуторное, но, полагаю, это не так уж и существенно.

Мориарти замолкает, и Джон решает уже было, что тот отключился; но Мориарти не может уйти, не обернувшись, чтобы выпустить парфянскую стрелу:

— Ты поцелуешь меня снова, Джонни. И я поцелую тебя.

Шепот Мориарти затихает в мыслях Джона постепенно, отдаваясь эхом.

Джон зажмуривается накрепко, заталкивает телефон между спинкой и сиденьем и вжимается пахом в упругую поверхность кресла.

У него стоит так, как не стояло в шестнадцать на постер с обнаженной Мадонной.

* * *

Джон просыпается около пяти вечера, с ноющей головой и дурным привкусом во рту, без единого четкого воспоминания о том, что ему снилось, кроме кошмара о повешении за неведомые преступления, — как выясняется, вызванного обмотавшимся вокруг шеи рукавом куртки.

Нужно сходить домой, думает он, глядя в потолок. Нельзя остаться жить в больнице только потому, что Шерлок знает.

Это слабость и трусость. Джон не может позволить себе ни того, ни другого.

В конце концов, Шерлок, скорее всего, последует просьбе Джона и больше так не сделает. Всё остальное, что может сделать Шерлок, внушает Джону куда меньше опасений, несмотря на то, что степень непредсказуемости Шерлока ему известна лучше, чем кому бы то ни было другому.

Все планы Джона встретить проблемы лицом к лицу, как настоящий мужчина, пропадают втуне, когда он добирается до дома и выясняет, что Шерлока там нет. Можно спокойно переодеться, принять душ, поесть и лечь спать в нормальную постель, благо сегодня не на работу — только через два дня.

Джон находится как раз где-то посередине третьего пункта, когда включенный для фонового шума телевизор перестает радовать слух жизнерадостными рекламными песенками и начинает рассказывать Джону сегодняшние новости.

— Около полудня, — взволнованно сообщает молоденькая дикторша, — был взорван поезд, отбывший с Паддингтонского вокзала по направлению Лондон-Телфорд. Точное количество погибших пока не установлено, пострадавшие направляются в семь городских больниц. В данный момент спасатели продолжают разбирать завалы в поисках уцелевших, полиция прилагает все усилия для установления личности раненых.

Невидимый оператор демонстрирует панораму, знакомую Джону до мелочей; это такой же взрыв, как и любой из сотен тех, что он видел в Афганистане. Кровь, обломки металла и дерева, хаос, завалы; из нового — только люди в форме спасателей, и голубоглазый хмурый бобби с нашивками сержанта, отказывающийся давать комментарии.

Не добившись комментария, камера плавно наезжает на краешек горы перепачканных чьими-то останками обломков.

Вилка выпадает из рук Джона.

Зацепившись за острый край неровного куска металла, синий шарф Шерлока вяло шевелится на ветру.

Джон ни разу не видел такого шарфа на ком-то другом.

«Шерлок, где ты?» — набирает он, не сразу попадая пальцами по нужным кнопкам. Его бьёт такая дрожь, что он не может отпить глоток чая.

Если ему придётся заново пережить всё то, что он пережил за три недели, пока Шерлок был в коме, он не вынесет этого.

Если повезет, и после этого взрыва Шерлок опять отделается всего лишь комой, а не смертью.

Джон вспоминает молитвы, которым его в детстве учила мать, и шепчет их одними губами.

— Ответственность за террористический акт взяла на себя до сих пор неизвестная группировка исламских экстремистов, называющая себя «Воины Аллаха», — корреспондент стоит у самого края горы обломков, не обращая внимания на неприязненные взгляды спасателей.

Ветер полощет шарф Шерлока; бахрома задевает штанину корреспондента.

«Шерлок, ответь немедленно. Это срочно».

— Лидер группировки Мохаммед Али требует вывода иностранных войск из Афганистана, угрожая в противном случае новыми жертвами.

«Срочно ответь мне! Где ты? Ты в порядке?»

Джон набирает номер Шерлока и слушает гудки.

Шерлок не берет трубку.

Джон подхватывается с места, лихорадочно натягивает куртку и наспех завязывает шнурки на ботинках.

Его телефон разражается трелью.

«Шерлок чувствует себя отлично», читает Джон. «Как тебе мой небольшой сюрприз?»

Джон чувствует, как кровь отливает от лица.

«Отпусти его», — пишет он, стиснув зубы, чтобы не кричать. — «Я сделаю всё, что ты хочешь».

«Ты уверен, Джонни, что готов исполнить своё опрометчивое обещание?»

«Да. Отпусти его».

«В таком случае, встретимся через полчаса в Гайд-парке. Направо от входа и двести метров вглубь».

* * *

Дозвониться до Майкрофта удаётся только тогда, когда Джон уже входит в Гайд-парк.

— Шерлок у Мориарти, — выпаливает Джон, оглядываясь — нет ли поблизости соглядатаев или просто любопытных прохожих.

— Почему вы так решили, доктор Уотсон? — Майкрофт, кажется, не воспринимает Джона всерьёз.

Джон объясняет, захлёбываясь словами, путаясь в них, — про Мохаммеда Али, про шарф, про СМС.

— Где вы сейчас? — спрашивает Майкрофт, теряя всё своё снисходительное благодушие.

— В Гайд-парке, — Джон оглядывается ещё раз. Вокруг нет ни души.

— Немедленно уходите оттуда, — жестко приказывает Майкрофт.

— Но...

— Шерлок у меня, вас обманули, доктор Уотсон, — перебивает Майкрофт. — Он сидит в кресле напротив меня, прямо сейчас. Немедленно покиньте парк, пока не стали заложником сами.

— Почему он не брал трубку и не отвечал на сообщения? — Джон останавливается посреди аллеи, слишком придавленный облегчением, чтобы последовать приказу-совету старшего Холмса.

— Я думаю, у него были на то веские причины, о которых вам должно быть известно, — отвечает Майкрофт. — Вы уже не в парке?

— Да-да, сейчас, — Джон разворачивается и делает шаг.

И останавливается, потому что в полуметре напротив стоит насмешливо улыбающийся Мориарти.

— Доктор Уотсон? — окликает Майкрофт.

— Он здесь, — говорит Джон, но больше ничего не успевает добавить, потому что Мориарти поднимает руку и стреляет.

Телефон разносит на пластиковые щепки.

Сквозь невнятный шум в заложенных ушах Джон стряхивает с рукава то, что осталось от телефона, и подносит к губам испещренную порезами ладонь, зализывая ранки.

У крови резкий и горький вкус, словно у морской воды.

Мориарти улыбается.

Джон чувствует, как кровь скатывается по шее и капает на куртку.

Он безоружен, в дикой спешке он оставил пистолет дома.

Это не должно помешать ему расправиться с Мориарти голыми руками.

Джон делает шаг к Мориарти, потом ещё один.

Мориарти ждёт, продолжая улыбаться. Против ожиданий, из кустов не высыпает десяток головорезов, чтобы остановить Джона.

В голове у Джона творится что-то странное, некие помехи, словно белый шум, и Мориарти перед глазами иногда двоится, а иногда нет.

Не беда, если будет двоиться, решает про себя Джон. Я убью обоих и не стану разбираться, кто из них настоящий, а кто мне мерещится.

Джон подходит к Мориарти вплотную — так, что чувствует запах пороха от револьвера, смешанный с запахом туалетной воды, так, что видит каждую ресницу Мориарти, каждую трещинку на губах.

Джон берет Мориарти за плечо — то ли чтобы убить, то ли чтобы просто обрести точку опоры.

Мориарти поднимает руки и бережно обхватывает голову Джона обеими ладонями, за виски. Ладони у него сухие и пылают жаром; хотя может быть, это Джона снова знобит.

Джон наклоняется вперед и сталкивается с Мориарти лбами.

Их дыхание смешивается, и Джон чувствует на губах дуновение воздуха — смешок Мориарти.

Джон сжимает плечо Мориарти так, что ключичная кость едва не дробится под нажимом большого пальца, и целует Мориарти в губы.

Мориарти негромко стонет ему в рот, скорее всего, от боли — Джон чувствует слабую вибрацию, от губ к губам, от языка к языку.

Он захватывает зубами нижнюю губу Мориарти, сжимает, зубы скользят, цепляют нежную плоть — и кровь Мориарти смешивается у него на языке с его собственной.

Ладонь Мориарти ложится на затылок Джона.

Больше нет Гайд-парка.

Больше нет взорванного поезда.

Больше нет Шерлока, Майкрофта, миссис Хадсон, Гарри.

Джон чувствует жаркие губы Мориарти на своих губах и гладкую ткань пиджака под своей ладонью, и это всё, что у него есть.

Мориарти отстраняется первым, и Джон закрывает глаза, чтобы не видеть его самодовольного — или удовлетворенного, или разочарованного, или деловитого — лица.

Когда он открывает их, Мориарти уже нет рядом.

Глава XI

Глава XI

Когда Джон, пропахший лекарствами и обклеенный бактерицидными пластырями, возвращается домой, Шерлок ждёт его в гостиной.

— Привет, — говорит Джон, стоя в дверях.

Шерлок молча поднимает взгляд на Джона, и в этом взгляде столько безответной детской обиды и пронзительной взрослой тоски, что Джону становится зябко.

— Хорошо, что с тобой всё в порядке, — неловко произносит Джон.

Кажется, он разучился разговаривать с Шерлоком. Он чувствует себя немым, стоя в дверях и глядя на осунувшееся лицо Шерлока.

Джон знает, что не кто иной, как он сам, — причина и объект этой обиды, этой тоски. Он ненавидит себя за это.

— Присядь, — предлагает Шерлок негромко.

Джон поспешно выполняет просьбу — это меньшее, что он может сделать; если вдуматься, что ещё вообще он может сделать.

— Ты ни у кого не просил помощи, — говорит Шерлок. — Я ошибся — я посчитал, что она тебе в самом деле не нужна.

— Какой помощи я мог попросить? — спрашивает Джон. — У кого и как?

— Я не знаю, — признаётся Шерлок и подтягивает колени к груди, весь голенастый и угловатый, как мальчишка.

— Я не хотел, — говорит Джон после паузы. — Я правда не думал, что...

— Не надо, — перебивает Шерлок, и Джон замолкает. — Не надо, Джон.

Они молчат несколько минут.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает Шерлок.

Джон пожимает плечами и сутулится в кресле.

За окном темно; свет фонарей пробивается сквозь стекла. Тени ложатся на лицо Шерлока, резкие, непроглядные.

— Я поймаю его и отправлю в тюрьму, — говорит Шерлок. — Что ты сделаешь тогда?

— Я бы сказал тебе «спасибо», — Джон не уверен, что на самом деле поступил бы именно так, но у него нет других вариантов. Мысленный вакуум, беспомощность, немота. — Но сначала его нужно поймать.

— Он человек, как и все остальные, — указывает Шерлок. — Разумеется, его можно поймать.

— На этом его нельзя поймать, — качает головой Джон. — Наоборот, он ловит на это остальных.

Шерлок внезапно вскакивает с дивана, ступает на столик и спрыгивает на ковер. Джон подавляет инстинктивное желание податься назад.

— Этим он тебя поймал? — яростно спрашивает Шерлок, и его глаза горят гневом, и негодованием, и глубокой болью.

В его взгляде нет ни тени того азарта, которым так восхищался Джон.

— Этим? — Шерлок останавливается прямо перед Джоном, в полушаге. Джон различает темный вьющийся волосок, зацепившийся за пуговицу рубашки. — Тем, что он человек? Ты увидел в нём доброту, трудное детство, черт знает, что ещё, и проникся? Ты помнишь, насколько хладнокровно он убивает? Помнишь, насколько он беспринципен и жесток, помнишь, что он психопат, преступник, что он обмотал тебя взрывчаткой, что он играл со мной, убивая людей? Ты обвинял меня в том, что мне всё равно, живы они или нет, ты был разочарован во мне. Но когда дело доходит до него, ты почему-то закрываешь на всё глаза. Почему, Джон? Я не вижу логического объяснения.

— Я вовсе не закрываю глаза, — протестует Джон. — Я... всё понимаю, вижу и осознаю.

Джон поднимает на Шерлока усталый больной взгляд и добавляет:

— Но это не имеет никакого значения.

Джон больше не ждёт от Шерлока помощи; и не ждёт понимания, потому что сам не может ни понять, ни принять то, что с ним происходит.

— Майкрофт предлагает тебе отправиться в правительственную лечебницу, — говорит Шерлок. — Поправить нервы. Пройти курс у психоаналитика.

У Джона вырывается смешок.

— Нет. Нет, спасибо. Так ему и передай. Или, если у него стоят тут камеры или жучки, пусть ему передадут те, кто слушает этот разговор.

— В моём доме нет камер Майкрофта, — медленно говорит Шерлок. — И не будет. Он знает, какие границы не должен переступать. Почему ты решил, что они здесь есть?

Джон пожимает плечами.

Шерлок отворачивается и отходит к окну. Он стоит, обхватив себя руками за плечи, склонив голову, свет фонарей обрисовывает его силуэт, высвечивает острую скулу и мочку уха.

Джон долго смотрит на него, прежде чем встать и взять с каминной полки фотоаппарат.

Щелчок фотоаппарата заставляет Шерлока ниже склонить голову.

— На столике твой фотоальбом, — говорит он, не оглядываясь. — Не забудь забрать.

Джон не спрашивает, каким образом фотоальбом, оставленный под подушкой в спальне, оказался на столике в гостиной.

* * *

Остаток вечера Джон посвящает проявке фотографий — это занятие требует сосредоточенности и аккуратности и помогает отвлечься. Немного.

Он вынимает из пластиковой ванночки последнюю фотографию и осторожно прицепляет её к веревке, сохнуть. В ванной воняет химикатами, но Джону нравится этот запах, и Шерлок ни разу за несколько недель не возразил — считая, впрочем, себя таким образом вправе захламлять кухню ещё более дурнопахнущими экспериментами.

Джон отдал бы сейчас правую руку, чтобы Шерлок вновь проявил интерес к своим экспериментам, чтобы взял ещё хоть одно дело у Лестрейда.

Я должен с этим покончить, думает Джон, присев на край ванной.

Если долго растягивать пружину, рано или поздно она вырвется из рук. Проще бросить её в плавильный горн прежде, чем она причинит кому-нибудь боль.

Вот только, думает Джон, не опоздал ли я. Не стоило ли пресечь это в самом начале, когда я ещё не имел понятия о том, с чем столкнусь в ближайшие дни.

Впрочем, кто сказал, что я имею такое понятие сейчас?..

Джон сидит в темноте и мысленно перебирает варианты своих действий.

Убить Мориарти, в его же собственных лучших традициях.

Убить себя, как распоследняя тряпка.

Помочь завлечь Мориарти в ловушку и отправить в тюрьму, поспособствовав тем самым торжеству правосудия.

Оставить всё тянуться, как есть, проявив малодушие и не приличествующие мужчине страусиные повадки.

Второй и четвертый варианты Джон отметает. Первый вариант представляется ему трудновыполнимым — настолько Мориарти всегда настороже, всегда чуток и быстр.

Оставшись, по завершении раздумий, наедине с третьим вариантом, Джон бросает вороватый взгляд на дверь ванной, откручивает кран и под звук бьющейся об эмалированное дно воды набирает номер телефона Майкрофта.

* * *

Майкрофт оказывается настолько прав, что Джону становится немного противно. Достаточно раз прогуляться в парке с хорошенькой белокурой Мэри из штата МИ-6, встретить её после фиктивной работы в библиотеке и поцеловать в щеку, проводив до дома, чтобы спровоцировать Мориарти.

Он всего лишь человек, думает Джон, когда на экране нового телефона высвечивается: «Номер не определен».

Эта мысль заставляет сердце Джона болезненно сжаться.

— Алло, — Джон подносит трубку к уху.

— Добрый вечер, Джонни, — голос Мориарти звучит бодро и весело. — Сегодня, если позволишь, я поиграю не в психоаналитика, а в немного другого доктора.

Он понижает голос и заговорщически спрашивает — так тихо, что Джону приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова:

— Коллега Уотсон, между нами... обещаю, врачебная тайна, никому ни слова... у вас на неё стоит? Или эта подсадная утка вам даже не нравится?

— Утка? — изумляется Джон. — Я знал, что ты извращенец, но чтобы настолько...

Джон звучит фальшиво и говорит фальшивые слова, он знает это сам. Инструкции, данные Майкрофтом, ясны и недвусмысленны — поддерживать разговор, добиться встречи.

— Не строй из себя большего идиота, чем ты есть, Джонни, — отзывается Мориарти, переходя на прежний тон. — Ты знаешь, и я знаю, и оба мы знаем, что она — человек Большого Брата. Какой грубый план, какая топорность. Чтобы вызвать меня на контакт, можно было постараться и получше, дорогуша.

— Но ведь ты пошёл на контакт, — замечает Джон, решив не отпираться больше.

За этими словами Джона следует пауза.

— У меня возник к тебе вопрос, который я задал в самом начале разговора, — говорит Мориарти почти серьезно. — Потому я и вышел на контакт, дорогуша.

— Неужели ответ на этот глупый вопрос принесет тебе больше удовлетворения, чем наблюдение за тем, как я день за днём хожу с ней на свидания со сворой агентов Майкрофта на хвосте? — спрашивает Джон.

Игра Майкрофта провалена, проиграна подчистую.

Джон продолжает свою собственную.

— Ваши свидания скучны, как труды Гегеля, — Мориарти смеётся. — Можно пользоваться ими, как снотворным, но получить какое-либо удовлетворение — о нет.

— Да, — говорит Джон, прилагая все свои невеликие актерские способности, чтобы звучать естественно.

— Что — да? — уточняет Мориарти вкрадчиво.

— Да, у меня на неё стоит, — отчетливо повторяет Джон.

Мориарти разражается мелким рассыпчатым хихиканьем, как девчонка-старшеклассница; Джон слушает этот беззаботный, горловой и вибрирующий звук, крепко прижав к уху теплую трубку, и не сразу понимает, что звук доносится одновременно из двух источников — из телефона и со спины.

Он оборачивается, опуская руку, уже зная, кого увидит.

Мориарти стоит, прислонившись к стене плечом; в вечернем полумраке его белая футболка чуть светится.

— Ты так и не научился врать мне, Джонни, — говорит он сочувствующе. — Милая мисс Морстен интересует тебя не более, чем моя покойная бабушка.

Пока Джон пытается изыскать достойный ответ, Мориарти приподнимает брови:

— А вот на меня у тебя стоит, Джонни. На мой голос, на мой смех, на моё лицо и тело. Можешь не одергивать свитер, я уже всё заметил.

Мориарти отталкивается от стены и медленно подходит к Джону; его ноздри слегка раздуваются, его походка плавна и скользяща, в его улыбке нет ни намека на веселье.

Джон чувствует себя бандерлогом перед немигающим взором вышедшего на охоту Каа.

Вся его решимость и готовность испаряется, шипя, как вода на песках афганских пустынь.

Вечер выдался холодным, и руки Мориарти уже покрыты гусиной кожей, от запястий до рукавов тонкой футболки. Джон проводит кончиками пальцев по вставшим дыбом тонким волоскам.

Мориарти выдыхает сквозь стиснутые зубы и кладёт ладонь между ног Джона.

Прикосновение похоже на удар электрическим током; Джон вздрагивает всем телом, чувствуя, как вожделение пронзает низ живота, проносится по позвоночнику, оставляя на спине мурашки, и добирается до рта — язык, нёбо, губы мгновенно пересыхают.

Мориарти ведет пальцами снизу вверх, через ткань, касаясь легко, словно птичьим пером.

— Ты всё ещё готов что-то отрицать? — шепчет Мориарти.

Его безумные глаза слишком близко.

Его нежные пальцы слишком близко.

Его заострившиеся под тканью соски слишком близко.

Джон рывком дергает его на себя.

Пуля, выпущенная одним из агентов Майкрофта, наконец-то добравшимся до порученного объекта, пролетает мимо плеча Джона.

Мориарти не удерживает равновесия; они падают и катятся по земле.

Джон оказывается сверху и пригвождает запястья Мориарти к асфальту.

Мориарти не сопротивляется — лишь выгибается, прижимаясь бедрами к бедрам Джона.

Соприкосновение через несколько слоёв одежды подобно наркотическому приходу; подобно резкому свету после долгих часов темноты; подобно боли, переступившей грань мучения и превратившейся в наслаждение.

Джон сдавленно стонет, его руки дрожат, не в силах держать сотрясаемое спазмами оргазма тело, и Мориарти под ним выдыхает особенно резко и громко, и распахивает глаза очень широко, и приоткрывает губы в беззвучном крике.

— Встать!

Агент Майкрофта, неприметный лысеющий человечек, целится в них из пистолета, не будучи, похоже, вполне уверен, правильно ли поступает.

Джон откатывается в сторону, выпуская Мориарти; последний садится и неторопливо поправляет задравшуюся футболку.

— Джеймс Мориарти, вы арестованы по подозрению в убийствах, организации терактов, похищении людей, грабеже... — монотонно перечисляет агент, не спуская с Мориарти пистолета. — Вы имеете право хранить молчание...

Мориарти, закончивший приглаживать растрепавшиеся волосы, не настроен узнать больше о своих правах. Во всяком случае, не в этот раз.

Он подсекает агента под колени и мгновенно отшатывается — пуля выбивает из асфальта фонтанчик искр. Он наступает на руку упавшего агента всем своим весом, заставляя выпустить пистолет, и ударяет носком кроссовки в горло.

Всё происходит не дольше, чем за два с половиной удара сердца Джона.

Джон привстаёт и дотягивается до пистолета. Мориарти оборачивается только тогда, когда Джон уже целится.

— Больше нас никто не потревожит, — говорит Мориарти, ничуть не удивленный. — Этот как-то ускользнул от моих людей, остальные обезврежены. Только ты и я, Джонни. Если ты не застрелишь меня, я опять уйду безнаказанным.

— Ты говоришь так, будто хочешь быть застреленным, — хрипло отвечает Джон.

— Я говорю так, потому что хочу знать — хочешь ли ты застрелить меня, — поясняет Мориарти снисходительно. — Не подозревал в тебе замашек взбалмошной египетской царицы, Джонни, — убивать всякого, с кем ты займёшься сексом.

Джон судорожно сглатывает.

— Мы не занимались сексом.

— Помилуй, дорогуша, чем же мы с тобой занимаемся уже сколько недель подряд? — Мориарти кажется беспредельно изумленным, и только его глаза смеются, выдавая фарс и издевку. — Я согласен пойти на компромисс и назвать это прелюдией, но больше никаких уступок, мальчик мой.

Джон продолжает держать Мориарти на прицеле.

Мориарти облизывает губы.

— Я бы хотел, чтобы ты отымел меня этим пистолетом, — шепчет он, и Джон роняет пистолет на мостовую, потому что это последнее, что он ожидал услышать.

Пистолет стреляет от удара; пуля прошивает штанину джинсов Мориарти, не задев плоть.

— Я бы хотел, чтобы ты кончил, глядя на меня, на то, как я корчусь от боли и удовольствия, вгоняя в меня ствол заряженного пистолета снова и снова, — шепчет Мориарти, его глаза лихорадочно блестят, его слова обволакивают душной липкой паутиной, Джон задыхается, но не может двинуться и разорвать тенета. — Я бы хотел встать перед тобой на колени и взять у тебя в рот, чтобы ты видел мои распухшие губы на своём члене, хочу узнать твой вкус, хочу ощутить твою ладонь на своём затылке.

Он касается себя ладонью, накрывая уже подсыхающее влажное пятно, очень заметное на ткани джинсов.

Джон смотрит, как Мориарти ласкает себя.

— Я хочу познать тебя, Джонни, — шепчет Мориарти, прикрывая глаза, его ресницы дрожат, его губы пунцовые, как после косяка с марихуаной, его тело напряжено, растянуто между землей и темным небом, как единственная струна не то божественной, не то дьявольской скрипки.

Джон трясущимися руками нащупывает пистолет.

Где-то вдалеке раздаются выстрелы и крики.

Мориарти открывает глаза и отступает на шаг, опуская руку. Эластичные светло-голубые джинсы не скрывают ничего.

— У тебя есть последний шанс выстрелить, Джонни, — предупреждает он. — На таком расстоянии ты не промахнёшься, куда бы ни захотел попасть. Сердце, голова, живот? Или ты не хочешь меня убить, а хочешь отдать под суд за всё то, что перечислял наш незваный гость? — Мориарти небрежно пинает труп лысоватого агента. — Тогда нога или рука. Лучше, конечно, нога — надежнее, не даст сбежать. Если хочешь и отдать под суд, и отомстить, выбирай сустав. Коленный, локтевой. Очень больно, но не смертельно.

Джон чувствует, как дрожит его палец на спусковом крючке.

— Стреляй! — повелительный голос Мориарти настигает его, как удар хлыста.

И он стреляет.

Глава XII

Глава XII

Мориарти на руках Джона легче раненого сослуживца, легче кокетливой девушки. Его тело гуттаперчево-гибко, он изгибается в немыслимой изломанной позе, когда Джон поднимает его; голова безжизненно запрокидывается, рука, прижатая к груди Джона, вывернута под неудобным углом.

Джон отводит локоть чуть в сторону, чтобы поддержать Мориарти под затылок, как ребенка.

Его глаза закрыты, и из угла рта ползёт струйка крови.

Джон наклоняет голову и легко, бережно касается губами губ Мориарти — теплых и влажных от густой крови.

Кто-то заходит в переулок, Джон различает боковым зрением темную ткань полицейской формы и блестящие стволы пистолетов.

— Вызовите скорую, — говорит он.

* * *

Мориарти отвозят в больницу, где работает Джон, и там он сам перекладывает его на каталку, не доверяя персоналу. В холле агенты Майкрофта разбираются с полицией.

Джон наливает себе безвкусного горячего кофе из автомата и уходит ждать под дверью операционной.

— Поздравляю, доктор Уотсон, — появившийся словно из ниоткуда Майкрофт садится рядом. — Вы задержали опаснейшего преступника современности, что не удалось без вашей помощи всем британским службам охраны порядка.

Учитывая всё, что знает Майкрофт, эти слова выглядят издевкой.

Судя по благожелательной улыбке Майкрофта, это и есть издевка.

Джон делает глоток кофе, успевшего остыть.

Гадость.

— Мне хотелось бы услышать ваше профессиональное мнение, доктор Уотсон, — Майкрофт непрошибаемо вежлив, и Джону хочется выплеснуть ему в лицо содержимое своего пластикового стаканчика. — Он выживет и сможет предстать перед судом?

— Скорее всего, — откликается Джон.

Он закрывает глаза и представляет себе обритого Мориарти в тюремной робе, сидящего на койке в тесной одиночной камере. Джон никогда не был в тюрьме, и все его знания об этих заведениях почерпнуты из детективных фильмов, где реальность наверняка либо сильно приукрашена, либо сильно ухудшена в художественных целях, но это ему совершенно не мешает.

Мориарти на прогулке во дворе, за забором из колючей проволоки.

Мориарти в стерильной безликой столовой, с куском хлеба в руках.

Мориарти, приподнимающий брови в ответ на попытку некоего усредненного громилы воспользоваться им как женщиной, и быстрый просверк ножа.

Мориарти, под покровом ночи сбегающий из тюрьмы, оставив за собой шлейф трупов и полнейший хаос.

Мориарти.

Джон открывает глаза, и это немного помогает избавиться от навязчивых, лакированно-ярких картин.

— Как всякого законопослушного гражданина Великобритании, это, несомненно, должно вас радовать, — замечает Майкрофт, откинувшись на спинку стула. — Кстати, заверяю вас — ваше участие в деле не будет упомянуто на суде, вас не привлекут к ответственности за причинение тяжких телесных повреждений...

— Заткнитесь, — не выдерживает Джон. — Заткнитесь, мистер Холмс.

Благодушие и участливость слетают с Майкрофта, как плохо держащаяся маска.

— Запомните, доктор Уотсон, — говорит он тихо. — То, что вы всё ещё на свободе, — заслуга не ваша, а моего брата. Вы жестоко обидели его. То, что сделали с ним вы, не смогли сделать ни наркотики, ни ненависть и презрение окружающих, ничто из того, что ему довелось испытать. Но он всё ещё питает к вам привязанность, и только поэтому вы здесь, а не в тюремной камере, и не ждёте суда в качестве соучастника Джеймса Мориарти.

— Я не заслуживаю его привязанности, — Джон ставит стакан с кофе на пол.

Мысль о Шерлоке вызывает жгучий, всепоглощающий стыд.

Джон никогда не хотел причинять Шерлоку боль.

— Я знаю, — отвечает Майкрофт кратко.

Они сидят в молчании до тех пор, пока хирург не выходит из операционной, разминая уставшие пальцы, и не сообщает:

— Всё в порядке, господа. Он жив, а в скором времени будет и здоров.

* * *

Сегодняшняя смена выдаётся на удивление спокойной, словно перестрелки в том переулке за два квартала от дома Мэри Морстен выполнили часть нормы беспорядков на ночь. К пяти часам утра наступает непривычное затишье, и Марк ложится вздремнуть на трёх сдвинутых стульях рядом с селектором.

Джон одалживает у него сигарету, прежде чем он засыпает, и выходит курить на крыльцо больницы.

На стоянке припаркованы неприметные машины агентов — Джон отличает их от всех прочих с той же легкостью, с какой отличает красный сигнал светофора от зеленого. Он знает, что у палаты стерегут четверо, между тем как Мориарти ещё ни разу не приходил в сознание, а когда очнётся — будет слишком слаб от потери крови, чтобы попытаться сделать что-нибудь, кроме как дышать и, возможно, негромко говорить.

Дым тает в ночном воздухе — зыбкие светлые струйки, уносимые ветром. Джон выбрасывает сигарету, не докурив, и возвращается в больницу, чтобы сразу подняться на третий этаж и с уверенным видом пройти мимо скучающих агентов.

Ночь лунная, и в ярком свете лицо Мориарти на подушке легко различимо. Он спит в королевской позе, на спине, вольготно раскинув руки и ноги.

Джон садится рядом и смотрит, как выделяются черные волосы на белой наволочке.

Это напоминает ему о том, как когда-то — не так уж и давно — он сидел у постели Шерлока, едва вышедшего из комы.

Как случилось, что сейчас он сидит у постели Мориарти и борется с навязчивым желанием, почти что жизненной необходимостью подоткнуть съехавшее одеяло?

— У меня прыщ на носу или что? — спрашивает Мориарти, не открывая глаз.

Джон вздрагивает.

— Так ты не спишь?

— Нет, — фыркает Мориарти, — я разговариваю во сне.

Он открывает глаза — черные провалы в лучах лунного света.

— Любуешься плодами своего труда?

— Ты сам хотел, чтобы я выстрелил, — напоминает Джон. — Я так и поступил, какие могут быть претензии.

Джон не уверен, что это не сон. Правда, он так же не уверен, чей сон — его собственный, или отходящего от наркоза Мориарти.

— Иногда ты бываешь слишком послушным мальчиком, Джонни, — Мориарти улыбается. На его губах — следы запекшейся крови. — Или наоборот — слишком непослушным.

— Ты думал, что я не выстрелю? — спрашивает Джон.

— Я не знал, выстрелишь или нет, — Мориарти поворачивает голову, чтобы было удобнее смотреть на Джона, лунный свет очерчивает его скулу и запавшую щеку. — В этом вся прелесть, Джонни.

Джон невольно хмыкает. Понятие Мориарти о прелестном кардинальным образом не совпадает с его собственным.

— Как только я встану с этой в высшей степени неудобной кровати, меня ждёт суд, — говорит Мориарти так беззаботно, словно его ждёт пикник за городом, а не многолетнее тюремное заключение. — У тебя есть шанс, Джонни.

— Какой ещё шанс? — недопонимает Джон.

— Выбрать, — Мориарти улыбается. — Либо Шерлок, твоя сестра, вся твоя благополучная устроенная жизнь, в перспективе ещё более благополучная и устроенная. Либо я.

— Тебе не кажется, что выбор заведомо не в твою пользу? — спрашивает Джон.

— Я не знаю, — Мориарти негромко смеётся и тут же начинает кашлять.

Джон наливает в стакан воды из графина, стоящего на тумбочке, и подносит его к губам Мориарти.

Теперь это напоминает ту ночь, когда Мориарти пришёл в палату к Джону, вывернутому наизнанку сывороткой правды.

Всё повторяется, чудовищно, извращенно, словно насмехаясь над Джоном.

Мориарти пьёт, прикрыв глаза, Джон смотрит на его длинные ресницы.

Должно быть, это всё-таки сон.

Это должен быть сон.

— Благородный добрый доктор, — Мориарти вновь откидывается на подушку. — Стакан воды для поверженного противника — это так по-джентльменски, так по-рыцарски.

— Рыцари были теми ещё скотами, — зачем-то говорит Джон. — В большинстве своём они тянули все жилы из крестьян, грабили арабские города, прикрываясь идеями крестового похода, и беспробудно пили, пока прекрасные дамы портили себе последнее зрение, согнувшись над вышиванием.

— Твой жестокий реализм, дорогуша, способен разрушить любую сказку, — смеётся Мориарти. — Ты уже разрушил ту, которая была у вас на двоих с Шерлоком. Вошёл во вкус и крушишь всё подряд?

— Если бы ты не был уже на больничной койке, я бы врезал тебе за эти слова.

Если Мориарти позволит себе ещё хоть слово о Шерлоке, Джон ударит его, невзирая на то, что он и так еле жив.

Но Мориарти молчит.

Он пытается сесть. Это удается ему со второй попытки — он слишком слаб.

Он не произносит больше ни слова — лишь жадно, немигающе смотрит на Джона.

— Моя очередь поинтересоваться, нет ли у меня на носу прыща, — Джон с удивлением понимает, что пошутил.

Возможно, не слишком удачно. Но в последний раз его тянуло веселиться так давно, что он не может припомнить точной даты.

— Ты так расслаблен, Джонни, — говорит Мориарти. — Ты считаешь, что игра окончена?

— Ты в больнице, — напоминает Джон. — И выйдешь отсюда под конвоем прямиком по направлению к тюрьме, из которой можешь никогда не выбраться. Конечно, игра окончена. Ты проиграл.

Мориарти отбрасывает одеяло и спускает ноги с кровати.

— Далеко ты не уйдёшь, — замечает Джон. — И вообще говоря, после полостных операций не положено ходить, могут разойтись швы...

Профессиональные рекомендации Джона очевидно не интересны Мориарти.

Он поднимает руку и проводит ладонью по щеке Джона, по губам, по шее. Джон чувствует, как дрожат его пальцы.

Джону больше не хочется шутить и раздавать врачебные советы.

Желание дотронуться в ответ и желание немедленно уйти, сбежать смешиваются в равных долях и начинают раздирать его на части.

— Ты мой, Джонни, — шепчет Мориарти. — Ты принадлежишь мне, со всеми потрохами, от макушки до дурацких полосатых носков.

Его пальцы жгут лицо Джона, как раскаленное железо.

Джон чувствует, как Мориарти выводит на его щеке указательным пальцем большую букву «М».

«М» — Мориарти.

«М» — мой.

— Где бы ты ни был, где бы я ни был, ты принадлежишь мне, — в голосе Мориарти — нежность и горечь, острые, как скальпель. — Думаешь обо мне. Мечтаешь обо мне. Хочешь принадлежать мне.

— Я могу сказать тебе всё то же самое, — говорит Джон, хрипло, через силу. — И это будет правдой ровно настолько же.

Мориарти вздрагивает и опускает руку.

— Нельзя испечь пирог, не разбив яиц, — признаёт он. Его голос звенит, Джон знает эти нотки, эти оттенки интонаций, эту хрупкую грань нервного срыва.

— Кажется, твой пирог подгорел, — говорит Джон. — Так ли тебе весело сейчас, когда ты им давишься, как тогда, когда ты запихивал его в духовку?

Мориарти молчит.

— Тебе не весело, — отвечает за него Джон. — Тебе страшно.

— Выбор, Джонни, — напоминает Мориарти. — Всё, что у тебя есть, или я. Что ты выбираешь?

Джон не отвечает долгую минуту.

А потом встаёт и выходит из палаты.

* * *

Он заканчивает смену без происшествий и возвращается на Бейкер-стрит.

Шерлок спит, свернувшись в клубок из торчащих наружу локтей и коленей, укутанный халатом.

Джон осторожно гладит его по вьющимся волосам.

Всё, что у тебя есть.

У Джона больше ничего нет, но об этом знают только он и всеведущий Майкрофт.

Подобные секреты легко хранить; такая тайна, лежащая на поверхности, может оставаться нераскрытой долгие годы.

Джон не хочет для себя этих бесконечных лет, целой жизни в клетке из несбывшихся желаний и совершённых ошибок.

Он не представляет себе иного пути.

— Джон, — бормочет Шерлок сквозь сон, неразборчиво, очень тихо.

Шерлок ворочается во сне, устраиваясь поудобнее, и вновь затихает. Джон слушает, как выравнивается его дыхание, смотрит, как слегка разглаживается морщинка между нахмуренными бровями.

В своей спальне Джон с силой швыряет в стену фотоальбом — страницы протестующе шелестят, переплет ударяется о стену, а затем об пол с глухим стуком.

Выбирай, Джонни.

Я выбрал, напоминает себе Джон. Я ушёл.

Но я вернусь.

Безнадёжность накрывает Джона холодной солёной волной.

Он садится на кровать, сжимая ладонями виски — мысли, пульсирующие внутри, режут его голову на части, сверлят стенки черепа маленькими дрелями, сатанински хохочут.

Джону не хватает воздуха.

* * *

Три дня Джон не заходит в палату Мориарти. Три дня он меняется сменами с коллегами и спит урывками, по два-три часа, не раздеваясь.

Перед его глазами — кровь, раны, рвота, белые переломанные кости, вздувшиеся волдыри ожогов, бледные до синевы лица инфарктников, перекошенные улыбки инсультников, месиво из чьих-то внутренностей и дымящихся обломков металла после большой аварии.

Всё то, что составляет его повседневную благополучную и устроенную жизнь.

Медсестры флиртуют с агентами, которым совершенно нечего делать в коридоре у палаты, и с регулярностью утренних газет разносят по персоналу новости о состоянии особо опасного пациента.

Мориарти стабильно идёт на поправку.

На четвертый день по дороге домой Джон покупает в супермаркете большую бутылку виски.

Придя домой, он не находит там Шерлока, и миссис Хадсон охотно рассказывает ему, как приехал инспектор Лестрейд, принес весть о тройном убийстве без признаков насилия и уговорил Шерлока хотя бы взглянуть.

Миссис Хадсон искренне рада, что Шерлок вновь занимается расследованиями.

Джон находит в себе силы улыбнуться ей и забывает пакет с виски в прихожей.

В гостиной он садится в кресло и засыпает, чувствуя, как ноет нога. Череп злорадно скалится на него с каминной полки. Выбирай, Джонни.

В восемь вечера он возвращается в больницу, голова у него пустая, как у черепа, внутри звонко и гулко. В его кармане — армейский нож из нержавеющей стали.

Медсестра Нэнси, на которую он натыкается в холле, толкает перед собой металлическую тележку с лекарствами по направлению к лифту.

— Развозите по палатам? — Джон кивает на ровные ряды прозрачных стаканчиков с таблетками, пакетов для капельниц, планшет со списком пациентов и предписаниями врачей.

— Как обычно, — отзывается она. — Слышали новость?

— Новость?

— Пациент из сорок девятой сбежал, тот, который жутко опасный преступник, — азартно шепчет Нэнси. — Словно в воздухе растворился. К нему врач днём заходит, а там — никого, только подушка зачем-то вся водой залита, и стакан разбитый на простыне. Ой, что было...

Джон с легкостью может представить себе, что было.

Чего он не представляет, так это того, что теперь будет.

запись создана: 28.02.2011 в 10:18

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes

---

Однострочник.

Пока есть несколько минут, заберу свой однострочник, 1.16 с Sherlock One String.
И сегодня вечером подам заявку местному провайдеру на проведение интернета дома. Я устала ютиться по чужим компьютерам, выискивая время, когда владельцы могут уступить их мне на полчаса-час.

Джон/Джим
черничный джем, H
Только оно совсем не H, конечно. Я не умею писать юмор.

66 слов

Джон выбирает в супермаркете самый лучший, самый дорогой черничный джем, в крепкой пластиковой банке с хорошо закрывающейся крышкой, и покупает три банки сразу.
На почте он старательно его упаковывает. Вкладывает в коробку короткое, сухое письмо, потому что не умеет писать других писем. Наклеивает марку на посылку.
И пишет адрес, от которого где-то в груди привычно становится пусто и тяжело: тюрьма "Эшуелл", заключенному категории А Джеймсу Мориарти.

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, Sherlock Holmes, Me

---

Пост 3

Прекрасная  EffieL сделала гифку по моему тегу для джимджона, просто как иллюстрация к "Фотоальбому" Хвастаюсь ею, не дождавшись разрешения утащить, потому что через несколько минут убегаю


Главы I-III
Главы IV-VI

Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается  Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете :heart:
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.

Глава VII

Глава VII

На базе Джон начинает ощущать себя цивилизованным человеком. Он наконец-то бреется, переодевается в форму морпеха — без знаков отличия, правда, потому что он никоим боком не относится к американской армии — и его даже стригут на военный манер, чтобы выбритая пулей полоска на виске так не бросалась в глаза. Джон трогает ладонью жесткий ежик на голове и чувствует, что вернулся на семь лет назад, туда, откуда начал.

Если бы можно было на самом деле отмотать эти годы, как пленку, Джон, может быть, так и сделал бы.

Хотя, скорее всего, нет.

Он не может отплатить морпехам добром за добро — его истории про Мориарти, забравшего Джона с собой на вертолете из захваченного супермаркета, верят со скрипом. Джон очень хорошо умеет слышать такой скрип.

— Свяжитесь с МИ-6, — предлагает он. — Свяжитесь со Скотланд-Ярдом, они подтвердят про супермаркет. Да выйдите хотя бы за ворота! Они там.

— Кто — ворота? — скептически спрашивает командир базы.

— И ворота тоже, — соглашается Джон. — Но я имел в виду моджахедов и Мориарти.

— База хорошо укреплена, — говорит командир после полуминутных раздумий. — Они не прорвутся, им не на что рассчитывать.

— Пока вы так думаете, не на что рассчитывать вам, — тихо отвечает Джон. — Свяжитесь с Англией. Я не лгу, я не шпион, и я не брежу.

Этот разговор похож на попытки найти в темноте парный носок — Джон хватается за ниточки, выносит на свет, пытается раз за разом, но всё не то и не так.

В реальной жизни не бывает архиврагов, вспоминает он. Архизлодеев, готовых с помощью толпы фанатиков захватить американскую военную базу, не бывает тоже.

Когда-то он и сам так думал, ему ли винить сейчас командира в узости мышления.

— Свяжитесь с Англией, — настойчиво повторяет он, потому что подтверждение со стороны — его единственный шанс.

— Свяжемся, — обещает уставший от Джона командир. — А пока идите, мистер Уотсон.

Рядовой Уотсон, сержант Уотсон, лейтенант Уотсон, доктор Уотсон. Он не припомнит, когда в последний раз был «мистером». Это шпилька со стороны командира, показывающая снова, что Джону не верят.

— Джек, — слышит Джон, выйдя в коридор, — присмотри за этим парнем, пусть не шляется по базе просто так.

— Есть, сэр, — отвечает Джек, который полтора часа назад дал Джону напиться и одолжил свою бритву.

Джон выходит наружу, на дощатую веранду, и садится рядом с Ником — тем, кто встретил Джона у ворот и велел позаботиться о нём.

— Куришь? — спрашивает Ник.

— Нет, — сознаётся Джон. — А у тебя есть?

— Угу, — Ник ударом большого пальца выбивает из пачки сигарету. Джон прикуривает от тлеющей сигареты Ника и затягивается неумело, как школьник.

Дым слегка обжигает легкие и кружит голову; Джон ожидает кашля, но нет, всё в порядке. Как будто так и надо.

— Курить плохо, — говорит Джон, втаптывая окурок в землю.

— Кто ж спорит, — отзывается Ник. — Только здесь так жарко, что сам Господь Бог, если бы ему вздумалось приехать сюда в отпуск, не отличил бы хорошее от плохого.

Во рту горький привкус табака и собственной слюны.

Джон смотрит на забор, отделяющий его от Мориарти, и прикидывает, сколько ещё минут ему отпущено на то, чтобы сидеть вот так.

По его прикидкам — немного.

Пожалуй, если выйдет иначе, Джон будет почти разочарован.

* * *

Джон показывает Нику и Джеку карточные фокусы, которым обучился на последнем курсе университета, когда десяток гранат, заброшенных через забор со всех сторон, разом взрываются.

— Вытяни карт... — предлагает он, и жар, пыль, обломки металла душат его, слепят, раздирают на части.

— Ёбаный в рот! — кричит сквозь нещадный кашель Ник. С его уха капает кровь.

Джон, щурясь, пробирается внутрь базы. Оружие, ему нужно найти оружие.

Ник и Джек следуют за ним.

— У вас есть хоть один чертов автомат, который я могу взять? — спрашивает Джон.

— Возьми пулемет, — Джек машет рукой куда-то влево. — Там склад, бери, и патроны тоже.

Им не до Джона, всем теперь не до Джона. Имейся у Джона чувство злорадства, он не преминул бы сказать, что предупреждал.

Но у него нет злорадства, а есть только лихорадочный азарт и отчаянное желание выжить.

Он вытаскивает пулемет на веранду, лента с патронами, гремя, волочится следом, две запасные Джон повесил себе на плечи — единственное боа, которое он когда-либо надевал, его любимый шарф, не греющий, но дарящий чувство силы и комфорта.

Укрыться на веранде негде, разве что за невысокой стенкой из тонких досок; пули прошьют её без малейших затруднений. Джон переворачивает металлический складной стол, прислоняет столешницей к стенке, ставит пулемет на стул.

Гранаты продолжают лететь, песок и пыль забивают Джону рот, нос, глаза. Забор падает с оглушительным лязгом и повисает в двух местах, перекрученный, смятый взрывами в гармошку.

Джон пригибается и начинает стрельбу по вбегающим во двор базы фигурам.

Белые рубашки, коричневые штаны нападающих окрашиваются алым. Джон ведет строчку пуль ровно, укладывает их, как вышивальщица — стежки.

Его руки не дрожат, и раны не ноют.

Он перерезает врагов пополам, наполняя двор базы вонью разорванных внутренностей и фонтанами крови.

Мы убиваем, чтобы жить, они живут, чтобы убивать, говорит сержант Смити, вот где разница между нами, зарубите это себе на носу.

Идут ли в армию добровольно те, кому не нужно убивать, чтобы жить, думает Джон.

Эта мысль тревожит и отвлекает, и он забывает её, сосредоточенный на том, чтобы убить и выжить.

Первая волна нападающих захлебнулась в собственной крови — пулемет Джона, автоматы и пистолеты морпехов сделали своё дело.

Становится тихо.

— Он что-то задумал, — шепчет Джон, чувствуя, как едкий, пропитанный порохом пот течет по лицу.

Никто не спрашивает, кто это — он. Сейчас это неважно.

— Свои задумки он будет объяснять чертям в преисподней, — обещает Ник сквозь зубы.

Ухо Ника наскоро забинтовано, кровь проступает сквозь повязку и капает на плечо. Джек сосредоточенно следит за подходами к базе сквозь прицел автомата. Остальные, чьих имён Джон не знает, сосредоточены и угрюмы.

К базе подходит человек. Он один, он идёт медленно, он невысок и одутловат. В руке у него пистолет, но дуло смотрит в землю, и морпехи, настороженные, не стреляют.

Человек подходит всё ближе, не поднимая глаз, и останавливается в десяти шагах от веранды.

— Аллах Акбар, — неожиданно каркает он и поднимает руку с пистолетом, и Джон понимает, но пулемет слишком тяжел, его не навести вовремя на цель — в голову, только в голову, или по ногам — и человек стреляет себе в живот.

Туда, где под просторной рубашкой выпирает взрывчатка.

Джон успевает броситься на землю и прикрыть голову руками. Он помнит, на что способна бомба, изготовленная руками Мориарти; его воспоминания блекнут, когда огненный ад настигает его и заваливает пылающими кусками того, что когда-то было верандой.

Он ещё слышит, как взрываются от жара патроны, как трещит дерево, пожираемое огнём, как кричат и стреляют те, кого не накрыло взрывом.

Перед глазами Джона всё плывет и размывается, как сквозь мутное стекло, спину печет — её накрыло широким обломком стола, и пламя пляшет поверх, пока не добравшись до Джона.

Доски веранды трещат и проваливаются под Джоном.

* * *

— Мы с тобой танцевали фокстрот, — напевает кто-то над самым ухом Джона, — выходило не так и не сяк, и уж было отчаялся я, как тут вдруг заиграл краковяк...

Джон вдыхает и чувствует, как болезненно отзывается обожжённая горячим воздухом слизистая.

— Доброе утро, дорогуша, — приветствует его Мориарти, обрывая песню на полуфразе. — Как спалось?

— Твоими молитвами, — говорит Джон. Его голос звучит хрипло, но это оказывается не так сложно, как казалось поначалу.

— Как приятно это слышать, — Мориарти наклоняется и щёлкает Джона по носу. — Я проследил, чтобы тебя заштопали как следует, ты прав. Мне не нравится, когда у моих куколок все шестерёнки наружу.

— Сходи к окулисту, — советует Джон, закрывая с трудом открытые глаза. — Если я похож на куколку, то ты — принцесса Диана.

Мориарти негромко смеётся.

— Мои люди — те, кто выжил — хотели непременно выпустить кишки пулеметчику. Не знаешь, кстати, кто это был? — это не вопрос, и поэтому Джон не отвечает на него. — Пришлось их слегка обмануть.

— Какие жертвы ради меня, — отзывается Джон. — Право, я их не стою.

— Твоё благородство заставляет меня прослезиться, — предупреждает Мориарти и театрально сморкается в пыльный платок. — Ты настоящий джентльмен, Джонни, столп английского общества, прямо как пресловутый мешок с овечьей шерстью.

Джон молчит, облизывая пересохшие губы.

Что-то холодное и влажное касается его рта, и Джон, не раздумывая, приоткрывает губы — ему вспоминается отчего-то тот далекий теперь стакан воды в больничной палате.

Но через секунду до Джона доходит, и он дергается на постели, выплевывая воду; волосы Мориарти на миг щекотно касаются его лба.

Поить изо рта в рот.

О Боже, Боже.

Джон чувствует, что его тошнит. По крайне мере, он уверен, что его просто обязано тошнить, но он настолько шокирован, что не обращает должного внимания на позывы желудка.

Отпрянувший Мориарти хохочет взахлеб и безостановочно, до неподдельных слёз.

— Тебя легко взбодрить, правда, Джонни? — Мориарти выдохся, и теперь только улыбается. — Минуту назад ты изображал умирающего от боевых ран, а тут смотри, как подскочил. Может, стоит запатентовать этот способ лечения, как думаешь?

— С тем же успехом можешь запатентовать кусок козьего дерьма, — советует Джон, тщательно вытирая губы тыльной стороной ладони. — Если сунуть его кому-нибудь в рот, эффект будет тот же самый, а микробов в чужие рты занесешь меньше.

Мориарти молчит — не смеётся и не отвечает.

Джон смотрит ему в лицо, продолжая вытирать губы.

— Хочешь пить, Джонни? — Мориарти подкидывает в руке маленькую бутылку минеральной воды.

Пластик бутылки запотел, на ладони Мориарти остаются мокрые следы. Джон жадно следит взглядом за полётом бутылки, за тем, как перекатывается внутри неё вода — от горлышка ко дну, и обратно.

— Хочу, — говорит он, признавая, что отрицать очевидное — бессмысленно.

— Что будет, если я скажу, что с этой минуты ты не получишь ни капли воды, чая или чего-нибудь ещё иначе, чем через мой рот? — с искренним любопытством спрашивает Мориарти.

— Я откушу твой чертов язык, чтобы впредь ты не говорил ничего подобного, — обещает Джон.

Он уверен, что Мориарти сумеет довести его до такого состояния, что он будет молить о глотке воды — неважно как, неважно, из чьего рта. Это несложно при условии той немудреной физической власти, которую Мориарти в данный момент имеет над Джоном.

Важно то, что будет потом.

— У тебя наполеоновские планы, — с нескрываемым удовлетворением замечает Мориарти; его интонации — как у сурового отца, чей непутёвый сын только что сдал сложный экзамен. — Что, если ты не сумеешь их исполнить?

— Только если ты выбьёшь мне все зубы, — честно отвечает Джон.

— Нет, пожалуй, это будет неэстетично, — Мориарти окидывает рот Джона критическим взглядом. — И к тому же, — Мориарти улыбается, его глаза сумасшедше блестят, черты его лица странным образом не гармонируют друг с другом, словно он под кайфом, — к тому же это совсем не интересно, Джонни.

* * *

Спустя несколько часов Джону уже совсем хорошо — он ходит по комнате без окон, в которой заперт, разминает мышцы. Тело слушается его не очень охотно, но гораздо лучше, чем он мог бы ожидать, попав почти что в эпицентр взрыва.

Ему зверски хочется пить, а чуть позже — и есть. Джон с тоской вспоминает о своём мешке с сухпайком, оставшемся валяться где-то в рощице.

Если командир морпехов успел связаться с Англией, то Майкрофт наверняка уже знает, что Джон объявился на базе, а не просто околачивается где-то на не до конца охваченных цивилизацией берегах Аргандаба. Если нет, то, даже если след Джона каким-то чудом сумеют проследить до базы, при виде разрушений, произведенных бомбой и гранатами, все вопросы о нынешнем местонахождении Джона отпадут сами собой. Поди опознай его в месиве трупов, загромоздивших пространство от забора до веранды, собери паззл «Джон Уотсон, павший в неравном бою».

Джон не сомневается, что Мориарти позаботился о том, чтобы замести все возможные следы.

Джона ищут Шерлок и Майкрофт, и, чтобы скрыть его от них, нужно действительно постараться.

Ближе к вечеру Джону пропихивают под дверь два бутерброда с козьим сыром, завернутых в газету. Джон жуёт сухие хлеб и сыр, рассматривая газету — это «Таймс» трехдневной давности.

Само собой, случайно в Афганистане в такую газету ужин не заворачивают — Джон представляет, как Мориарти нарезает для него бутерброды и заталкивает в кулёк из газеты, специально для этой цели хранившейся в кармане.

Джону стоит больших трудов не подавиться сыром.

На первой полосе «Таймс» — аршинный заголовок, сообщающий об ограблении старейшего и почтеннейшего британского банка. Дерзкое нападение, читает Джон, произошло вечером, час спустя после того, как неизвестными террористами был захвачен «Хэрродс» на другом конце города...

Вот зачем. Джон комкает газету.

Вот для чего это было нужно — сосредоточить полицию и специальные службы около захваченного «Хэрродса» и дать команду штурмовать банк. Бомбы на стоянке, показная жестокость, отсутствие требований — всё складывается в ясную картину в голове Джона.

По предварительным данным следствия, злоумышленники, ограбившие банк, завладели суммой не менее трёх миллионов фунтов.

Газеты — и «Таймс» не исключение — любят преувеличивать такие цифры, ссылаясь на предварительность данных, но Джон подозревает, что конечный результат стараний Мориарти был не так уж далек от названной астрономической суммы.

За эти три миллиона погибла молоденькая кассирша, чья единственная вина была в том, что она вышла на работу тем вечером. Погибло несколько человек, желавших всего лишь купить еды и спокойно отправиться домой. Погибли полицейские на стоянке и у черного хода супермаркета.

Джон медленно рвет страницу на кусочки и проталкивает их обратно под дверь. Второй бутерброд он не трогает — оставляет сохнуть дальше на стуле, а сам ложится на жесткую кровать.

Он пытается придумать способ сбежать, но не видит выхода.

Если только Мориарти снова придёт к нему и попытается приблизиться... он не настолько глуп, чтобы не ждать от Джона подвоха, но именно настолько неосторожен и азартен, чтобы рассчитывать как раз на подвох и провоцировать раз за разом.

Джон обдумывает вариант разочаровать Мориарти — не подать виду, что он связал захват супермаркета и ограбление банка.

Но это чревато тем, что Мориарти станет с Джоном скучно. Не то чтобы эта перспектива как-то расстраивала Джона сама по себе, но для него это означает гарантированный выход из этой комнаты — вперед ногами. Сломавшиеся игрушки, как правило, выкидывают.

Что ж. Джон прикрывает глаза. Во рту у него сухо и пыльно, и, как бы он ни тёр губы, касание губ Мориарти до сих пор — спустя долгие часы — жжёт, словно огнём, заставляя Джона гадливо морщиться.

Что ж.

Поиграем, Джимми.

Глава VIII

Глава VIII

Мориарти открывает дверь со всеми предосторожностями — не заходит сразу, не проверив, где Джон, держит в руке револьвер.

Джон сидит на кровати, по-турецки скрестив ноги, и наблюдает за Мориарти.

— Страшно? — спрашивает Джон. — Боишься, что я выпрыгну из-за двери и сломаю тебе шею?

Мориарти улыбается широко и приветственно и прикрывает за собой дверь.

— О упрямый, своенравный беглец, оторвавшийся от любящей груди! — восклицает Мориарти, взмахивая револьвером.

Он хочет сказать ещё что-то, но Джон перебивает:

— Две сдобренные джином слезы прокатились по крыльям носа, — полувопросительно говорит он. Джон тоже любит Оруэлла.

— Наши настольные книги совпадают? — Мориарти смахивает бутерброд с сыром на пол и садится на освободившийся стул, ни разу не сводя прицела с Джона. — Как это мило, Джонни, тебе не кажется?

— Не кажется, — сухо отвечает Джон.

Ничто, связанное с Мориарти так или иначе, не может быть милым. Смехотворна даже мысль об этом.

— Я вижу, как в твоей добропорядочной голове крутятся мысли о побеге, — Мориарти прищуривается, вглядываясь в Джона, как будто и в самом деле может проникнуть взором в самый мозг и сложить движение электрических импульсов по нервным волокнам в связные мысли. — Что надумал? Отвечать мне в том же духе, в каком я к тебе обращаюсь, поиграть со мной и выиграть?

Джон чувствует смятение — такое мощное, какого он никогда прежде не испытывал. Неужели он настолько прозрачен и предсказуем? Но ведь он дважды сумел сбежать...

Но оба раза он не принимал условия, навязанные ему Мориарти. Не пытался сознательно вступить в эти безумные игры.

— Я вырос из того возраста, когда люди увлекаются играми, — отвечает он. — В отличие от тебя, похоже.

— Будь снисходителен, Джонни, — Мориарти смеётся. — Все играют. Всегда, постоянно. Любые отношения — игра. Ты приходишь в магазин, чтобы купить молока для Шерлока, и играешь по установленным для магазинов правилам. Заранее известные вопросы, ответы, действия.

— А потом приходишь ты с тремя десятками автоматчиков и вламываешься в чужие игры, как слон в посудную лавку, — не сдерживается Джон.

— Это может сделать каждый, — Мориарти вертит револьвер на пальце, зацепившись за скобу, защищающую курок. Он небрежен, и револьвер может выстрелить в любую секунду — может быть, в потолок, может быть, в Джона, может быть, в самого Мориарти. — Если захочет.

— Как кому-то в здравом уме может хотеться убивать и грабить? — спрашивает Джон.

Он не собирался ввязываться в такую дискуссию, он знает заранее, что она ни к чему не приведет — Мориарти плюс душеспасительные разговоры равняется нулю. Но он не мог не задать этот вопрос.

— Кто сказал, Джонни, что я в здравом уме? — Мориарти по-детски прикусывает нижнюю губу, в задумчивости перестаёт крутить револьвер — дуло сейчас смотрит в пол. — Быть в здравом уме скучно.

— И что случится, если немного поскучать? — едко интересуется Джон. — Ты покроешься пятнами, начнёшь задыхаться и заполучишь анафилактический шок?

— У-у, какими умными словами ты бросаешься, дорогуша, — Мориарти смотрит на Джона очень внимательно, и от этого неподвижного, стылого взгляда по телу Джона бегут мурашки.

Волосы Джона встают дыбом от предчувствия чего-то плохого, и он машинально пытается пригладить их, проводя ладонью по предплечью.

— Примерно так, — говорит Мориарти, и Джон не сразу соображает, к чему это он.

— Понятно, — говорит Джон, чтобы что-то сказать.

Что-то неуловимо поменялось; если минуту назад Джон и Мориарти были на равных в этом разговоре, в этой комнате, то теперь последний контролирует всё. Джон понимает это, но не понимает, как вернуть ситуацию в прежнее положение.

— Хочешь пить? — спрашивает Мориарти.

— Хочу, — не отпирается Джон, даже обрадованный смене темы. — Ты всё ещё настроен поить меня изо рта в рот?

— А ты всё ещё настроен категорически против такого способа?

— Категорически, — подтверждает Джон.

— Лови, — Мориарти бросает Джону вытащенную из кармана маленькую бутылку с водой.

Джон ловит её и смотрит на Мориарти недоверчиво. Тот молчит, не спуская глаз с Джона.

Вода в бутылке выглядит чистой и безопасной, разве что самую чуточку грязной — но, скорее всего, это из-за того, что пластик бутылки поцарапан и помутнел от времени.

Джон откручивает крышку и делает глоток.

И тут же выплевывает, кашляя, судорожно вытирая губы и язык рукавом; он отбрасывает бутылку на пол, и вода, булькая, льётся на некрашеные доски.

Мориарти не пожалел для Джона соли.

— Тебе это кажется забавным? — спрашивает Джон, отдышавшись.

Пересохшие рот и горло саднит от соли. Джон хочет пить во сто крат сильнее, чем раньше, он готов душу продать за глоток обычной, чистой воды.

Он всерьёз рассматривает возможность взрезать запястье и глотнуть собственной крови, но его останавливает мысль о том, что кровь тоже солёная.

— Самую чуточку, — откровенно говорит Мориарти. — С моей точки зрения это действительно забавно, знаешь ли. Не то, как ты давился этой водой, а то, как ты поверил, что я сдался, едва начав игру.

— В самом деле, — соглашается Джон. — Моя наивность, должно быть, заменяет тебе юмористические передачи здесь, где черта с два отыщешь нормально работающий телевизор.

— Ты не передумал? — Мориарти по-птичьи склоняет голову набок.

Когда-то — теперь кажется, что это было очень, очень давно — Джон швырнул старым тапком в особенно раскаркавшуюся в ту ночь ворону. Сейчас Мориарти до жути напоминает её, отлетевшую вовремя и злорадно усевшуюся на дерево.

— Я обещал, что откушу тебе язык, — напоминает Джон. — Как правило, я держу своё слово. К тому же если мне представится возможность тебя убить, пока ты будешь рядом, я ею воспользуюсь.

— Если ты думаешь, что на этом твои проблемы будут исчерпаны, то ошибаешься, — фыркает Мориарти. — Вне этой комнаты ты встретишь десятки моих людей, жаждущих пустить кому-нибудь кровь. Для некоторых из них, знаешь ли, это как для тебя почистить зубы на ночь — приятный и освежающий вечерний ритуал.

— Они разбегутся, когда тебя не станет, — Джон скорее думает вслух, чем обращается к Мориарти. — Что они без тебя, без твоего руководства и твоих денег? Кучка дикарей, бессистемно и бесцельно пускающих кровь всем, кто им не понравится. Я сбежал от тебя дважды, думаешь, я не смогу сбежать от них?

— Думаю, нет, — качает головой Мориарти. — У них нет привычки беречь потенциальные игрушки.

— Ты берег меня? — Джон в изумлении приподнимает брови. — Какая жалость, что я этого не заметил.

Мориарти не отвечает на этот выпад — достаточно нелепый, Джон и сам это признает.

— Так ты хочешь пить? — спрашивает он. — Или потерпишь до утра?

— Я-то потерплю, — медленно говорит Джон, следя за лицом Мориарти. — Вопрос в том, дотерпишь ли ты.

Вот это удар под дых; или даже в низ живота, в мягкое, незащищенное. Губы Мориарти слегка подрагивают — очень слабое, едва уловимое движение, занявшее долю секунды; но ищущий увидит то, что искал.

Мориарти всего лишь человек, как бы он ни хотел быть или хотя бы казаться чем-то бóльшим, с удовлетворением думает Джон. У людей есть слабые места, и Джон рад найти хотя бы одно.

Мориарти вынимает из другого кармана ещё одну бутылку. Отвинчивает крышку, запрокидывает голову и делает глоток.

Джон следит за тем, как движется кадык под кожей горла, как под широкий воротник рубашки убегает шустрая блестящая капля, и во рту у Джона — пустыня Гоби, жаровня, полная углей, солончаки Мертвого моря.

Сейчас замечательный момент, чтобы метнуть в Мориарти что-нибудь тяжелое, а потом, за те несколько секунд, что понадобятся ему, чтобы оправиться от неожиданного удара, подскочить и свернуть ему набок челюсть, размозжить пальцы, так небрежно обхватившие бутылку, выбить из него дыхание, выбить наружу кровь, слезы и желчь.

Джон не движется с места.

Мориарти облизывает губы.

— Разумеется, я свяжу тебе руки и ноги, — говорит он. — И, пожалуй, буду придерживать тебе голову, чтобы ты не вздумал проломить мне лбом переносицу — она мне, знаешь ли, ещё дорога. Ну как?

Джон молчит долгие десять секунд. Он отсчитывает их мысленно, надеясь, что Мориарти примет это за отказ; в его воспаленном, точно так же, как язык, пересохшем мозгу мелькают воспоминания об утренних чашках чая, о бескрайних волнах Аргандаба, о вечно подтекающем кране в ванной.

О губах Мориарти, холодных и влажных, таящих за собой вожделенный глоток воды.

— Хорошо, — говорит Джон, словно слыша себя со стороны. Его голос звучит глухо и сипло.

Он сдался, едва начав игру.

Эта мысль не тревожит его так, как должна бы.

* * *

Он сам связывает себе ноги — под прицелом револьвера. Накидывает веревку на свои запястья, неуклюже затягивает первый узел. Мориарти одной рукой, не выпуская из второй револьвера, затягивает её, ловко вяжет ещё несколько замысловатых узлов.

— Ложись, — дуло упирается Джону в грудь, и он подчиняется.

Мориарти окидывает его оценивающим взглядом и скидывает рубашку, чтобы, скомкав её, сунуть Джону под голову.

Какая забота, думает Джон — беззлобно, потому что на яд его сейчас не хватает. Все его мысли, все его мечты сейчас устремлены к воде.

Мориарти откладывает револьвер. Набирает в рот воды и склоняется к Джону, придерживая его за виски своими горячими, как пески Афганистана, ладонями.

Его губы касаются губ Джона.

Джон медлит долю секунды и приоткрывает рот.

Он не закрывает глаза и видит прямо перед собой — в нескольких миллиметрах — темные, бархатно-влажные, как у лани, глаза Мориарти.

Вода проливается на его язык, обжигающе-холодная, благословенная; Джону кажется, будто она впитывается сразу же, не дойдя до горла, он облизывает нёбо, он проводит кончиком языка по губам Мориарти, собирая с них мельчайшие прохладные капли.

Мориарти сжимает виски Джона крепче и целует его.

Их языки сталкиваются; гладкие влажные губы Мориарти скользят по шершавым обветренным губам Джона, растрепанные темные пряди щекотно задевают лоб Джона, кончиком пальца он гладит висок Джона, ерошит жесткий ежик волос.

Джон пьёт дыхание Мориарти, пьёт его жадные, обжигающие ласки, захлебывается его взглядом, его прикосновениями; Джон не может напиться, не может остановиться вовремя, Мориарти губителен, как ревущий горный водопад, и сладок, как мирный лесной ручей, он — проливной лондонский дождь, он — лёд на дне бокала, изморозь на окне, сонный пруд с водоворотами омутов.

Мориарти отшатывается и выпрямляется.

Джон закрывает глаза, усилием воли удерживая себя от того, чтобы облизнуть губы. Он слышит загнанное, сбитое дыхание Мориарти, чувствует, как тот выдергивает рубашку из-под его головы.

— Бутылка на полу у кровати, — говорит Мориарти приглушенно — видимо, как раз надевая рубашку через голову. — Развязывать веревки ты мастак, я знаю, — развяжешь и допьёшь сам.

Джон не отвечает.

Дверь захлопывается. Поворачивается ключ в замке.

Джон садится, развязывает себе ноги, зубами ослабляет узлы на запястьях и высвобождается окончательно.

Потом он берет с пола бутылку и пьёт всю оставшуюся воду залпом, едва не давясь.

* * *

Спустя несколько часов — вроде бы, ближе к вечеру, но Джон не уверен, что может правильно оценивать время суток, сидя в комнате без окон — под дверь просовывают ещё два бутерброда. Просто так, без газеты.

Джон жуёт их, не замечая вкуса, и листает полученную вчера «Таймс», чтобы не думать.

На пятой странице он обнаруживает продолжение статьи с первой, про ограбление банка. Продолжение солидное, занимает весь разворот; с пространными рассуждениями корреспондента на тему и с фотографиями.

На одной из фотографий — Шерлок у дверей банка.

Очевидно, его пригласили для консультации, думает Джон. Сыр и хлеб колом встают у него в горле, пока он ведет пальцем по черно-белой фигурке Шерлока — снято издалека, может, даже втайне от самого фотографируемого.

Джон не осознаёт, насколько ему не хватает Шерлока, пока не видит его на фото.

Я заблудился, думает Джон.

Я утонул.

Ему отчаянно нужен Шерлок — Шерлок, который оттягивает всё внимание на себя, Шерлок, который раскладывает жизнь окружающих по полочкам, безошибочно и быстро, Шерлок, который нуждается в Джоне.

Джон вспоминает встречу с Джимом из IT в лаборатории Бартса, вспоминает, как сам себе казался пустым местом, пока Молли и Джим одинаково восхищенно таращились на невозмутимого Шерлока.

Джон очень хотел бы оставаться для Мориарти пустым местом, тупоголовым придатком к главному объекту интереса.

Он не хочет думать о том, что произошло сегодня днём — он даже не уверен, как это назвать, не говоря уже о том, как к этому относиться.

Называть вещи надо своими именами — этого кредо придерживается Шерлок.

Джон зажмуривается, комкая газету в кулаке, — это помогает ему хоть немного собраться с мыслями.

Мориарти поцеловал меня, думает Джон четко, не позволяя мысли сбиться и рассеяться в волне ужаса и отвращения, которую вызывает в нём сам факт.

И я поцеловал его.

Джон горбится на постели, закрывая лицо руками.

Он никогда прежде не целовал мужчин. И вздумай он захотеть это сделать, Мориарти не было бы даже на последнем месте в списке тех, кого он предпочёл бы в качестве партнёра для такого эксперимента.

Убийца, маньяк, психопат.

Послушный сын — болезненно стеснительный и рано повзрослевший мальчик, примерный студент — необщительный отчаянный зубрила, дисциплинированный солдат — умелый и хладнокровный убийца — Джон Уотсон сидит на кровати в полутемной комнате, где-то в самом сердце пыльно-песочной провинции Кандагар, и гадает, как и почему он очутился там, где он есть, и сделал то, что сделал.

У него нет ответа на эти вопросы.

Или, быть может, он боится на них ответить.

Он не знает, и это сводит его с ума.

* * *

Джон спит, когда в коридоре за дверью его комнаты раздаются выстрелы. Он просыпается мгновенно и лежит неподвижно, вслушиваясь, пытаясь угадать, кто в кого стреляет. Он слышит новые и новые выстрелы и чьи-то крики — слишком неразборчивые и далекие, чтобы можно было понять, на каком языке кричат.

Дверь в его комнату выламывают; он следит за тем, как она шатается под ударами снаружи, и держит руку на спинке подтащенного поближе стула, готовый швырнуть в незваных гостей, если понадобится.

Гости оказываются полудесятком солдат в форме британской армии; они вваливаются внутрь все разом, и в крохотной комнате сразу становится тесно.

— Имя? — отрывисто спрашивают у Джона.

— Джон Уотсон, — отвечает он.

— Уотсон? — эхом повторяет спрашивавший.

Джон вглядывается в его лицо — нет, кажется, они незнакомы. Что же его так удивило?

Солдат тем временем опускает автомат и выуживает из нагрудного кармана небольшую фотографию. Он добрых полминуты переводит взгляд с неё на Джона и обратно.

— Похоже, это правда ты, — заключает он. — Слышите, ребята, нам выпал счастливый билетик!

— Счастливый билетик? — удивленно переспрашивает Джон.

— Где-то дней пять назад пришло распоряжение, — охотно поясняют Джону. — Искать Джона Уотсона по всему Афганистану, не жалея ног, а особенно постараться частям, расположенным в районе Аргандаба.

Видеозапись, понимает Джон. Шерлок и Майкрофт поняли, они всё заметили и поняли.

— Кто тебя найдёт — может рассчитывать на внеочередное повышение, премию размером с годовое жалованье и вообще на манну небесную, — солдаты толпятся вокруг Джона и с детским любопытством рассматривают его. — Что в тебе такого особенного, Джон Уотсон, что из-за тебя целую армию на уши поставили? Ты вроде не премьер-министр и не Её Величество.

Джон протягивает руку за фотографией — это та самая, которую сделал Шерлок совсем недавно. На этом снимке у Джона хмурое и замкнутое лицо, и рука, поднимаемая в защитном жесте, чуть размазалась из-за движения.

Снимок цветной, но неяркий, словно поблекший; его углы кое-где загнулись и поистерлись от долгого пребывания в кармане формы.

— Ты как хоть, в порядке? — спрашивают его участливо.

— Я оставлю себе эту фотографию? — спрашивает Джон.

— Оставляй, — великодушно разрешает солдат, заговоривший с Джоном первым. — Я за эти дни на твою физиономию так насмотрелся, что почти тошнит, не в обиду будь сказано.

Он уходит вместе с солдатами по коридорам большого дома. Вокруг — трупы моджахедов, и Джон до рези в глазах вглядывается в залитые кровью оскаленные лица, но не находит того, кого ищет.

— В этом доме должен был быть человек европейской внешности, — говорит Джон, когда они выходят наружу. — Темные волосы, карие глаза. За поясом револьвер, одежда афганская — светлая рубашка и штаны. Его никто не пристрелил?

— Европейской? — солдат на минуту задумывается и качает головой. — Не помню такого, видел только местных. Надо спросить у остальных, но, скорее всего, жив твой европеец.

Джон понимает, что стиснул зубы, только тогда, когда челюсть начинает надсадно ныть.

Скорее всего, жив.

Было бы наивно надеяться на другой ответ.

Джон глубоко вдыхает и выдыхает.

Впереди его ждёт возвращение в Англию.

Глава IX

Глава IX

Шерлок встречает Джона в аэропорту.

Джон замечает его раньше и подходит торопливо, почти что бегом; когда Шерлок видит Джона, то даже не улыбается — только шире открывает светлые, как вода, глаза и хочет что-то сказать.

Но Джон обнимает его, лишая тем самым дара речи.

— Я так рад тебя видеть, — говорит он в плечо Шерлоку. От плеча, скрытого тканью пальто, пахнет свежестью и ещё слегка шампунем, который Джон покупал две недели назад.

Шерлок неуверенно поднимает руки и смыкает их на спине Джона.

Джон невольно задаётся вопросом, когда Шерлока в последний раз обнимали. Возможно, это была его мать, много лет назад.

— Добро пожаловать домой, — говорит Шерлок глухо и сдавленно.

Джон отстраняется и смотрит на Шерлока.

Шерлок не плачет, но под его глазами черные круги, и он дышит часто и сбивчиво, словно не может справиться с тем, что сейчас чувствует. Он так открыт и беззащитен в эту минуту, что Джону хочется укрыть его от досужих глаз огромным оранжевым одеялом.

— Пойдём, — Джон берет Шерлока за руку и тянет за собой. — Пойдём на Бейкер-стрит, нечего здесь стоять.

* * *

На Бейкер-стрит Джон собирает фотографии в фотоальбом — глубокой ночью, когда Шерлок наконец перестаёт ненавязчиво, но непрестанно следовать за Джоном по пятам из комнаты в комнату, будто опасаясь, что тот вновь куда-нибудь исчезнет.

Джон купил этот альбом в аэропорту в Афганистане: невзрачная книжка с пейзажем на обложке. Будь на то воля Джона, он не стал бы размещать на обложке пыль и жухлую траву до горизонта, но это не его решение, и он просто принимает это как данность.

Первой он вставляет под прозрачный пластик свою фотографию — ту самую, которую ему отдал солдат. За время перелета фотография перегнулась пополам, и теперь лицо Джона на ней пересекает глубокая вдавленная черта; снимок топорщится, недовольный тем, что его уложили смирно.

Джон разглаживает его пальцем и берет другие снимки.

Шерлок, с покрасневшим от холода носом и обиженно-недоумевающим лицом — Джон всё же напечатал сегодня это фото. Руки миссис Хадсон крупным планом, с чашкой чая, — чашка и чай в ней выглядят, как с рекламной картинки, но руки выдают каждый год, прожитый миссис Хадсон, выдают безмерную усталость и несгибаемую волю. Гарри на фоне расколовшей небо молнии, с задранным кверху в безмолвном восторге лицом.

Джон колеблется, прежде чем достать бумажник, который люди Майкрофта отыскали в том самом доме, и вынуть оттуда сделанную семь лет назад фотографию Мориарти.

Почти детское лицо, большие озорные глаза — обманчивые, как и всё в Мориарти, имеющем столько масок, что ему позавидовал бы бог двуличия Янус. Джон долго смотрит на эту фотографию, прежде чем открыть последнюю страницу фотоальбома и вставить снимок под пластик, там, где никто в здравом уме его не найдёт: кому придёт в голову пролистывать десятки пустых страниц, надеясь в конце концов найти ещё что-нибудь?

Фотоальбомы в семье Джона принято подписывать. Он касается кончиком ручки обложки с внутренней стороны и застывает в нерешительности.

Как это назвать? Как обозначить словами последние недели, испытавшие Джона на прочность так, как не испытывала долгая изнуряющая война?

Джон ставит на отдалении друг от друга кавычки, подчеркивает эту строчку снизу несколько раз; штрихи пасты нервные, неровные. И закрывает альбом.

Джон ожидал, что Шерлок всё поймёт — сразу же, как увидит, ещё в аэропорту, поймёт и объяснит Джону, что это, как это определить, вправе ли оно жечь Джона изнутри и лишать его сна, расставит всё по порядку и восстановит логические цепочки, как он обычно это делает.

Но Шерлок молчит, а это означает, что он не увидел. Не догадался.

Поцелуи не оставляют на человеке видимых следов. А что Джон отводит взгляд... ну что ж, есть много причин, по которым Джон может это делать, и Шерлок, с присущей ему тщательностью, наверняка вывел для себя их больше, чем Джон может представить.

Вот только — Джон готов прозакладывать свою душу, что это так — среди причин, понятных Шерлоку, нет истинной.

Джон устал говорить себе, что это было дико, неестественно, неприемлемо, невозможно.

Пока это происходило, это было вполне возможно и более чем естественно. У Джона достаточно ума и самообладания, чтобы признать это, но что делать дальше с этим признанием, он не знает.

* * *

Он не знает и того, как он должен жить с тем, что случилось, и пробует делать это так же, как и раньше.

Джон возвращается на работу и принимает пациентов с четким ощущением, что ему нет дела до их бед, из которых самая назойливая — насморк, а самая неприятная — сифилис. Он улыбается им, выслушивает их с надлежащим тщанием и внимательностью, выписывает рецепты, почти не глядя.

Это не помогает ему не думать и не вспоминать.

Джон просит о переводе в отделение скорой помощи, и Сара охотно соглашается удовлетворить эту просьбу.

Здесь у Джона зарплата ниже, а обязанностей не в пример больше. В первый же день он, закончив отрабатывать последний раз в качестве терапевта, заходит в больничный кафетерий, чтобы перекусить, и идёт на свою первую смену в скорой помощи — ночную двенадцатичасовую смену.

— Ты чего сюда перевелся? — интересуется его сегодняшний напарник, белобрысый лопоухий Марк. — Тебя в скорую помощь — это же как гвозди микроскопом забивать. Тебе бы в хирургию, с твоим-то резюме.

Джон не спрашивает, откуда Марку известно, что написано в резюме Джона — слухи по больнице ползут быстро, и врачи знают друг о друге практически всё.

— Я сам так захотел, — отвечает он кратко.

Он думал о хирургии, но не уверен, что ему можно доверить сложные операции теперь, когда по утрам начинает возвращаться хромота, и когда он, пытаясь отогнать воспоминания, порой дергается так сильно, что роняет и бьёт предметы. Так он остался сегодня без завтрака, разлив яйцо мимо сковородки под испытующим, тяжелым взглядом Шерлока.

Реанимация, швы на скорую руку, промывание желудка — всё это простейшие вещи для Джона, но от них зависят человеческие жизни, и пока Джон спасает других, он снова может чувствовать себя живым.

Мориарти нет места в его мыслях, пока он прикладывает к груди пострадавшего в дорожной аварии дефибриллятор, или насильно вызывает рвоту у отравившейся от несчастной любви девочки-подростка, или латает пьяного, выпавшего на асфальт из окна второго этажа в одних трусах.

После смены Джон не идёт домой — падает на диван в комнате отдыха, переодевшись и умывшись, и засыпает накрепко, успев только порадоваться, что так правильно поступил, поменяв работу.

Ему снится Афганистан, жаркий и жесткий, клубящийся пылью и пахнущий сухостью и кровью. Джон снова в том дне семь лет назад, когда увидел Мориарти впервые, сам того не зная.

— Ты заблудился? — спрашивает Джон настороженно. Солнце печет ему голову через каску. — Эй, парень?

Мориарти смотрит на него, странно улыбаясь, и вцепляется пальцами Джону в плечо, и почему-то встряхивает.

— Здравствуй, Джонни, — говорит он. — Ты хочешь сбежать от меня ещё раз? У тебя не получится, — выдыхает он, приблизив лицо к лицу Джона; его слова пахнут родниковой водой и окутывают Джона холодом — не бодрящим, но мертвенным. — Не получится, мальчик мой, потому что на этот раз я тебя не держу.

Он выделяет голосом каждое слово, и это мучительно, это нестерпимо, это режет Джона на части, у него раскалывается голова, его тошнит, его бьёт озноб, бьют судороги.

Джон кричит, не слыша сам себя, и просыпается.

— Джон, эй, — говорит обеспокоенный Шерлок, держащий Джона за плечо. — Джон, проснись.

— Да, конечно, — бормочет Джон, ещё не до конца пришедший в себя и осознавший только, что рядом не враг, а друг. — Да, сейчас.

Он садится на диване и трёт руками своё помятое заспанное лицо. Судя по свету, пробивающемуся сквозь задернутые жалюзи, сейчас день — Джон спал едва ли дольше четырёх-пяти часов.

— Что ты здесь делаешь? — Джон встаёт и наливает себе давно остывшего чая, который не успели допить те, кто заступил на дневную смену. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — Шерлок садится на ручку дивана. — Ты не пришёл домой после работы. Я узнал о том, что ты перешел в скорую помощь, но и после смены ты не появился.

— Я просто устал, — объясняет Джон. Во рту у него гадостный послесонный привкус, который не удаётся запить чаем.

— Что тебе снилось? — спрашивает Шерлок. — Афганистан?

Джон вздрагивает.

— Да, — произносит он чуть более поспешно, чем требуется, когда говоришь чистую правду. — Афганистан. После всего он снова начал мне сниться.

Это уже полуправда. Джону снится многое, после чего он просыпается с пульсирующей головной болью и ощущением, что его кто-то бил всю ночь. Бассейн, Афганистан нынешний и семилетней давности, скрип кровати и воронье карканье, иссушающая жажда; Мориарти, Мориарти и ещё раз Мориарти.

Чем сильнее Джон пытается заставить себя вычеркнуть его из памяти, тем сильнее он одолевает Джона во сне и наяву, как пресловутая белая обезьяна из восточной пословицы. Джон осознаёт, что выбранный им путь вытеснения приводит к прямо противоположным результатам, но не может остановиться, потому что не знает никакого другого пути.

Это сродни тому, как сорвавшийся с кручи альпинист падает в пропасть. Надо полагать, этот неосторожный человек рад был бы свернуть с избранного его телом пути, но это уже не в его власти.

Шерлок молчит, и Джон садится чуть поодаль от него, чувствуя себя разбитым.

Джон никогда прежде не пользовался своим положением врача в личных целях, но сейчас он готов выписать себе снотворное сам, лишь бы хоть один раз выспаться без кошмаров — да и вообще выспаться, если на то пошло.

— С утра ко мне приходил Майкрофт, — говорит Шерлок.

— Чего он хотел? — осторожно спрашивает Джон.

— Хотел поговорить с тобой об Афганистане и Мориарти.

— Не поверю, будто он не знает, что я поменял место работы и остался сегодня спать здесь, — морщится Джон. — Почему он пришёл с этим к тебе, а не ко мне?

— Потому что он знает, что ты не говорил об этом даже со мной, а значит, вряд ли расскажешь ему, — негромко отвечает Шерлок.

Шерлок спросил об этом только один раз и не настаивал после отказа Джона. В последние дни Шерлок невероятно чуток и тактичен для социопата и высокомерного гения.

Джон задаётся вопросом о том, чем это вызвано.

— Он прав, — соглашается Джон. — Я не собираюсь ему рассказывать... по крайней мере, пока.

— Пока что? — спрашивает Шерлок. — Что должно произойти?

Джон теряется.

— Ничего, — говорит он честно. — Я очень надеюсь, что со мной больше никогда и ничего не произойдёт, потому что этих пяти дней в Афганистане мне хватило с головой.

Он произносит это прежде, чем понимает, что именно сказал.

…Со мной ничего не происходит

…Война не преследует вас, доктор Уотсон, — вам её не хватает

…Время выбрать сторону, доктор Уотсон

Джон сжимает руками виски, чувствуя, как головная боль топором стучится в стенки черепа.

Он уже выбрал сторону и заново вступил в войну с радостью и звериным азартом.

Почему сейчас он отказывается от того, что наполняет его жизнь значением и счастьем?

Почему он вынужден выбирать сторону снова и снова, уже обреченный падать в пропасть с вершины горы всю оставшуюся жизнь? Есть ли в этом выборе теперь какой-то смысл?

Джон повторил бы сделанный несколько месяцев назад выбор, если бы вернулся в то время, вооруженный знанием того, что произойдёт позже. Но сейчас он не тогда и не там, он в полутемной комнате отдыха, на синтетическом диване, от которого электризуется тело, под мерный шум кондиционера пытается найти ответы на вопросы, которые не в состоянии как следует сформулировать.

— Доктор Уотсон, — одна из медсестер заглядывает в комнату отдыха. — Вам просили передать вот это.

Она держит в руке непрозрачный пластиковый пакет с эмблемой «Хэрродса».

— Кто просил?

— Какой-то молодой человек, — она пожимает плечами. — Сказал, что торопится, очень просил передать вам лично в руки.

Джон заглядывает внутрь пакета, готовый увидеть что угодно.

Внутри лежит маленькая бутылка с водой.

Джон чувствует, как дрожат руки и предательски дергается веко.

— Как выглядел этот человек? — спрашивает Джон так, как спрашивал бы пленного афганца.

Или, скорее, так, как афганец спрашивал бы пленного британского солдата.

— Как все, — удивленная вспышкой обычно сдержанного и приветливого доктора Уотсона медсестра пожимает плечами. — Темноволосый, темноглазый, не очень высокий... симпатичный, — добавляет она с сомнением — вряд ли доктору Уотсону нужна такая информация, но это всё, что она может добавить к скупому описанию ничем не примечательного молодого человека.

— Ублюдок, — выдыхает Джон, чувствуя, как печет глаза и перехватывает горло. — Сволочь, мразь...

Джон роняет пакет на пол; бутылка с бульканьем выкатывается на светлый ламинат.

На лицах Шерлока и медсестры написано одинаковое неподдельное замешательство.

* * *

Дома Джон запирается в своей комнате, чтобы избавиться от присутствия Шерлока, всем своим существом являющего безмолвный вопрос. Джон не так глуп, чтобы не понять, что его поведение не могло не вызвать массы подозрений и вихря гипотез, и Шерлок достаточно умён, чтобы без расспросов видеть, что Джон понимает, а чего не понимает.

Джон листает фотоальбом — быстро, небрежно, пока не добирается до последней страницы.

Он помнит, как эти губы на фотографии небрежно обхватывали сигаретный фильтр. Помнит, как они влажно блестят, смоченные водой.

Помнит, какие они на вкус.

Джон проскальзывает в ванную и пытается жидким мылом и ногтями отчистить этот вкус с языка и губ.

Всё, чего он добивается — это ощущение неприятной сухости и дискомфорта во рту.

Я веду себя глупо, говорит себе Джон, садясь на край ванны. Глупо и истерично, как та девчонка, которая отравилась. Осталось только выписать себе снотворное и разом выпить все таблетки.

Эта мысль вызывает у Джона смех — не слишком веселый, но единственный, на какой он сейчас способен.

Слабость и неспособность справиться с ситуацией — не для него. Он прошёл войну; он должен справиться с Мориарти в своей голове.

Должен.

Слово «долг» хорошо знакомо Джону. Оно действует успокаивающе; он всю жизнь обвешан различными долгами, как рождественская ёлка гирляндами, — патриотическим, семейным, врачебным.

Этот долг его собственный и не относится ни к кому больше, но это не делает его менее весомым.

Джон выходит из ванной и идёт в комнату Шерлока.

Шерлок лежит среди скомканных простыней и покрывал, в полурасстегнутой рубашке, всклокоченный, и вертит в руках сигарету-самокрутку.

Джон отбирает её, прежде чем сесть на кровать рядом с Шерлоком.

— Послушай, — говорит он. — Шерлок... прости.

— За что? — Шерлок не пытается отобрать свою пахнущую не одним только табаком самокрутку, а лишь внимательно смотрит на Джона.

— За то, что я сказал в больнице. Я вовсе не хочу, чтобы со мной ничего не происходило, — он улыбается мягко, вся его улыбка — одно большое извинение.

Ничего Джон не хочет сейчас больше, чем того, чтобы его отношения с Шерлоком стали прежними.

— Чем тебя так поразила эта бутылка? — спрашивает Шерлок. — Я исследовал её вдоль и поперек. Обычная бутылка, обычная вода из лондонского водопровода, ни единой интересной зацепки.

Этот вопрос буквально подрезает Джону крылья на лету.

— Я пока не могу сказать, — отвечает он, чувствуя себя лисой, которую загоняют на охоте, и она заметает следы хвостом, сотканным из этого многозначительного «пока». — Это неважно для расследования. Мориарти просто хочет мне досадить.

— Ясно, — говорит Шерлок.

Он не добавляет ничего больше, и Джон начинает чувствовать себя лишним в этой комнате, где на мятых простынях сплелись в экстазе Шерлок и его мыслительный процесс.

Он собирается встать, но Шерлок удерживает его, цепко схватив за руку.

Джон вопросительно смотрит на Шерлока.

Шерлок садится, опираясь на свободную руку, и внезапно целует Джона в губы.

Джон отшатывается так быстро и резко, что падает на пол, едва не разбивая колено.

— Шерлок, — говорит Джон, и его голос звучит умоляюще, — Шерлок, не нужно этого делать. Я не знаю, зачем тебе это, но не надо, пожалуйста.

Шерлок обхватывает себя за плечи и горбится, словно ему холодно.

Джон поднимается с пола, ощущая в ноге привычную порожденную воображением боль, и уходит, не сказав больше ни слова.

Джон лежит без сна до вечера, пока не приходит пора снова идти на работу.

запись создана: 22.02.2011 в 08:15

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes

---

Пост 2

Главы I-III

Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается  Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.

Глава IV

Глава IV

Джон возвращается на работу. Сара кивает ему холодно, пациенты наперебой рассказывают, какие лекарства им прописывали другие врачи, пока его не было. Он чувствует себя, как старый электроприбор, заново включенный в сеть после долгого перерыва, ему тяжело, он прилагает усилия, чтобы оставаться прежним, вспоминать каждую минуту, каким именно он был прежде.

Либо у новой электросети другое напряжение, думает Джон, запираясь в своём кабинете во время обеденного перерыва, либо что-то в старом приборе сломалось за это время.

Он находит в столе стопку пакетиков с растворимым кофе и давным-давно зачерствевшую булочку. Чайника у него нет, зато есть раковина в углу, врач не может не мыть руки и не может каждый раз бегать в туалет этажом ниже. Джон наливает в чашку холодной воды из-под крана, размешивает кофе чистым шпателем для осмотра миндалин. Булочка хрустит на зубах, осыпается цеплючими крошками на свитер. Джона это устраивает, потому что это всё-таки еда и питье, и ему не надо никуда идти.

Вкус у зачерствевшей булочки отвратительный, в горле першит от холодного кофе, но Джон этого не замечает, гипнотизируя взглядом телефон.

Он хочет позвонить домой и узнать, как дела у Шерлока.

Он не может позвонить домой, потому что у Шерлока, разумеется, всё в порядке, Шерлок взрослый человек, и к тому же вокруг дома сидят под прикрытием как минимум три агента Майкрофта — Джон заметил их утром, когда шёл на работу. Мышь не проскочит, успокаивает себя Джон, поглаживая кончиками пальцев телефонную трубку.

Никакая мышь не сравнится с Мориарти в способности просачиваться туда, куда не просят, но Джон старательно гонит эту мысль.

Ему отчаянно нужно позвонить домой.

Он абсолютно не может позвонить домой.

Джон давится булочкой и кашляет, на глазах у него выступают слёзы; он запивает застрявшие в горле крошки остатками кофе и долго сидит за столом, глядя на свежевыкрашенную стенку напротив, прежде чем встать, сполоснуть чашку, привести в порядок стол и себя и открыть кабинет.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает Сара, когда Джон уходит домой.

Джону немного интересно, что именно в его виде сподвигло её забеспокоиться, если утром она ясно показала, что всё, что у них отныне будет общего — это место работы.

— Да, — отвечает он. — Да, всё отлично. Хорошего вечера, Сара.

Она не отвечает, возвращаясь к медицинским картам, которые разбирала.

Джон толкает больничную дверь с отчетливой мыслью: что я здесь делаю?

Зачем я здесь? Разве здесь моё место?

* * *

В супермаркете по дороге домой людно и светло. Джон кидает в тележку консервированные бобы, молоко, черный чай, хрустящие крекеры, хлеб для тостов, масло, добавляет пачку очищенного кешью — единственного десерта, который признает Шерлок.

Очередь к кассе вьётся змеиным хвостом, теряясь где-то между стеллажей. Джон встаёт между коробками с хлопьями и пирамидой сладкой кукурузы и устало прикрывает глаза. Ему не нужно смотреть вокруг, чтобы вовремя делать вперед шаг или два, приближаясь к кассе.

Дикий визг молоденькой кассирши заставляет его рывком вскинуться и открыть глаза.

— Спокойствие, дамы и господа, только спокойствие! — на стойку, с хрустом давя клавиши кассы, вспрыгивает человек в черной маске, скрывающей лицо. Он одет в зеленое — туника и лосины, и на ногах у него остроносые кожаные туфли.

Это было бы смехотворно, не будь у него в руках слегка поблескивающего револьвера.

Умно, думает Джон мельком, после никто из свидетелей не вспомнит ничего, кроме наряда Робин Гуда, который уничтожить легче, чем сказать «От топота копыт пыль по полю летит».

— Вы — наши заложники, — человек не кричит, но с легкостью перекрывает голосом крики испуганных женщин. Джон быстро оглядывается — молчаливые люди, с головы до ног одетые в черное, сжимают кольцо, оттесняя покупателей к кассам, заставляя столпиться. Это происходит настолько профессионально и быстро, что Джон не может не восхититься, пусть и невольно. — Если вы будете вести себя хорошо, то попадёте сегодня ночью домой, к вашим женам и мужьям, к маленьким деткам и старым бабушкам и дедушкам, — сладкоречиво журчит Робин Гуд, и Джону хочется отмыть уши от этой ядовитой патоки. — А если плохо, то с вами произойдёт вот что...

Он щёлкает пальцами.

Всё происходит слишком быстро, слишком неправильно.

От выстрела в упор юная кассирша замолкает и падает под стойку.

Джон видит, как струйка крови выползает из-под стойки, и стоящие рядом люди шарахаются в ужасе.

— Всем всё ясно? — ласково спрашивает Робин Гуд.

— Чего вы хотите? — кричит кто-то из толпы. — Выкуп? Моя семья соберет деньги, отпустите меня!..

Ещё один выстрел прерывает этого человека. Джон слышит, как булькает кровь в его горле, прежде чем он падает и больше не встаёт.

— Я хочу тишины, — назидательно говорит Робин Гуд. — Я очень не люблю шум. Посидите тихо несколько часов, и, возможно, вы будете рассказывать об этом внукам.

Кто-то судорожно всхлипывает, зажимая себе рот рукой; дети жмутся к родителям, понимая не так много из происходящего, чтобы начать плакать. Джон слышит треск и понимает, что это треснула под его собственными пальцами пластиковая ручка тележки.

Робин Гуд — чья личность, возможно, секрет для всех прочих, но не для Джона — соскакивает на пол и уходит куда-то в сторону служебных помещений, прихватив по дороге с полки батончик «Баунти».

Джон гадает, заметил ли его Мориарти в толпе.

* * *

— Господи, что нам делать, Господи, — всхлипывает пожилая дама, сидя у витрины с замороженными полуфабрикатами. Её муж успокаивающе обнимает её за плечи, но Джон видит, как у него самого трясутся от страха губы.

— Всё будет хорошо, Эдит, — шепчет он. — Только будь потише, и мы выберемся отсюда. И поздравим малышку Рози с днём рождения ещё до того, как она ляжет спать. Только тише, тише, ради Бога.

Родители кормят детей шоколадками со стендов, умоляя не плакать, не проситься домой, не кричать и не бегать. Люди Мориарти равнодушно наблюдают, держа наготове новенькие, ещё пахнущие смазкой автоматы.

Всё происходящее кажется Джону настолько неимоверно абсурдным, что он задаётся вопросом, не заснул ли он в метро по пути домой и не приснилось ли ему это.

Впрочем, этим вопросом он задавался всякий раз, как имел дело с Мориарти, с самого момента их первой встречи.

Пора было уже привыкнуть, что самый затяжной и невероятный кошмар с участием Мориарти неизменно оказывался реальностью.

Джон не чувствует страха. Его страх за себя сгорел в степях Афганистана, а Шерлока здесь нет. И нет Гарри. Нет никого, кто был бы действительно дорог Джону.

Их здесь нет, а Мориарти есть, значит, в данный момент он не сможет до них добраться.

Эта мысль дарит Джону восхитительное чувство, которого он не испытывал со дня школьного выпускного бала.

Чувство свободы.

Джон перебирает в уме варианты того, что может предпринять, и приходит к выводу, что не может ничего. Он один, со стетоскопом в кармане вместо пистолета, против трёх десятков вооруженных бойцов и Мориарти. И у него мало информации. Кто имеет информацию, тот поимеет и врага, говорил сержант Смити. Джон не представляет себе, как надолго затянется ситуация в том виде, в каком она есть, чего хочет Мориарти, как он рассчитывает выбраться отсюда, если снаружи уже слышны полицейские сирены.

Джон просчитывает предполагаемые действия полиции легко — должно быть, Мориарти это тоже было несложно, когда он составлял план захвата супермаркета. Но не успевает Джон задаться всеми закономерно вытекающими вопросами, как раздается взрыв.

Джон закостеневает, до боли сжимая зубы. Бомбы у запасных выходов. Скорее всего, растяжки. Хотя, возможно, срабатывающие от давления.

И на стоянке тоже, понимает Джон, когда столб пламени охватывает не успевшую затормозить полицейскую машину и закрывает собой вечернее небо, видное в окно супермаркета.

Цена стремительно растет с каждой минутой, но Джон всё ещё не представляет, за что Мориарти готов её заплатить. За халявный шоколадный батончик? За возможность покрасоваться перед толпой народа в обтягивающих лосинах?

У мужчины средних лет не выдерживают нервы; он бросается к выходу, отшвырнув с пути одного из людей Мориарти, но делает ровно два с половиной шага до того, как пуля прошивает ему сердце.

Больше никто не рискует лишний раз шевельнуться.

* * *

Телефоны начинают звонить — задержавшихся по дороге домой ждут и беспокоятся. Люди Мориарти собирают телефоны и давят каблуками ботинок; Джон с бессильной яростью смотрит, как подарок Гарри превращается в горку расплющенных микросхем.

Впрочем, как раз Джону никто не звонил.

Быть может, он даже придёт домой до того, как его отсутствие будет замечено.

Робин Гуд возвращается в зал, помахивая револьвером.

— Ты, — говорит он, указывая револьвером на Джона. — Вот ты, в коричневой куртке, иди-ка сюда.

— Зачем? — спрашивает Джон, не трогаясь с места.

Позади Джона кто-то сдавленно ахает, справедливо решив, что за наглость его убьют немедленно.

Так бы оно и было, полагает Джон, если бы темные, как маслины, глаза Мориарти в прорезях маски не сияли так азартно.

— Подойдёшь — узнаешь, — щедро обещает Мориарти. — Давай, шажок, другой, и ты на месте.

Джон не двигается.

— Ко мне, Джонни, — Мориарти наводит револьвер на Джона, на его левый локоть.

Он не убьёт немедленно, но спускать неповиновение в такой напряженный момент не станет.

И Джон нехотя делает шаг. И ещё один, и ещё, пока не подходит к Мориарти на расстояние вытянутой руки.

— Сковать ему руки за спиной, — отрывисто велит Мориарти.

Наручники обжигают холодом.

Полицейские сирены снаружи всё воют, но взрывов больше нет.

— Знаешь, почему я выбрал именно этот супермаркет? — Мориарти подцепляет Джона дулом револьвера под подбородок, заставляет посмотреть себе в глаза. — Потому что после работы ты, Джонни, направился именно сюда.

— Какая честь, — говорит Джон без малейшего энтузиазма. Он чувствует на себе взгляды всех заложников, слышащих этот разговор.

Если Мориарти оставит Джона здесь, ему может здорово достаться от тех, с кем он был с одной лодке. И как минимум ночь ему придётся провести в тюремной камере — в этом нет сомнений.

— Не стоит благодарности, — Мориарти улыбается под маской, Джон видит, как движется ткань. — Ты ещё не знаешь самой главной новости, Джонни.

Он делает паузу и держит её до тех пор, пока Джон не сдаётся и не спрашивает:

— Какой новости?

— Папочка берет тебя с собой в круиз, — Мориарти скользит дулом револьвера по щеке Джона, по губам, оставляя на них привкус металла. — Ты отправишься со мной.

— Куда? — вырывается у Джона.

— Куда-нибудь, — беззаботно взмахивает револьвером Мориарти. — В Англии в последнее время жарковато, не находишь?

— На мой вкус — ничуть, — отвечает Джон.

— Какая жалость, что я не прислушаюсь к твоему мнению, — Мориарти ерошит револьвером отросшие волосы Джона. — Оно было такое веское, но всё зря, всё втуне. Так утекает слава земная и всякий авторитет, Джонни, когда у тебя скованы руки за спиной, знаешь ли.

Джон предпочитает промолчать.

— Хороший мальчик, — одобряет Мориарти. — Пойдём, я дам тебе конфетку за твоё замечательное поведение.

Джон предпочел бы обойтись без конфет, но его мнение по-прежнему никого здесь не интересует. Его ведут под прицелом двух автоматов, и он идёт, глядя в спину Мориарти, пританцовывающего на ходу, расхлябанного, словно марионетка, словно пьяный кукловод, привязавший веревки к собственным рукам и командующий сам собой.

Его выводят на крышу. Здесь холодно, и Джон чувствует, как сырой ветер студит его пылающие щёки.

— Ждём, — выпевает Мориарти, — теперь мы ждё-ом, Джонни. Ребята, можете идти, последите пока за порядком там внизу.

«Ребята» молча уходят. Джон рассматривает возможность подобраться к Мориарти поближе, вырубить его и скинуть с крыши вниз, прямо в объятия полиции, но его мысли для Мориарти не секрет.

— Даже не думай о глупостях, — предупреждает Мориарти. — Штучки в стиле Рембо хороши, пока ты ешь попкорн и пялишься на большой экран. Здесь они не пройдут, дорогуша.

Мориарти всё время настороже, чуткий, как косуля, но опасный, как мальчишка-смертник, оставленный взрослыми прикрывать с пулеметом их отход из села, на которое наступают британские войска. Джон следит за кукольно-дергаными, резкими, нервными движениями Мориарти, за револьвером в его руках, за взглядом блестящих в сумерках глаз; Мориарти следит за обманчивой неподвижностью Джона, за неизменностью его неестественной из-за скованных рук, неудобной позы.

Им не приходится ждать долго: уже через три минуты Джон слышит гул крошечного вертолета.

Боже, Боже, думает Джон, с трудом подавляя желание истерически засмеяться, похоже, Шерлок останется сегодня без орехов и молока.

— Что, все твои люди влезут в эту игрушку? — Джон не хотел задавать этот вопрос вслух, но так получилось, что он его произнёс. Возможно, он сделал это потому, что был уверен — за гулом винта Мориарти не услышит.

— Они остаются здесь, хотя они пока об этом не знают! — кричит Мориарти в ответ. — И все остальные тоже! Мы летим с тобой вдвоём, не правда ли, Джонни, это романтично? Уверен, Шерлок будет смертельно нам завидовать, когда узнает!

Джону так не кажется, но высказать возражения у него возможности нет — Мориарти бьёт его рукояткой револьвера по затылку, и очертания вертолета, севшего на крышу, теряются во вспышке темноты.

* * *

Джон приходит в себя всё в той же темноте.

У него заклеен рот и связаны ноги. Левая рука, на которой он лежит, безнадежно затекла.

Он пробует перевернуться на спину и натыкается лопатками на что-то массивное, с чем-то булькающим внутри.

Изворачиваясь, как червяк при виде крючка, Джон отодвигается в сторону и неловко прижимается щекой к непонятному массивному. Пластик.

Канистра с топливом или маслом. Может быть, даже с водой, смотря кто и с какой целью собирал вещи в эту дорогу.

Джон пробует сесть, голова у него кружится, вокруг вещи — мешки, канистры, ящики, пахнет порохом, пылью, сухпайком, оружейным маслом, деревом; от смешения запахов Джон морщится и на миг задерживает дыхание.

Всё слишком знакомо ему, чтобы не вызывать желания это сделать.

Полёт Джону не нравится. Все, жалующиеся на плохое обслуживание «Бритиш Эйрвейз», должны сначала попробовать прокатиться в багажном отсеке вертолета, с шишкой на затылке и маньяком где-то в пассажирском отделении, заключает Джон, упираясь спиной в груду ящиков и вытягивая ноги.

У Джона есть время, чтобы думать, больше ему нечем заняться, и он думает о Шерлоке. Интересно, заметил ли тот, что Джон до сих пор не пришёл с работы? Сумел ли связать захват супермаркета, о котором, несомненно, шла речь в вечерних новостях, с тем, что Джона всё нет? Если да, то узнал ли уже, что Мориарти забрал Джона с собой?

Джон гадает, зачем всё это было. Даже у психопатов есть свои цели. Что получил Мориарти, посидев несколько часов в захваченном супермаркете? С сомнительной пользой проведенное время? Щекочущее нервы музыкальное сопровождение полицейских сирен? И зачем ему Джон? Чтобы ограничить действия Шерлока? Чтобы сильнее разозлить Майкрофта? Чтобы сложнее было скрываться там, куда он направляется, с заложником, которого надо где-то держать скрытно от всех?

Вопросы, вопросы без ответов теснятся в голове Джона, назойливые, как пчелы, жужжат, перекрывают один другой.

Джон закрывает глаза и представляет лицо Шерлока — такое, как на той фотографии, что он отснял, но не успел напечатать.

Шерлок из памяти смотрит на Джона недоуменно и обиженно. Он смотрит на Джона с другой стороны объектива, не допущенный на ту сторону, где остался Джон.

Вертолет приземляется. Становится тихо, и Джону кажется, что он сходит с ума.

Но нет. Дверь в багажный отсек распахивается, и Джон понимает, что не ошибся и не вообразил себе это.

Он отчетливо слышит знакомый шорох сухой афганской травы.

Глава V

Глава V

Тянет сигаретным дымом. Джон вдыхает глубже, не открывая глаз, — к запаху табака примешивается другой, сладковатый.

Опять.

Джон не знает, когда Мориарти невыносимей — когда ему просто весело, или когда он делает самокрутки с марихуаной. Всей разницы, на взгляд Джона, — это присутствие или отсутствие запаха.

Впрочем, наркотическая вонь — это не так уж плохо. По крайней мере, она заглушает запах пыли, запах раскаленной потрескавшейся земли. В апреле в Афганистане жарко — куда жарче, чем в Англии, что бы Мориарти ни говорил на этот счёт.

Джон встаёт, уже привычно трёт заспанные глаза и следы веревки на щиколотках. Ведро с холодной водой, как обычно, стоит под окном, и Джону снова еле хватает веревки, чтобы дойти и, наклонившись, набрать пригоршню воды. Тело зудит, кожу стягивает, щетина на щеках колет пальцы. Поразительно, как быстро после возвращения с войны привыкаешь к горячему душу и приятно пахнущему мылу, и как тоскует тело по этим вещам, если неожиданно лишается их.

Со двора слышны голоса; запах, заползавший в дверь, истончается и исчезает. Джон опирается ладонями о подоконник и выглядывает наружу.

Стекло грязное и местами разбито, но тем лучше — Джон отчетливо слышит разговор на смеси английского и пушту.

— К американцам скоро прибудет подкрепление, — говорящий носит короткую черную бороду и испещренный зарубками автомат. Мориарти слушает его, внимательно склонив голову, серьезный, как никогда; его губы яркие, как всегда после марихуаны, и растрепанные волосы стоят торчком, словно вздыбившаяся шерсть. Он выглядит юным и безответственным, особенно по контрасту со своим собеседником, но на лице последнего — неподдельное почтение. — На ту базу, что вниз по реке. Ходят слухи, что после этого начнётся зачистка всего Кандагара.

— У вас есть план, Джафар? — спрашивает Мориарти. — Или вы ждали меня, чтобы что-нибудь предпринять?

— Мохаммед Али предлагает напасть на базу следующей ночью, — отвечает Джафар. — Он не желает прислушиваться к вашим советам. Прошлым вечером он говорил с мужчинами о том, что вы помогали Усаме и Миллаху, и где они теперь? Ходят слухи, что вам нельзя доверять, как всякому неверному.

— Мохаммед ошибается, Аллах тому свидетель, — беззаботно улыбается Мориарти. — Сегодня я скажу Мохаммеду об этом сам. Нападение на базу сейчас — безумие. Сколько вас, сотня, две? База хорошо укреплена, у американцев есть танки и пулеметы.

— У нас тоже есть пулемет, — возражает Джафар.

— Один, — напоминает Мориарти. — И патронов к нему в обрез после того, как МИ-6 перехватила канал поставки в прошлом месяце.

Джон мысленно поздравляет подчинённых Майкрофта.

— Я приду к вам через несколько часов, и мы будем говорить, как подобает мужчинам, — Мориарти, в местных полотняных рубашке и штанах, с револьвером за поясом, похож не на мужчину, а на мальчишку — из тех, что обматывались взрывчаткой и бросались под колеса бронетранспортеров. Его глаза блестят точно так же, и Джон уверен — на девяносто девять процентов, не меньше — что причиной этому не марихуана, а реки крови, ждущие впереди.

Джон помнит воды Аргандаба, окрашенные алым после особенно жесткой схватки, — местные ждали британский батальон на берегу, на месте высадки, вооруженные пулеметом, винтовками и гранатами. Солено-медный привкус воды несколько дней невозможно было убрать с языка ничем; Джон знает, что это психосоматика, так же, как много лет спустя — хромота, но само по себе знание не меняет ничего.

Джон вспоминает, где в Кандагаре расположены американские военные базы; эта информация, конечно, не появляется в вечерних газетах, но, побродив по Афганистану, узнаешь такие вещи, и они с трудом изглаживаются из памяти. Здесь несколько баз, но, судя по тому, что поблизости река, имеется в виду та база, что в низовьях Аргандаба, в самой долине.

Когда-то Джон был знаком с несколькими морпехами с этой базы. Возможно, они всё ещё там.

Джафар уходит, пока Джон занят воспоминаниями, хранившимися где-то на отшибе мозга со дня знакомства с Шерлоком, — кто бы мог предположить, что однажды они ему пригодятся.

Мориарти появляется на пороге.

— Подслушивать нехорошо, Джонни, — укоризненно произносит он, садясь за грубо сколоченный стол. На фоне стола его ладони — белые и нежные. Их было бы очень легко размозжить одним ударом, Джон знает, как бить.

— Настало время, — говорит Мориарти, — отправить домой открытку с видами достопримечательностей, как ты на это смотришь, дорогуша? Шерлок и Майкрофт наверняка очень по тебе скучают, весточка от тебя их развеселит.

— В Афганистане нет достопримечательностей, — Джон выпрямляется, отходит к лавке, что между окном и крюком, к которому привязана веревка; он чувствует, как она провисает, и натёртая ею кожа горит.

— Я уверен, Шерлок с тобой не согласится, для него здесь есть как минимум одна достопримечательность — ты, — Мориарти смеётся, запрокинув голову.

Джон кладёт руку на лавку; скользит ладонью вниз, выхватывает из-под сиденья припрятанную с вечера увесистую деревянную скалку и слитным стремительным движением бросает её — прямо в выделяющейся на бледной коже кадык.

Мориарти уклоняется, не прекращая смеяться, скалка свистит мимо и ударяется о стену.

Джон ненавидит эти игры, ненавидит, что Мориарти превращает это в игру, тогда как Джон, будь у него возможность, убил бы со всей возможной серьезностью.

— Ты очарователен в своём упорстве, Джонни, — Мориарти наклоняется, чтобы подобрать скалку, взвешивает её на руке. — Мы здесь третий день, и это восьмой раз, когда ты пытаешься меня убить. Я не ожидал, что нам с тобой будет так весело.

— У нас разные взгляды на веселье, — устало отвечает Джон.

— Неужели? — вкрадчиво спрашивает Мориарти, подаваясь вперед. — Я убиваю, ты пытаешься убить. Признаться, я вижу большое сходство между нами, несмотря на то, что ты зарос щетиной и похож на плюшевого мишку, а я нет.

Он достает револьвер из-за пояса и стреляет в ножку лавки, заранее расшатанную Джоном, чтобы в удобный момент выхватить, вскочить и метнуть. Ножка разлетается в щепки; лавка кренится и рушится на пол вместе с Джоном.

— Какая неприятность, Джонни, — Мориарти сокрушенно разводит руками. — Придётся тебе посидеть на полу, пока меня не будет. Папочка уходит сегодня по взрослым делам, как ты уже подслушал. Но сначала — открытка.

Джон слабо представляет, что имеет в виду Мориарти, говоря «открытка», пока последний не приносит откуда-то со двора видеокамеру на штативе.

— Можно не улыбаться, пока будешь смотреть в объектив, — советует Мориарти, с видом заправского оператора наклоняясь над камерой. — Это придаст нашему маленькому домашнему видео оттенок трагичности и реализма, присущий документальным фильмам. Сценарий для тебя уже готов, Джонни, повторишь то, что я тебе сейчас скажу. Слушай и запоминай.

В сценаристы мыльных опер Мориарти не годится — «сценарий», сочиненный им, краток и деловит.

— Добрый день, Шерлок, Майкрофт, — говорит Джон, глядя в камеру. — Я — заложник Мориарти. Ничего не предпринимайте, иначе со следующей почтой на Бейкер-стрит придёт какая-нибудь часть моего тела. Шерлок, ты не должен меня искать. Майкрофт, вам следует сосредоточить свои действия на внутренней политике Англии. Если вы последуете этим указаниям, через неделю придёт новая кассета, чтобы вы могли быть уверены, что я жив.

Глазок камеры мигает, Джон старательно морщится, делая вид, что это раздражает и слепит глаза, и моргает — три коротких взмаха ресницами, три длинных, три коротких. SOS.

«Аргандаб», моргает он азбукой Морзе, молясь, чтобы Мориарти не заметил этого. Об этом приёме Джон узнал у морпехов, тех самых, с базы, которая ждёт подкрепления в ближайшие дни; в британской армии, где довелось побывать Мориарти, это не в ходу.

Глупо ждать, что Майкрофт и Шерлок последуют указаниям на этой кассете. Джон не сомневается, что Мориарти не настолько безумен, чтобы рассчитывать угрозой жизни Джона удержать Майкрофта от занятий внешней политикой.

Впрочем, возможно, ему удастся удержать Шерлока от активных действий некоторое время. Эмоции — сильный рычаг, и Мориарти, безусловно, нашёл единственную более-менее подходящую точку опоры, чтобы этим рычагом повернуть мир туда, куда нужно.

Быть может, Мориарти рассчитывает даже на то, что Шерлок возьмётся мешать Майкрофту — ради Джона, если посчитает, что Майкрофт слишком грубо нарушает продиктованные условия. Впрочем, это предположение кажется Джону уже совершенно фантастичным.

— Хороший мальчик, — одобряет Мориарти, выключая камеру и вынимая кассету.

Кусок развалившейся лавки взрывается на лету деревянными брызгами.

— Ты надумал поиграть в тарелочки, дорогуша? — с интересом спрашивает Мориарти. — Знаешь, эта мирная забава — ты кидаешь всякую плоскую мелочь в воздух, а я стреляю и разношу эту мелочь вдребезги. Тебе положено радоваться моим стрелковым успехом, прыгать и хлопать в ладоши, Джонни, почему же ты сидишь и молчишь?

Джон размеренно дышит, сглатывая желчный привкус бешенства.

* * *

Когда Мориарти уходит, Джон принимается за то, чем пробовал заниматься бессчетное количество раз за эти два с половиной дня, — дергает и теребит узлы у щиколоток, пытается перетереть толстую веревку, перегрызть, разрезать. Каждая минута здесь — шаг по канату над пропастью, и Джон не собирается задерживаться в этом месте хотя бы на одну лишнюю секунду.

Не только Мориарти уворачивается от смертоносных предметов, в особенности вечером; Джону уже довелось сыграть роль ассистента Вильгельма Телля — засохший яблочный сок слепил ему волосы в жесткую массу, и помощницы циркового метателя ножей — рукава рубашки и штанины брюк Джона испещрены пятнами крови от случайных царапин и дырами там, где их проткнули пригвоздившие его к стене ножи.

Мориарти не планирует убивать Джона, по крайней мере, пока, иначе Джон был бы давно мертв; но этот полуплен-полурабство унизительней любой смерти.

Если уж Джон жив, он постарается сделать так, чтобы его жизнь протекала как-нибудь иначе.

Узлы не поддаются, веревка толстая, острые щепки словно вязнут в ней, тупясь за секунды.

Джон добирается до ведра, притягивает его к себе за ручку — но он неловок, и ведро опрокидывается; вода, которой и так осталось на дне, разливается по полу, просачивается в трещины между досками.

Джон вполголоса поминает в одном предложении Аллаха, Мориарти и анальный секс с применением дополнительных приспособлений и берёт ещё одну щепку.

Он просовывает её под веревку и ведет острым краем по собственной коже.

Кожа расходится под нажимом мгновенно. Джон запрещает себе думать о заражении крови, о пыли и грязи вокруг, пока кровь пропитывает веревку.

От влаги веревка разбухает и становится мягче; Джон ожесточенно пилит её оставшимися щепками, разрывает руками отдельные волокна, поглядывая в сторону окна — но снаружи, кажется, никого нет, и Джон молится всем известным богам о том, чтобы Мохаммед Али оказался самым несговорчивым бараном на свете и занял Мориарти разговором на как можно более долгий срок.

На лбу Джона выступает пот, дыхание сбивается к тому моменту, когда одна нога наконец становится свободна. Джон отрывает лоскут от подола рубашки и наскоро перевязывает свою рану, чтобы не капать кровью, и принимается за вторую ногу.

Теперь ему доподлинно известно, как трудно ранить себя самого, и сделать это оказывается сложней, чем в первый раз, когда его вело отчаяние. Он стискивает зубы так, что виски начинает ломить, так, что намертво сводит челюсть, он делает глубокий вдох и режет глубоко, так, чтобы кровь пропитывала веревку быстрей.

Когда веревка окончательно падает на пол, Джона мутит от боли и слабости, и нет сил даже обрадоваться успешному исполнению собственного плана.

Он перевязывает вторую щиколотку — бинт на первой уже успел намертво присохнуть к коже — и торопливо обыскивает хижину; забирает аптечку, несколько порций сухпайка, пару запасных зажигалок, складывает всё в импровизированный мешок из тряпки и затягивает горловину пропитанными кровью веревками. Оружия либо здесь нет, либо оно спрятано слишком хорошо, чтобы найти вот так сразу, и у Джона нет времени искать как следует.

Он уходит, щурясь на поля под палящим афганским солнцем.

Ему легко дышать и легко идти, легче, чем за весь последний год.

— Боже, храни королеву, — шепотом произносит Джон и отдаёт честь неведомо кому, скрываясь от возможных местных обитателей за ближайшим холмом.

* * *

Отойдя на несколько километров, Джон разрешает себе сделать привал в укромном овраге и потрошит аптечку.

Он находит два десятка маленьких шприцев-пистолетиков с морфием, обеззараживающее, бинты, вату, слабительное, лейкопластырь, маленький хирургический набор, заживляющую мазь. Когда он отдирает тряпки с ног, отходит и кожа; раны расходятся и начинают кровоточить. Чтобы это унять, он расходует чертову уйму ваты и обеззараживающего и заматывает всё поверх густого слоя мази десятком мотков бинта. Он не может позволить себе, чтобы раны помешали ему идти.

Расстояние до американской базы Джон представляет себе смутно, главным образом потому, что не может определить, где именно находится. Провинция Кандагар обширна, и одному только вездесущему Аллаху известно, сколько здесь разбросано таких укромных хижин, как та, в которой Мориарти держал Джона.

Самый верный и самый опасный путь — это идти вдоль реки Аргандаб. Это верный шанс быть замеченным и сначала расстрелянным, а потом уж спрошенным об имени и цели визита. Но это единственный шанс добраться до базы, пока не будет слишком поздно, и, если на то пошло, вообще добраться куда-то, а не сгинуть в полях Афганистана, из которых чуть ли не половина — заминирована.

Или хуже того — попасться Мориарти снова, заплутав поблизости от села, где располагается Мохаммед Али и его люди. Джону не хочется знать, какое наказание за побег придёт Мориарти в голову, отнюдь.

Джон примерно знает, в какой стороне искать реку. Он не колеблется долго, прежде чем встать на ноги, не обращая внимания на дискомфорт в щиколотках, и отправиться туда.

* * *

Воды Аргандаба так же холодны, как помнит Джон. Он умывается и пьёт попеременно — пригоршню воды на лицо, пригоршню в пересохший рот. Рядом нет никого, и Джон благодарит свою удачу, не зная, как долго ещё она будет к нему настолько благосклонна.

Он идёт вдоль берега к низовьям, пытаясь определить, сколько ему идти. Тыльные стороны ладоней Джона уже заново покрылись загаром — таким же, как тот, что в своё время дал Шерлоку понять, что Джон был на войне.

В этом дедуктивном умозаключении только одна ошибка, думает Джон, ошибка, которую не допустил в своё время Майкрофт. Прошедшее время.

Я всё ещё на войне. И очень может быть, что я никогда не прекращу воевать.

Джон шагает по неровной горячей земле, чувствуя, как бинты медленно пропитываются кровью — раны, которые он постоянно тревожит ходьбой, никак не могут начать как следует зарастать; он не расслабляется ни на секунду, следя за окрестностями, отсутствие какого бы то ни было оружия заставляет его ощущать себя голым и беззащитным.

Он признается себе, что — на самом деле — не хотел бы никакой иной судьбы.

Хотя, конечно, не отказался бы даже от плохонькой беретты или пижонского кольта.

* * *

Через несколько часов Джон приближается к селению. Судя по многолюдности, это как раз то село, где расположился Мохаммед Али; конечно, это может быть и какое-нибудь другое, но Джон решает не рисковать и обходит село по широкой дуге. Он проползает на четвереньках между овцами, стада которых пасутся на полях позади села; ему удаётся не столкнуться с пастухами. Он огибает на безопасном расстоянии стайку трещащих что-то на дари женщин, с ног до головы укрытых хиджабами, и вновь выходит к реке.

И удача покидает его, потом что с этого момента безлюдная местность кончается, и ему приходится прятаться ежеминутно: с его русыми волосами и европейскими чертами лица он выделяется на местности, как мухомор среди шампиньонов.

Его замечают мальчишки, пришедшие к реке за водой, и провожают внимательными взглядами. Джон чувствует, как адреналин волнами выплескивается в кровь, пока он идёт прочь.

Они расскажут взрослым о незнакомце, но, скорее всего, упомянут, что он выглядел безобидно и прошёл мимо. Погони не будет, если только об этой встрече не узнает Мориарти, но Джон надеется, что тот будет слишком занят сегодня весь день, чтобы обращать внимание на чью-то досужую болтовню.

Зря, зря пресса возмущается количеством войск НАТО в Афганистане, думает Джон, сколько ни иду, не встретил никого, кто был бы родом не отсюда. Ему попадаются стада овец, занятые работой в поле женщины, молчаливые мужчины с черными, как смоль, бородами, а однажды даже патруль афганской полиции — предмет гордости миротворческого совета ООН и проклятий тех местных, кто хочет мира, потому что никакая другая полиция в мире так не коррумпирована и не настроена так враждебно по отношению к упомянутой организации северо-атлантического договора.

Воспоминание о том, что НАТО и ООН помогают Афганистану сформировать собственную армию из местных, заставляет Джона рассмеяться вслух. Крупная рыба на миг выпрыгивает из волн Аргандаба и с плеском падает обратно, словно разделяя веселье Джона. С тем же успехом идеалистически настроенная Европа могла бы сесть на собственноручно сложенную бочку с порохом и поджечь заботливо вставленный фитиль.

Когда Джон однажды поделился этими мыслями с Майком Стамфордом, в пабе после работе, Майк сказал, что Джон судит предвзято и перегибает палку. И что, конечно, в тех краях напряженка, это да, но, черт возьми, есть же сдвиги в сторону демократических ценностей и всё такое.

Я там был, Майк, сказал тогда Джон и заказал ещё пива.

Когда наступает вечер, Джон располагается в удобной ложбинке между холмами и съедает один из сухпайков.

Он гадает, сколько ему ещё нужно пройти, чтобы сделать то, что он должен сделать. Ноги, отвыкшие от марш-бросков, ноют; Джон рассматривает вариант не делать новую перевязку, а оставить присохшие бинты как есть — слишком ему хочется спать.

Мориарти должен был уже обнаружить отсутствие Джона.

Шерлок и Майкрофт, возможно, уже увидели видеозапись.

Джону хочется верить, что Гарри ничего не узнает о его насильственном возвращении в Афганистан. Ведь в этот раз он даже не может отправить домой пару фотографий, чтобы дать знать, что жив и здоров.

Джон засыпает, глядя в звездное небо и кутаясь в свою испещренную дырами рубашку.

Его сны пахнут яблочным соком.

Глава VI

Глава VI

Джона будит рев автомобильного мотора. Прежде, чем разлепить сонные веки, Джон успевает вскочить, бесцельно мазнуть правой рукой в воздухе у бедра, там, где должна быть рукоять пистолета, ощутить, как сердце, подхлестнутое мощным выбросом адреналина, бешено колотится о грудную клетку, и услышать:

— Эй-эй, приятель, полегче, не так быстро. Ты ведь не местный, так? Ты говоришь по-английски?

У говорящего сильный американский акцент. Джон никогда раньше не слышал этого голоса и поэтому расслабляется, прежде чем протереть глаза ладонью — ресницы кое-где слиплись за ночь от гноя, в уголках глаз песок — и наконец открыть их.

— Я говорю по-английски, — признаётся Джон, помедлив.

Американец, стоящий на склоне одного из холмов, одет в джинсы и клетчатую рубашку; у него белые зубы, которые он охотно демонстрирует в улыбке, светлая полоска на запястье — носил часы, судя по ширине ремешка и краям незагорелой полосы, массивные, с рельефным ремешком, дорогие, или подделку под дорогие. У него на щеках двухдневная щетина, которая не придаёт ему мужественности или сходства с местными, но подчеркивает, что здесь этот человек чувствует себя не в своей тарелке.

В общем и целом американец выглядит безобидно, выглядит уроженцем благополучной солнечной Флориды или Калифорнии, любящим свою страну, свою жену и даже свой кредит в банке как признак жизненной стабильности. Джон не так уж силен в дедукции, но готов поставить на кон свою аптечку, что этот человек никогда не был на войне и прямо сейчас не желает Джону зла.

Правда, за то, что он не подручный Мориарти, Джон ручаться не может. Слишком хорошо он помнит робкого и застенчивого Джима из IT, не вызвавшего и тени подозрения даже у Шерлока.

— Слава богу, — облегченно вздыхает американец и спрыгивает со склона в ложбинку, где ночевал Джон. — Я уже отчаялся найти в этой чертовой стране кого-то, кто понимает язык Соединённых Штатов, ей-богу, местные и их бараны смотрят на меня одинаково тупо, когда я у них что-то спрашиваю.

— Спрашивать у баранов — не самый эффективный выбор, если хочешь получить ответ, — замечает Джон, не отрицая и не утверждая, что он не местный. Конечно, внешность у него не афганская, но мало ли, собственно.

Подобная сдержанность может пригодиться.

— А ты остряк, приятель, — американец дарит Джону ещё одну белозубую улыбку и хлопает его по плечу. — Я Гэри, Гэри Стернхолл. Корреспондент новостей на пятом канале, может, видел как-нибудь?

Джон отрицательно качает головой, но Гэри это не смущает.

— Понимаешь, какое дело, — доверительно говорит он. — Меня тут послали в эту горячую точку, в этот гребаный Афганистан — как вы тут ещё все не поджарились, хотел бы я знать, сорок пять градусов в тени, а? — и мне надо сделать репортаж. Водитель у меня из местных, — Гэри с досадой оглядывается назад — там между холмами просматривается черный джип. — Тупой, как пробка. Знает только «да», «нет», «влево», «вправо» и «не понимаю», да и те говорит с таким акцентом, что ни черта не разберешь. А мне надо найти здесь кого-нибудь, у кого можно взять интервью, хоть солдата, хоть кого. Или, может, где-то поблизости намечается заварушка, о которой можно сделать вкусный репортаж, а? — Гэри с надеждой смотрит Джону в лицо. — Слушай, если тебе нацепить черные бороду и парик, может, ты сойдёшь за местного? Акцент как-нибудь сымитируешь, что говорить, сочиним.

Но у Джона есть идея получше.

— Я знаю одно местечко, где солдат — завались, — медленно говорит он. — Американские морпехи. Думаю, они рады будут дать интервью. А если тебе повезет, то там, где они находятся, скоро начнётся такая заварушка, что никому мало не покажется.

— Парень, ты моё спасение! — восклицает Гэри и тут же начинает карабкаться вверх из ложбинки, не желая терять ни минуты. — Поехали с нами, покажешь, где это место. А если ты и с водителем сумеешь договориться, я тебе по гроб жизни буду благодарен.

Может, не так уж он и далеко, твой гроб, думает Джон, раз уж у тебя хватило глупости отправиться сюда и заехать в такие дебри без надежного проводника и без оружия.

У водителя оружие есть; Джон различает характерные очертания под широкой афганской рубашкой. И, судя по чересчур равнодушному лицу, водитель не так уж и плохо разбирается в английском.

— Тебя как зовут-то, парень? — спохватывается Гэри, услужливо распахивая перед Джоном дверцу джипа. — А то так и звать тебя «парень» всю дорогу как-то несподручно.

— Дж... — Джон запинается. Возможно, это паранойя, но идея представиться настоящим именем вот так с бухты-барахты не кажется Джону удачной. — Джим, — говорит он наконец, усаживаясь в машину, потому что уже успел сказать «Дж», и тут же об этом жалеет. Мало ли на свете подходящих имен, начинающихся с этого звука: Джордж, Джефф, Джерри, сколько угодно.

Но из всех возможных первым Джону в голову пришло это.

С точки зрения логики и психологии это вполне объяснимо, полагает Джон, но от объяснимости факт не становится менее неприятным.

* * *

— Так куда ты меня хочешь привести? — спрашивает Гэри, выдержав в молчании не более семи минут.

Джон косится на водителя и спрашивает, собрав воедино свои скудные университетские познания во французском:

— Peux-tu parler français?

— А? Что? — искренне растерян Гэри. Определенно, ответ на вопрос — нет, не может. — Ты что это вдруг заговорил, как лягушатник?

Водитель крепче сжимает руль, но больше ничем не проявляет недовольства и удивления непонятной речью.

— У тебя есть бумага и карандаш? — спрашивает Джон. — Ну или хотя бы телефон?

— Телефон есть, — Гэри, заинтригованный, вытаскивает из кармана тоненький слайдер. — А зачем тебе? Сеть тут всё равно не ловит.

Джон набирает сообщение и молча возвращает телефон Гэри.

«Не зачитывай это вслух. И вообще держи язык за зубами. Твой водитель отлично понимает всё, что ты говоришь, и у него есть оружие. Я не хочу говорить при нём, куда мы направляемся».

Гэри хмурится и открывает было рот, чтобы ответить Джону вслух, но Джон быстро прижимает палец к губам и легонько толкает руку Гэри с телефоном.

«Что ты несешь, Джим? Если бы это отродье умственно отсталого верблюда что-то понимало, я бы это заметил. И куда мы всё-таки направляемся, а? Не хочешь говорить, напиши. А то я тебя самого начну в чём-нибудь подозревать».

«Черта с два ты заметил», — строчит Джон; кожа на ладонях зудит, неловкие пальцы плохо слушаются. — «Он не глупее тебя, а то и умнее. Присмотрись к его левой подмышке, увидишь пистолет под одеждой. Только не пялься на него, как на Шерон Стоун без трусиков, он заметит. Наш пункт назначения — американская военная база в низовьях Аргандаба».

«Ты уверен, что не пересмотрел дешевых шпионских фильмов?» — пишет Гэри в ответ. — «Оружие, водитель, который притворяется, бред какой-то. Кому я тут нужен?»

«Идиоты всем нужны», — пишет Джон в сердцах, — «особенно богатые американские идиоты. Ты не знаешь ни одного местного языка, у тебя нет охраны, ты корреспондент. У тебя можно отобрать деньги и вещи, тебя можно взять в плен и потребовать за тебя выкуп, и на этом деле даже прославиться, если твой канал решит, что это какой-никакой, а эксклюзив. На этом террористы делают себе имя — на заложниках и ещё на крупных взрывах».

«Эй, Джим, следи-ка за языком. Ехать в моей машине и называть меня идиотом — это как-то невежливо с твоей стороны. Я не знаю, сколько правды, а сколько бреда в том, что ты мне тут наболтал, но так и быть, ради твоего душевного спокойствия я присмотрю за водителем».

На этом Гэри прячет телефон в карман, считая разговор о шпионских страстях оконченным.

Идиоты, думает Джон, — истинное благословение этой страны.

* * *

Как бы то ни было, джип ни разу не сворачивает с дороги, которую указывает Джон, и уже к полудню они прибывают к месту назначения. Джон велит водителю остановиться за километр до базы — её отсюда не увидеть, но Джон знает, как до неё добраться.

— Теперь мы идти пешком. Ты ждать здесь, — объясняет Джон водителю на своём скверном пушту.

Водитель не выглядит вполне убежденным словами Джона, но Гэри подкрепляет их беззаботным взмахом руки:

— Ты пока погоди здесь, приятель, раз Джимми говорит, что надо, значит, надо. Мы пойдём, а ты сиди тут, не скучай без нас и не поджарься в этой консервной банке.

Гэри говорит, разумеется, по-английски, и его ничуть не смущает, что ничего в этом языке не понимающее «отродье умственно отсталого верблюда» хмуро кивает и устраивается за рулём поудобнее.

Джон готов побиться о заклад — такая идиллия продлится ровно до тех пор, пока они с Гэри не скроются за первым поворотом.

Раны Джона успели поджить за ночь, и теперь Джон чувствует, как присохший бинт неприятно оттягивает кожу при каждом шаге. Это почти больно, и при беге может причинить неприятности, но, в общем, терпимо.

— Далеко идти-то? — обливающийся потом Гэри завязывает узелки на углах платка и нахлобучивает эту самодельную панамку себе на голову.

— Недалеко, — отзывается Джон, оглядываясь на джип. — Минут пятнадцать-двадцать, и мы на месте.

— Почему мы не могли их проехать на машине, а? — Гэри останавливается, чтобы вытрясти из кроссовки камешек. — Дорога хорошая. Из-за твоих шпионских бредней? Только не говори, что из-за них.

— Это не бредни, — устало говорит Джон. — Ты думаешь, я здесь позавчера оказался, как и ты?

— Думаю, нет, — Гэри оценивающе оглядывает рванье, в которое превратилась одежда Джона, бинты на его ногах и пропыленный мешок.

— Я знаю эту страну гораздо лучше, чем мне бы хотелось, — говорит Джон. — И если тебе повезет не узнать её так, как знаю я, значит, там, наверху, — Джон для наглядности тыкает пальцем в пронзительно-голубое небо над головой, — тебя кто-то очень любит.

— Хорош меня пугать, Джим, ты не дедуля-ветеран, а я не шестилетний внучек, — недовольно фыркает Гэри.

— Пугать тебя, если что, буду не я, — Джон снова оглядывается. Джип уже почти скрылся из виду, ещё раз повернуть, следуя изгибам дороги, то не будет видно совсем. — Но раз ты так не хочешь идти пешком, давай-ка срежем путь.

— По полям? Мы там ноги переломаем, — протестует Гэри.

— Это не предложение, это настоятельная рекомендация, — огрызается Джон, окончательно выведенный из себя. Хуже нет — таскаться по местам военных действий с тупоголовым гражданским; головная боль не то чтобы удваивается — удесятеряется. — Если хочешь, думай, что я псих. Но мы пойдём через поля. И сделаем крюк через вон ту рощицу.

— Я в этой роще ничего не забыл! — Гэри останавливается и сжимает кулаки. — Какого хрена, Джим?

— Мы. Идём. Через. Поля, — повторяет Джон без нажима и негромко, тем голосом, который выработал, командуя новобранцами.

А потом он разворачивается и ступает в поле с наезженной дороги. И слышит, как Гэри, ругаясь себе под нос, следует за ним.

* * *

Необходимости воевать с собственным спутником больше нет — Гэри, кажется, смирился с безумием Джона, и теперь только отмеряет пройденное расстояние и затраченное время, надеясь всё же добраться в упомянутый Джоном срок до обещанной американской базы.

Будь Джон моджахедом, Гэри уже распрощался бы со своими планами на день, а может, и на всю оставшуюся жизнь. Легковерность и беспечность корреспондента, отправленного не на какую-нибудь Ривьеру, а в горячую точку, поражает Джона.

Хотя, возможно, он отвык от людей, которые не воевали никогда и ни с кем. Сослуживцы, а потом Шерлок, Майкрофт, даже Мориарти — все, с кем Джон так или иначе имел дело за последние годы — за исключением разве что пациентов и коллег по больнице — хорошо представляли себе, что такое война, даже если никогда не были на фронте.

Джону странно и дико видеть строптивую реакцию Гэри на элементарное, его слепоту по отношению к очевидному.

Джон движется от возвышенности к возвышенности, оглядываясь, прячась. Вполне возможно, что вокруг сейчас уже снуют люди Мохаммеда Али и Мориарти; излишняя предосторожность в Афганистане не бывает по-настоящему излишней.

— Чувствую себя, как в детстве, когда я был в бойскаутах, — ворчит Гэри, послушно повторяя за Джоном все ухищрения. — Не дай бог, Джим, ты заставишь меня разжигать костер на время или заниматься ещё какой-нибудь такой дребеденью.

Джон не отвечает на это неуместное нытье, он занят другим. До рощицы, которая представляется ему спасительной, осталось совсем недалеко; и, если он верно всё помнит, за ней откроются холмы, окружающие долину Аргандаба, в которой расположена база.

Он проскальзывает под сень деревьев и облегченно вздыхает.

Ещё немного, и они будут на месте. Гэри получит своё интервью, а Джон сумеет предупредить морпехов об опасности и наконец помыться. И съесть что-нибудь, кроме сухпайка, Джон тоже не отказался бы.

Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, заклинал когда-то сержант Смити взвод порученных ему желторотых новобранцев. Расслабишься раньше времени — и надейся только, что у твоей девушки хватит ума выскочить замуж за другого, пока она не постареет, дожидаясь тебя или похоронки.

У Джона нет девушки, и похоронку ждать некому — разве что Гарри. Но это не умаляет его злости на себя — первой эмоции, которую он ощущает, когда слышится безошибочно узнаваемый свист, и Гэри падает, схватившись обеими руками за горло.

Следующая пуля летит прямо над Джоном — не распластайся он вовремя в траве, она попала бы ему в ногу.

Он опоздал.

Он всё-таки опоздал.

— Спокойно, — звучит насмешливый голос Мориарти. — Этого не трогать, я им займусь. Оттащите первого куда-нибудь, чтобы не мозолил глаза.

Джон перекатывается на спину, садится; потом встает, опираясь о дерево, чувствуя, как неожиданно сильно пульсирует боль в заживающих ранах.

Никогда прежде он так не жалел об отсутствии оружия.

— О-ля-ля, Джонни, — Мориарти цокает языком. — Вот мы и встретились снова. Жаль, конечно, обстановка недостаточно романтическая, но и так неплохо, верно?

— Пошёл к черту, — выплевывает Джон.

Право слово, ему сейчас не до состязаний в остроумии.

Как жаль, что Мохаммед Али оказался сговорчивым — или, как вариант, достаточно несговорчивым, чтобы Мориарти успел избавиться от него и занять положение лидера.

Как жаль, что сам Джон оказался настолько глуп, чтобы не сообразить: эта рощица — замечательное место для подготовки атаки. Здесь можно сгруппировать силы, сюда можно отступить в случае чего.

Идиот, думает Джон, идиот.

В воздухе пахнет кровью Гэри; его яркая клетчатая рубашка, испачканная кровью и землёй, скрывается за деревьями, двое подручных Мориарти, занятых этой своеобразной уборкой, переговариваются на пушту, их голоса постепенно затихают.

— Я сначала думал, что ты — не более, чем послушная собачка Шерлока, — Мориарти подходят чуть ближе, держа Джона на прицеле. — Потом выяснилось, что ты ему до странности сильно нужен — может, даже сильнее, чем он тебе. А потом, Джонни, ты оказался непослушным. Ты оказался самостоятельным, представь себе моё удивление, это было как будто музейный солдатик с глупым лицом выбил витрину и пошёл гулять по улицам. Ты, Джонни, — выдыхает Мориарти почти с нежностью, — оказался интересным. Твой побег — шедевр глупости и самопожертвования, трудно было ожидать от тебя иного. Но мне любопытно, если бы ты не узнал о нападении на базу, стал бы ты бежать? У тебя было до этого двое суток — два долгих дня, две долгих ночи. Но ты не порезал себя и не порвал веревки, что бы я ни делал с тобой, с моей замечательной отзывчивой игрушкой. Скажи, Джонни... — дуло револьвера непроглядно черно, и глаза Мориарти черны, его зрачки так расширены, что не видно карей радужки, — тебе ведь нравилось сидеть на привязи под моим присмотром, не так ли?

— Можешь льстить себе этой мыслью, — говорит Джон, помедлив. — Что бы я тебе ни сказал, ты будешь думать, что ты прав, так что вперед — льсти, радуйся, танцуй джигу.

Мориарти смеётся, его смех заливистый и звонкий; Джон слышит, как вибрируют перекаты этого искреннего смеха в горле Мориарти.

— Чем дальше, Джонни, тем ты забавнее и интереснее, — шепчет Мориарти. — Ах, как хорошо, как замечательно.

— Безмерно рад, что вызываю у тебя такие положительные эмоции, — Джон устало прикрывает глаза. — Прямо чувствую себя рождественской тянучкой перед малолетним карапузом, которую вот-вот сожрут, захлёбываясь слюной и радостью. К слову о «сожрут» — что ты намерен теперь делать?

Джон не добавляет «со мной», но подразумевает. Без сомнения, Мориарти понимает всё, что не высказано, он вообще понимает иногда слишком много, больше, чем понравилось бы Джону.

— Мы здесь не настолько голодаем, дорогуша, чтобы делать из тебя кебаб, — Мориарти небрежно машет револьвером. — Так, что, полагаю, я лучше...

Джону любопытно, что хочет сделать Мориарти, но не настолько, чтобы упустить момент, когда револьвер направлен в небо.

Джон рывком прячется за дерево — мгновенно последовавшая пуля застревает в стволе — и пускается бегом прочь из рощицы.

Он петляет, как будто в него стреляет не один Мориарти, а целый взвод маньяков, да ещё и с пулеметами; он мчится быстрее, чем в юности на сдаче нормативов, чем под танковым огнём в Кабуле, чем несколько месяцев назад следом за Шерлоком по путаным лондонским улочкам. Воздух бьёт ему в лицо, мешая, а не помогая дышать, рубашка, надуваясь ветром, как пузырь, тянет его назад; он рвёт её на бегу и сбрасывает, уклоняясь в сторону от того места, где она только что была, — несколько пуль прошивают её, прежде чем она опускается на землю.

Джон мчится к забору, окружающему базу; он достигает холма, чувствуя, как очередная пуля выбривает ему миллиметр-другой волос на виске.

Он подбегает к забору базы, заранее выкрикивая:

— Мейдей! Мейдей! Свои! На помощь!

То ли эти сиплые крики помогли ему, то ли среди часовых оказался знакомый, то ли сыграли свою роль британский акцент Джона и европейская, несмотря на потрепанность, внешность — но ворота базы открываются перед ним.

Джон позволяет себе расслабиться и сползти по горячему металлическому забору на землю только после того, как ворота закрываются за ним. Сердце в груди ухает, как молот сумасшедшего кузнеца, перед глазами плавают цветные круги, ноги — словно кисель.

Ему что-то говорят, но кровь так шумит в ушах, что он не слышит и только поднимает руки, демонстрируя, что у него нет оружия; он дышит судорожно и жадно, хватая раскаленный воздух губами, зубами, с усилиями проталкивая его в изнуренные легкие.

— На базу... — силится он сказать, — на базу нападут... скоро...

— Отдышись, чувак, — морпех в форме, наглаженный и чистенький, с автоматом, кладёт руку ему на плечо. — Тут тебя никто не тронет. Кто на кого нападёт, говоришь?

— На базу, — Джон откидывается назад, стукаясь головой о забор, давая напряженным плечам возможность обмякнуть. — Нападут. Моджахеды. Скоро. Сотня или две. Один пулемет, автоматы, винтовки. Может, что-то ещё.

— Дела, — говорит обескураженный морпех, почесывая затылок. — Давай мы тебя к командиру отведем, что ли. И попить дадим, хочешь пить?

Джон слабо кивает.

— Эй, Джек! — зовёт морпех. — Дай парню воды и отведи его к начальству, он что-то говорит про нападение на базу. Он так несся, что за ним и олимпийский чемпион не угнался бы, как ещё только не дымится после такой пробежки.

— Псих, что ли, — ворчит Джек, помогая Джону подняться. — Бегать по такой жаре... Пошли, воды бутылку дам, холодной.

Джон расплывается в улыбке, не обращая внимания на нелестные эпитеты в свой адрес, и кое-как встаёт на ноги.

Он в безопасности.

Наконец-то.

запись создана: 17.02.2011 в 10:29

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes

---

Пост 1

Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается  Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.

Глава I

Глава I

Кровать Джона скрипит. Он дышит размеренно, лежит, вытянувшись наизготовку, руки по швам, не шевелясь. Она всё равно скрипит, стоит ветру стукнуть веткой в стекло или дурной вороне за окном — каркнуть во всё горло.

«Заткнись», — думает Джон. Ворона обиженно кричит, кровать разражается скрипом — вииии, джзиииии.

Джон садится на постели, трет руками лицо.

Дверь скрипит, и Джон вздрагивает.

— Хочешь чаю? — спрашивает Гарри.

Она так предупредительна в последнее время. Ходит вокруг Джона на цыпочках, добавляет в чай ровно столько молока, сколько он любит. Забавно, как проявляется сестринская любовь в минуты, когда не до неё.

Джон любит сестру глубоко и искренне, но всё, о чём он может думать, — это Шерлок, лежащий в коме.

В последний раз Джон был в больнице сегодня днём и видел там Майкрофта, который негромко говорил с лечащим врачом Шерлока. Голос у Майкрофта был скрипучий и жесткий, как эта кровать.

Ощущение потери и беспомощности сводит Джона с ума.

— Нет, — говорит он. — Спасибо, Гарри, не надо. И ложись уже спать.

— Я смотрела старые фотоальбомы, — Гарри проскальзывает в комнату, садится на кровать рядом с Джоном — худая, невысокая, почти невесомая, кровать никак не реагирует на её появление, но стоит Джону вздохнуть, как скрип вновь раздирает ему барабанные перепонки. — Знаешь, те, которые с твоими фотографиями из Афганистана. Ты там такой беззаботный, хоть и в военной форме. И поджарый такой, прямо как будто афганское солнце тебя и вправду немножко поджарило, и все твои младенческие округлости на боках вытопило прямо на песок местных пустынь.

Она тихонько смеется. Ворона за окном присаживается на подоконник, сложив крылья, и слушает, склонив голову набок.

У вороны блестящие черные глаза и выжидающе приоткрытый клюв. Джона мутит, и он отворачивается от окна.

— Ты любил тогда фотографировать, — Гарри нервно переплетает пальцы — эту привычку она приобрела, когда бросила пить. Это помогало ей взять себя в руки, говорила она, сцепить пальцы в замок, сжать зубы и не думать о бутылке с виски.

Джон переплетает пальцы тоже, но это не помогает ему не думать о Шерлоке.

Врачи обещают, что Шерлок выйдет из комы. Скоро. Мозг не поврежден, жизненные показатели в норме.

Если бы Джон не был врачом, он бы меньше знал о том, насколько зыбки такие обещания и насколько хрупок баланс, поддерживаемый в теле Шерлока изо дня в день. Но Джон знает.

— «Мыльницей», — говорит он, чтобы отвлечься. Он благодарен Гарри за попытки разговорить, занять чем-то ещё, несмотря на то, что они ещё ни разу не помогли. — Я фотографировал старой плёночной «мыльницей», это были ужасные размытые снимки, на них вечно бликовали автоматы. И я не умел их проявлять. Вечно то передерживал, то недодерживал. Домой отправлял только самые удачные фотографии, они все получались либо черно-белые, либо цвета хаки, желтовато-гороховые такие. Но я ими жутко гордился.

— Они замечательные, — Гарри кладет ему руку на плечо. — Нет, правда. Они такие настоящие. Такие твои. Мы с мамой смотрели на них и понимали, что тебе там... ну, не хорошо, на войне не бывает хорошо, но что тебе там нравится. И что ты живой и невредимый, и что ты гордишься тем, что делаешь.

— Давай, — соглашается Джон. Он не улыбается, но чувствует, что ему хочется улыбнуться. Чуть-чуть.

— Что давать? — не понимает Гарри.

— Давай посмотрим их вместе.

В гостиной этажом ниже — стопки фотоальбомов. Гарри безошибочно берет один из них — тот, на обложке которого фиолетовый мультяшный котенок ловит психоделической расцветки бабочку — и раскрывает. Переплет альбома поскрипывает, и Джон морщится. Гарри не замечает этого, тепло улыбаясь первой же фотографии.

— Вот, ты написал в письме — это твои сослуживцы. И всех подписал сзади на фотографии, а мы с мамой переписали. Это Брайан, а это Эдди, а это Дик и Майк, а во втором ряду Джон, твой тезка, и сержант Смити, а рядом Норман, Руперт и Пол. Расскажи про них?

Джон ведет пальцами по фотографии, вставленной уголками в держатели. Фотография теплая и гладкая.

— Пола и Эдди убили через два дня после того, как я сделал эту фотографию, — Джон сглатывает комок в горле, но безуспешно. — Сержанта комиссовали через полтора года, он прикрыл собой Нормана от взрыва и... пострадал, сильно.

Я должен был поступить так же, когда Шерлок выстрелил во взрывчатку. Я должен был прикрыть его собой, это я должен лежать на больничной койке, как бесполезный кусок мяса, а не он.

— Брайан, — продолжает Джон, — тому всё время везло. Меня отправили на пенсию с ранением, а на Брайане не было ни царапины. Потом он написал мне письмо — он отслужил своё, вернулся и женился на девушке, которая его всё время ждала. Дику оторвало однажды палец, Майку прострелили мочку уха. Они, когда вернулись из госпиталя, устраивали по вечерам театр теней для всех остальных: вешали у костра простыню, прятались за ней и разыгрывали представления. Майк носил в своём простреленном ухе огромную серьгу, она болталась всё время, и было очень видно, что у Дика не хватает пальца, и это были очень странные спектакли, там было то, чего не должно было быть — эта серьга — и не хватало того, чего нужно.

Гарри прижимает к губам костяшки пальцев. Джон перелистывает страницу, потому что не хочет говорить о своём тезке и о Руперте. Хватит того, что их кровь и ошметки тел он отстирывал с формы полночи и рыдал всё это время, как пятнадцатилетняя девочка.

— А это афганские пейзажи, — говорит он. — Однообразно, правда? Песок, холмы и бронетранспортеры.

— Ты ездил на каком-нибудь из этих бронетранспортеров? — Гарри, наклонившись к странице альбома, рассматривает три громоздкие машины, стоящие в ряд; солдаты, толпящиеся поблизости, выглядят мелкими, как муравьи. Джон помнит, он снимал это с холма, довольно далеко.

— На этих — нет, — Джон качает головой. — Да я вообще редко ездил. Меня не посылали в разведку, не отправляли в бой в первых рядах. Я ведь врач. Сидел в лагере, бинтовал раны.

— Ты так говоришь, потому что не хочешь зря меня волновать? — спрашивает Гарри. — Я ведь помню, как мы с тобой ходили гулять, когда ты вернулся, и ты на меня сердился, потому что я была с похмелья. Я попросила твой пистолет посмотреть, а ты сказал, что нельзя, но согласился показать, как стреляешь. И пригвоздил листок к сухому дереву четырьмя выстрелами, буквально за секунду. Так стрелять не научишься, если ничего не делать, кроме как сидеть в лагере и нюхать дезинфектант.

Джон не хочет волновать Гарри, это правда. Но про то, что его не отправляли в бой вперед всех, он не врет. Зачем Гарри знать, что бой чаще всего приходил к ним сам, в час Быка, перед самым рассветом, и взрывы и выстрелы, крики и ругань на пушту заставляли вскочить и ещё в сонной одури стрелять до того, как выстрелят в тебя.

Он перелистывает страницы дальше и рассказывает, как однажды, когда закончился паёк, они подстрелили косулю и зажарили, и мясо получилось как подошва и пахло порохом. Норман тогда сказал, что в этой богом забытой стране даже косули жилистые, как тренированные моджахеды. Джон рассказывает о марш-бросках, о ненависти в глазах местных, рассказывает о неимоверно тяжелой, кровавой и грязной, никому, кроме политиков, не нужной войне, которая придавала его жизни смысл.

— А это кто? — Гарри переворачивает очередную страницу альбома. — Ты не подписал фотографию, забыл, наверное. Она валялась в куче других, и все они были подписаны...

Джон смотрит на фотографию.

Это как удар под дых, Джону трудно дышать, у него кисло во рту от ненависти и ставшей такой знакомой за последние недели беспомощности. На фотографии испачканный в копоти и пыли Мориарти — из всех людей на свете не кто иной, как Мориарти — смотрит куда-то в сторону, широко, по-детски раскрыв свои вороньи черные глаза, и на лице у него обида пополам с растерянностью.

— Это один парень, — медленно говорит Джон. Он уверен, что ничем не выдал себя, но Гарри смотрит на брата с испугом и до белизны сжимает переплетенные пальцы. — Я видел его только раз. На берегу Кабула. Он сказал, что отбился от своих. Джон, мой тёзка, отвел его к сержанту. Парня накормили кашей, я в тот день готовил перловку, получилось густое несъедобное варево, но он всё съел так жадно, будто несколько дней у него крошки во рту не было. Потом он пошёл мыть миску, обратно на берег, и не вернулся. Мы нашли миску через час, когда удивились, куда он делся. Никто не успел спросить, как его звали. Я только успел сфотографировать.

— Джон, — говорит Гарри тонко, по голосу слышно, что ей страшно, и она сейчас заплачет. — Джон, не надо, я не знаю, кто это и почему у тебя такое лицо, когда ты о нём говоришь, но не надо, пожалуйста.

Она вдруг выдергивает фотографию из альбома и примеривается порвать пополам, но Джон быстрее. Он выхватывает фото у неё из рук.

— Нет, — говорит он, держа фотографию в руках, большим пальцем он как раз на лице Мориарти, и от осознания этого палец жжет, как огнём. — Не рви. Не трогай. Я... уберу её подальше. Всё в порядке, правда.

Он уносит фотографию наверх, к себе, чувствуя спиной пристальный взгляд Гарри.

Это может быть и не он, говорит себе Джон, на миг прислоняясь лбом к холодному стеклу окна. Просто... кто-то похожий. Кто-то случайный. Может, какой-нибудь родственник.

Мориарти нечего было делать в Афганистане, там, где кровь, и боль, и пот, и негде носить костюмы от Вествуд, и нет вай-фая — от этих мыслей у Джона сводит челюсти, так яростно он сжимает зубы.

Он кладет фотографию в бумажник рядом с кредитными карточками, она маленькая и как раз влезает.

Ворона снаружи издевательски стучит клювом в стекло.

* * *

Гарри не верит, что всё в порядке, но Джон не говорит ей, кого он узнал на фотографии, и Гарри немного успокаивается, очевидно, решив, что дело просто в том, что у Джона плохо с нервами. Да и вообще по жизни ему сейчас плохо, она вспоминает об этом, пока он прячет фотографию, и заваривает ему чай, который Джон пьёт, не чувствуя вкуса.

— Жаль, что ты больше не фотографируешь, — говорит она, убирая альбом куда-то за кресло. — У тебя и правда хорошо получалось.

— Я могу снова начать, — говорит Джон, готовый сказать что угодно, лишь бы рассеять тень подозрительности, оставшуюся в глазах Гарри. Уж кому-кому, а ей точно не стоит знать что-то об опасных вещах, касающихся только Джона. И Шерлока.

Который лежит в коме, не думая, не осознавая, не чувствуя.

— Кажется, где-то на чердаке был старый фотоаппарат отца, — вспоминает Джон. — Если только вы с мамой его не выкинули, пока я был в Афганистане.

— Ты что, разбирать чердак мы даже не брались, — смеётся Гарри. — Там залежи с прошлого века.

Она тянет Джона на чердак, безмерно счастливая тем, что хоть что-то заинтересовало его, и они натягивают старые ветровки, чтобы не слишком перепачкаться пылью, и взбегают по лестнице на чердак — ступеньки стремительно скрипят под ногами Джона, отсчитывая их с Гарри шаги, быстрые, частые, как удары взволнованного сердца.

Открывая дверь, Гарри моментально сажает занозу в указательный палец. Почему-то это кажется ей смешным, и Джон хохочет вместе с ней, глядя на темную полоску и капельку крови на светлой коже.

— Стой спокойно, — выговаривает он сквозь смех и глубоко вдыхает и выдыхает несколько раз, чтобы успокоиться. — Я сейчас выдерну.

Он ухватывает занозу кончиками своих коротко, по-армейски подстриженных ногтей и одним движением вытягивает. Гарри ойкает, и они снова смеются, заражая друг друга этим странным, высасывающим силы смехом.

Фотоаппарат отца находится у самой двери, в недавних залежах.

— Надеюсь, из глубин этого векового склада на нас не выскочит никакой монстр, — полушутливо-полусерьезно говорит Гарри, ежась, такая маленькая в большой, ещё отцовской ветровке.

— Я тебя защищу, — обещает Джон, совершенно серьёзно, как когда-то в детстве.

— Я знаю, — отвечает Гарри, и в её голосе — тепло, и восхищение, и рассказанные друг другу шепотом страшные истории, и яблочный сок, которым они делились по-честному всегда, даже когда были в ссоре.

Джон сдувает пыль с фотоаппарата, пока Гарри копается в близлежащем мусоре и находит настоящие сокровища: кассеты с малоформатной перфорированной пленкой, бутыли с отвратно пахнущими химикатами — проявителями и закрепителями, заполненные пылью доверху пластиковые ванночки, лампу с красным фильтром. Джон перебирает всё это, звонко чихая от пыли, Гарри вертит кассеты в руках, нюхает содержимое бутылей и говорит:

— Фу, пакость какая.

— Из этой пакости, — назидательно говорит Джон, — появляются на свет прекрасные фотографии. Яйцеклетка, из которой ты выросла, тоже не слишком привлекательное зрелище, чтоб ты знала.

— Ладно-ладно, — Гарри поднимает руки в примирительно-защитном жесте. — Я в этом не разбираюсь, это твоя стихия. Слушай, как здорово, что мы всё это нашли.

— Здорово, — соглашается Джон, снова беря в руки фотоаппарат.

Он заряжен, и можно фотографировать хоть сейчас.

— Пойдём? — предлагает Джон.

— Пойдём, — соглашается Гарри.

И они выходят на улицу, в сад, заросший бурьяном и полынью, и Джон при свете полной луны фотографирует Гарри, кокетливо натягивающую рукава ветровки на ладони, Гарри, подпрыгивающую, чтобы дотянуться до нижней ветки старой яблони, Гарри, заливисто хохочущую и запрокинувшую голову. Он фотографирует любопытную бесстрашную ворону, словно бы позирующую на потрескавшемся белом подоконнике, фотографирует огромную луну в небе, изъеденную морями и каналами, похожую на великанский кусок сыра, фотографирует старую клумбу, на которой пять лет никто не сажал цветы.

Когда начинается дождь, капли стекают по объективу, но Джон продолжает фотографировать отфыркивающуюся от холодной воды Гарри, её намокшие и прилипшие к голове волосы, фотографировать струи, бегущие по оконным стеклам. Он успевает заснять восторженно задравшую голову сестру, когда молния раскалывает небо над лесом вдалеке, и прилежно фиксирует на пленке, как Гарри зажимает уши руками при раскате грома.

Он фотографирует, пока пленка на кассете не заканчивается. У него немеют пальцы от холода, у Гарри лицо в разводах грязи — вода смешалась с чердачной пылью, ветровки обоих хлюпают на каждом шагу, и воздух такой свежий, что им сладко дышать.

Джон опускает фотоаппарат, чтобы отдышаться, и понимает, что несколько часов подряд не думал о Шерлоке, чьё бледное лицо сливается по цвету с больничной наволочкой.

В этом стыдно признаться даже самому себе, но он рад, что ему это удалось.

Он устал от боли.

— Я з-зверски зам-мерзла, — Гарри стучит зубами и кутается в не спасающую от холода ветровку. — П-пойдём в дом?

Джон молча кивает.

Дома Гарри скидывает ветровку, бесцеремонно одалживает у Джона один из его свитеров и уходит ставить чайник, вся укутанная в пушистое шерстяное тепло. Оставшись один, Джон сбрасывает мокрую ветровку на пол и садится на кровать. Его бьёт озноб, и от усталости подрагивают руки. Он не спал ни эту ночь, ни предыдущую, да и все три недели после взрыва толком поспать не получалось.

Кровать надсадно скрипит, когда Джон дотягивается до телефона и бумажника, лежащих на тумбочке. Он фотографирует телефоном снимок с Мориарти и отправляет Майкрофту, приписав: «Девяносто девять процентов за то, что это Мориарти. Фото сделано в Афганистане, семь лет назад. Надеюсь, это как-то поможет в его поисках».

Ответ приходит немедленно — Джон открывает новое сообщение, мимолетно удивляясь тому, что в такой ранний час, когда над пригородом Лондона только-только брезжит рассвет, Майкрофт уже на ногах.

«Благодарю за информацию, Джон», — читает он. — «Она ценна для спецслужб, занятых расследованием».

И через две секунды приходит ещё одно сообщение, от которого Джону начинает резко не хватать воздуха, и сердце принимается колотиться о грудную клетку ожесточенно, словно просясь на свободу.

«Шерлок очнулся десять минут назад. Он хочет вас видеть».

Джон подскакивает с кровати, как будто внутри у него пружина, не обращая внимания на закладывающий уши скрип. Он распихивает по карманам телефон и бумажник и как есть, в мокрой байковой рубашке, разбитых кроссовках и волглых от дождя брюках, испачканных пылью, грязью и травяным соком, бежит вниз.

— Ты куда? — кричит Гарри с крыльца.

— В Лондон, — Джон останавливается, оборачивается к Гарри. Должно быть, сейчас у него сумасшедшее, но счастливое лицо, и Гарри невольно начинает улыбаться тоже. — Шерлок очнулся! Он хочет меня видеть.

— Дай я тебя подвезу! — кричит Гарри вслед, сложив ладони рупором.

— Хорошо, — кричит в ответ Джон, останавливаясь у калитки.

Но дождаться, пока Гарри заведет машину, у него не хватает терпения, и он выходит на улицу и шагает по дороге до тех пор, пока его не нагоняет недовольно фырчащий старенький «Фольксваген» Гарри.

— Садись, — говорит она, распахивая дверцу со стороны пассажирского сиденья.

Джон садится, и Гарри с места в карьер берет такую скорость, что Джона вжимает в спинку сиденья.

Она недолюбливает Шерлока, но понимает, что он значит для её брата.

Джон ёрзает, косится на спидометр, на мокрый от рук Гарри руль, нетерпеливо смотрит вперед, отсчитывает километры, приближающие его к Шерлоку.

Теперь, когда тот очнулся, Джон уверен, что всё будет в порядке.

Шерлок поправится. Они поймают Мориарти. Джон сможет зайти на Бейкер-стрит, не чувствуя, как беспомощность и потеря накрывают его холодом и сковывают движения.

Джон прикрывает глаза и на миг представляет, как бьёт Мориарти по ухмыляющемуся лицу, как заламывает его суматошно жестикулирующие руки за спину.

Он гладит кончиками пальцев бумажник, внутри которого таится старая афганская фотография, и улыбается.

Гарри смотрит на Джона непонятно, не то с жалостью, не то с любовью, а может, и с тем, и с другим.

— Следи за дорогой, — просит Джон. Не хватало только попасть в аварию именно сейчас, когда он спешит к Шерлоку.

Ему мерещится, что он чувствует жар от фотографии через толстую кожу бумажника.

Гарри нажимает на педаль газа, утапливая её в пол.

Джон улыбается, откинувшись на сиденье.

Иллюстрация к главе (капс из "Братья по оружию", выложенный Rosalee на днях)

Глава II

Глава II

Перед палатой Шерлока Джона задерживают и накидывают ему на плечи белый халат, и суют ему в руки влажную салфетку, пахнущую шалфеем — Джон не сразу понимает, зачем это, когда за толстой дверью — Шерлок, Шерлок, который уже не в коме. Но его не пускают, и он вытирает с лица разводы грязи. И проходит в палату.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Джон, опустившись на колени у кровати Шерлока. Джону отчаянно хочется взять Шерлока за руку, но он не решается, и просто кладет ладони на одеяло, совсем рядом с неподвижной бледной рукой Шерлока, на которой отчетливо видны голубоватые вены, тонкие, как нитки.

— Я в порядке, — говорит Шерлок и смотрит на Джона так внимательно, как не смотрел никогда.

При первом знакомстве брошенного вскользь взгляда Шерлоку хватило, чтобы определить, что Джон врач, что он был в Афганистане, что он не в ладах с Гарри и ищет соседа по квартире, чтобы разделить плату. Джон не представляет себе, что Шерлок может вычислять, смотря так долго, так пристально, так упорно, и Джону слегка не по себе.

Никогда прежде он не чувствовал себя настолько неспособным понять Шерлока, как сейчас.

Это ранит сильнее, чем стоило бы в такой момент.

Может быть, всё дело в том, что для Шерлока этот момент значит не так уж много.

— Я чуть с ума не сошел, — говорит Джон и нервно облизывает губы. На губах вкус пыли и шалфея. — Я так боялся, что ты не очнёшься.

— Но я очнулся, — Шерлок улыбается и тут же чуть мрачнеет. — Если бы не Майкрофт, меня бы выписали сегодня же.

— Даже не думай об этом! — вскидывается Джон, задевая локтем стул для посетителей. — У тебя сложная черепно-мозговая травма, тебе нужен покой и лечение...

— Знаю, знаю, — Шерлок нетерпеливо мотает головой. — Что с поисками Мориарти?

— Я не знаю, — виновато говорит Джон. — Этим занимаются спецслужбы. Я... не вникал. Я переехал к Гарри на время.

— И чем ты там занимался? — спрашивает Шерлок, и Джон не может различить, что в его голосе — осуждение, любопытство или сочувствие.

Может быть, ни то, ни другое и ни третье.

— Ничем, — отвечает Джон, решив, что сказать «думал о тебе» будет слишком уж мелодраматично. Хотя это и правда. — Мы с Гарри нашли старый фотоаппарат отца на чердаке, я немного фотографировал. И помогал ей по дому.

Шерлок кивает.

— Я уже расспрашивал Майкрофта. Он отказывается давать мне информацию по делу о взрыве, мотивируя это тем, что мне нельзя волноваться.

Джон сдавленно фыркает. Неужели Майкрофт не знает, что отсутствие волнений для его брата ещё более губительно, чем любые волнения... Знает, не может не знать. Другой вопрос, чтó знает Майкрофт о состоянии здоровья Шерлока, если так ограждает его от расследования.

— Ты должен узнать об этом всё, Джон, — продолжает Шерлок. — Тебя Майкрофт допустит к информации, ты непосредственный участник событий, ты мой друг.

— И рассказать тебе, — утвердительно говорит Джон.

— Именно, — Шерлок расплывается в торжествующей улыбке.

— Я не могу этого обещать, — Джон отводит глаза, смотрит на край кровати — металлический, сияющий в свете безжалостно ярких больничных ламп. — У Майкрофта наверняка есть причины не говорить тебе...

— Джон! — Шерлок сжимает его ладонь, и в этом прикосновении и обида, и раздражение, и бессилие.

— Я сделаю всё, что в моих силах, — обещает Джон. Ему хочется поцеловать Шерлока в висок, как его самого целовала в детстве мать, когда он болел.

Колени у Джона начинают затекать. Шерлок убирает руку, сползает вниз по подушке, натягивая одеяло до подбородка. Он, как ребенок, безошибочно чувствует подобную ложь.

— Знаешь, — говорит Джон, раздираемый чувством вины и беспокойством, — я разбирал старые фотографии, из Афганистана.

— Что-то интересное? — спрашивает Шерлок безразлично. По его голосу ясно, что его абсолютно не интересуют все Афганистаны в мире.

— Да, — Джон встает, наскоро отряхивает брюки — хотя стоило бы почистить не их, а безупречно отдраенный больничный пол, на котором остались грязные влажные разводы — и садится на стул. — Я нашел фотографию, на которой, скорей всего, Мориарти.

— В Афганистане? — Шерлок пытается рывком сесть, одеяло сползает, открывая блеклую больничную пижаму. — Ты уверен?

— На девяносто девять процентов. Я узнал его сразу.

— Кто снимал? Когда именно? Что он делает на фотографии? Что он вообще делал в Афганистане, тебе известно?

Шерлок сыплет вопросами, как конфетти, безостановочно, вываливая все разом; вопросы все разношерстные и все одинаково важные. Джону приходится его разочаровать, отвечая: я, семь лет назад, смотрит куда-то в сторону, ел кашу.

Перловая каша, кажется, не укладывается в образ Мориарти, выстроившийся в голове Шерлока, и Джон ощущает нелепую потребность развести руками — у нас больше ничего не было, накормили тем, что ели сами, прости.

Чушь, ерунда, нелепость. Джон чувствует, что новость, которая так его подкосила прошедшей ночью, во время просмотра фотографий, оказалась пшиком.

— Интересно, — говорит Шерлок после полуминутных раздумий, во время которых Джон дышит как можно тише и старается не двигаться, чтобы не мешать. — Это всё?

Джон подтверждает — всё. Больше ничего.

Что ещё он может знать, что ещё мог раскопать он, ослепленный, оглушенный, раздавленный болью, за эти три черные недели, размеченные скрипом кровати и вороньим криком, как размечены оси X и Y на чертеже.

Чертеж смят и отброшен в сторону корзины для бумаг. Он оказался ненужным.

* * *

Джон не отходит от Шерлока днём и ночью, провожает его, ещё слабого, как новорожденный — сказать по совести, коллега Уотсон, это и правда как второе рождение, взгляните на томограмму, на рентген, чудо, что он очнулся — в туалет и ждёт за дверью, вместо медсестры приносит ему еду в палату, регулярно измеряет ему давление, температуру, проводит неврологические тесты, несмотря на молчаливое и упорное сопротивление.

Он не находит времени поговорить с Майкрофтом о Мориарти. Медсестры с понимающими лицами приносят Джону подушку и одеяло, и он спит у кровати Шерлока на сдвинутых стульях, хотя Шерлок быстро идет на поправку, и в такой круглосуточной опеке — тем более в лучшей больнице Лондона — нет никакой нужды.

Гарри приходила к нему однажды, приносила чистую одежду, зубную щетку и свежие газеты, советовала перебраться на Бейкер-стрит. Джон поблагодарил и отказался — не от щетки, от Бейкер-стрит.

Всякий раз, как он оставляет Шерлока больше, чем на минуту, его начинает преследовать неотвязный страх потери, ещё более всеобъемлющий, чем боль, в которой Джон тонул все те три недели. Он сам себе кажется похожим на назойливую наседку, но Шерлок не гонит его, Майкрофт не гонит его, персонал больницы не гонит его, и Джон остается рядом, потому что только так он может ощутить успокоение.

Разумеется, долго так продолжаться не может.

* * *

За больничными стенами есть жизнь, которая ждет их с Шерлоком, опасная непредсказуемая жизнь. Джон идет слева от Шерлока и чуть позади, словно телохранитель; Шерлок запрокидывает голову и раздувает ноздри, с наслаждением вдыхая сырой загазованный лондонский воздух, Джон осматривает прохожих, прикидывая, может ли кто-то из них быть подручным Мориарти, смертником с бомбой в кармане или киллером с револьвером под курткой. Джон бросает взгляды на дома по пути — насколько он может видеть, нигде не прячется снайпер.

Хотя если Джон не видит, это ещё не значит, что снайпера нет.

Джона раздражает, пугает и восхищает бесшабашность Шерлока, с которой тот останавливает первое попавшееся такси, заходит вместе с Джоном в китайский ресторан, чтобы заказать на вынос ло-мейн и свиные ребрышки в кисло-сладком соусе, идёт по узким улочкам, ведущим к Бейкер-стрит коротким путём, возится на высоком, отлично обозримом со всех сторон крыльце, отпирая дверной замок.

На самом деле, думает трезвомыслящая спокойная часть Джона, это всё как обычно. Шерлок делает то же, что и всегда, так же, как и всегда. Это ничуть не более опасно, чем до взрыва, не нужно постоянно ждать удара.

Мориарти не станет убивать Шерлока так, внушает себе Джон, так ему будет неинтересно.

Откуда, спрашивает себя Джон, загораживая Шерлока на крыльце своим телом от подозрительно поблескивающего окна напротив, откуда тебе знать, что интересно Мориарти, а что нет, чего хочет этот маньяк, а чего не хочет?

Лестрейд присылает Шерлоку СМС — поздравление с выздоровлением.

— Никакого нового дела? — спрашивает Шерлок, предоставивший Джону прочесть сообщение. — Скучно.

Джон отвечает Лестрейду: «Спасибо», и получает в ответ усталое и безошибочное: «Присмотри за этим неугомонным, Джон».

Шерлок то ли смирился с тем, что материалы по делу о взрыве ему недоступны, то ли начал строить сложные планы по достижению своей цели окольными путями. Джон уверен во втором — на девяносто девять процентов.

* * *

Гарри привозит Джону фотоаппарат и все принадлежности и уходит, не оставшись на чай. Джон печатает уже отснятые фотографии полвечера, под неумолчный визг скрипки Шерлока, доносящийся со стороны гостиной; когда звук прекращается, Джон готов бросить фотографии валяться в ванночке с проявителем и проверить, что это за подозрительная тишина, но сдерживает себя.

Когда Джон развешивает фотографии на бельевой веревке — сушиться, и выходит в гостиную, то обнаруживает там гостя.

Майкрофт Холмс.

Братья Холмс стоят друг напротив друга, в их руках смычок и зонтик, словно мечи. Между Шерлоком и Майкрофтом страшно становиться — молнии, которые они мечут взглядами друг в друга, способны испепелить, и Джон мимоходом удивляется, как обои за их спинами ещё не дымятся.

— Ты знаешь, как я отношусь к твоей гиперопеке, — очень тихо произносит Шерлок, Джон впервые видит его в настоящем бешенстве.

— В отсутствие опеки, — жестко говорит Майкрофт, — ты очень быстро находишь способ себя убить, от кокаина до выстрела во взрывчатку. Я сердит на тебя, Шерлок.

— Ты ошибся в выводах, — Шерлок не делает ни движения, шевелятся только губы, пока он говорит, но его поза полна таким напряжением, словно он вот-вот взорвется сам, безо всяких выстрелов. — Я готов сдохнуть, лишь бы избавиться от твоего навязчивого присутствия в моей жизни, — очень четко выговаривает он, и Джон видит, как еле заметно, совсем коротко отшатывается Майкрофт — будто от невидимой пощечины.

Джону болезненно стыдно за своё присутствие, за то, что он увидел эту ссору, увидел, как эти два родных по крови человека, равных которым по одаренности и невероятности нет, делают друг другу больно. Это хуже, чем подсматривать в замочную скважину за собственными родителями, занимающимися любовью. Джон начинает пятиться обратно в коридор, не надеясь, впрочем, на то, что оба Холмса не заметили его появления.

— Добрый день, доктор Уотсон, — Майкрофт поворачивается к Джону. — Мне нужно поговорить с вами.

— Если я помешал... — начинает Джон неловко.

— Ничуть, мы с Шерлоком всего лишь беседовали, дожидаясь, пока вы окончите свои дела с фотографиями, — Майкрофт пренебрежительно взмахивает рукой, и Шерлок сжимает губы в тонкую линию. — Собственно, я здесь как раз для разговора с вами.

— Всё, что вы можете сказать при мне, вы можете сказать и при Шерлоке, — Джон скрещивает руки.

С тем же успехом он мог бы скрещивать руки, стоя на пути ревущего цунами.

— И всё же я настаиваю на личном разговоре, — Майкрофт делает шаг к Джону, берет его за предплечье жесткими пальцами с редкими рыжими волосками и уводит в коридор.

— Вы же знаете, что это — ненормально и неестественно, — говорит Джон, когда они оказываются в машине Майкрофта. Пышноволосая Антея на переднем сиденье быстро-быстро набирает сообщения, механический перестук кнопок — словно удары молоточком по натянутым нервам Джона. — Вы не можете держать его без информации вечно. Он пойдёт искать её сам, втайне от вас, и это будет хуже.

— Я знаю, — Майкрофт упирается зонтом в пол, кладет на изогнутую ручку ладони. — Я надеюсь, что это послужит ему уроком.

— Тогда все эти годы вы были знакомы не с Шерлоком, а с кем-то другим, — говорит Джон с горечью.

Майкрофт молчит.

— О чем вы хотели со мной поговорить? — спрашивает Джон.

— О рядовом армии её величества Джеймсе Мориарти, — Майкрофт подаёт Джону истрепанную синевато-серую папку.

В папке личное дело, на первой странице юный Мориарти в упор смотрит на Джона с маленькой фотографии; у него живое любопытное лицо, короткая стрижка, чуть приоткрытые губы. Джон читает личное дело взахлёб, как пил воду после двухдневного бегства по пустыне под прицелами автоматов Калашникова.

Джеймс Мориарти сирота. Он родился в Шропшире, воспитывался в детском доме. У него отменное здоровье, он коммуникабелен, уживчив, отличился на учебных стрельбах как замечательный снайпер.

Он участвовал вместе со своим взводом в стычке с местными на берегу Кабула в марте две тысячи третьего, и с тех пор числится пропавшим без вести.

— У меня есть все основания полагать, что эти данные — фальшивка от первого до последнего слова, — говорит Майкрофт, когда Джон закрывает папку.

— Вы проверяли их и обнаружили нестыковки, — Джон сжимает бесполезную папку, руки у него разом вспотели.

— Да, — Майкрофт склоняет голову. — Истинная цель присутствия Мориарти в Афганистане семь лет назад неизвестна, так же, как его происхождение и подробности жизненного пути. Выжившие рядовые взвода, к которому он был причислен, утверждают, что он пропал с самого начала схватки, — вероятнее всего, намеренно дезертировал, не желая вступать в бой.

— Дезертируй — не дезертируй, но в Афганистане опасно, а если по лицу видно, что ты не местный, то опасно втройне, — Джон кладет папку на сиденье, почему-то бережно, словно она сделана из драгоценного хрусталя.

— Это известный факт, — Майкрофт не глядя передает папку Антее. — И он делает ещё более актуальным следующий вопрос: что такого ценного для Мориарти было в Афганистане, что он решился рискнуть? Согласно моим выкладкам, к тому времени он уже активно участвовал в преступной деятельности, и отнюдь не в роли пешки.

— Торговля оружием? — предполагает Джон. — Наркотики?

Майкрофт качает головой.

— Вероятность этого очень мала. Но даже если и так, то взгляните правде в глаза, Джон: стал бы он участвовать в этом в качестве простого курьера-одиночки, получающего меньше всех прибыли и больше всех риска?

— Вряд ли, — признает Джон. — Но тогда...

— Опишите мне встречу с ним во всех деталях, — перебивает Майкрофт. — Во что он был одет, какое оружие было у него с собой, как и что он говорил, с кем контактировал, сколько времени оставался с вашими сослуживцами, был ли против того, что вы фотографируете.

— Прошло семь лет, — Джон сжимает виски в безуспешной попытке вспомнить давно и прочно забытое. Ни в лаборатории, в образе Джима из IT, ни в бассейне Мориарти не вызвал у него в памяти никаких ассоциаций с тем незначительным эпизодом, со случайно прибившимся и непонятно куда пропавшим безымянным парнем на берегу Кабула. — Я не помню. Совершенно не помню. Могу только сказать, что он не был против фотографирования. Я никогда не фотографировал, если люди возражали. И оставался он с нами очень недолго. Час, может, меньше. Мы накормили его, а потом он пропал. И всё.

— Согласитесь ли вы подвергнуться гипнозу? — спрашивает Майкрофт. — И — или — допросу с сывороткой правды? Эта информация может оказаться ключевой в расследовании, Джон.

— А может и не оказаться, — Джон чувствует в себе невиданную доселе проницательность. — Это очень старый след. Семь лет назад, Афганистан, в котором тогда был хаос и ад. И даже если я расскажу посекундно обо всём, что он при мне делал, шансы, что это поможет, близки к нулю. Гораздо проще начать искать с недавнего — проверить личное дело Джима из IT Бартса, прошерстить каналы, по которым он мог закупать взрывчатку, да мало ли что.

Джон делает паузу, чтобы вдохнуть, выдохнуть и снова вдохнуть.

— Но все недавние следы вы уже проверили, — говорит он уверенно. — Вы прочесали Лондон вдоль и поперек. И ничего не нашли, так? Мои куцые воспоминания и эта крошечная фотография — всё, что есть в вашем распоряжении.

— Вы совершенно правы, доктор Уотсон, — кратко отвечает Майкрофт и не добавляет ничего больше.

Джон допускает, что Майкрофт подтолкнул его к такому выводу, чтобы заставить добровольно согласиться на допрос с черт знает чем. Допускает, что на самом деле у спецслужб в распоряжении десятки дымящихся заманчивых следов, а этот следует проверить лишь из-за его загадочности и труднообъяснимости, а вовсе не из-за весомости и важности для расследования.

Но понять, что на самом деле на уме у Майкрофта, Джон даже не пытается. Это не его стихия, определенно.

— Я согласен, — говорит Джон.

— Завтра в девять утра будьте на Даунинг-стрит, — Майкрофт совершенно не удивлен решением Джона. — Мои люди встретят вас и займутся всем необходимым. На работе вас подменят, об этом уже условлено.

Уже условлено.

Кто, собственно, в этом сомневался.

— А теперь идите и расскажите обо всём Шерлоку, если хотите.

Джон хочет и рассказывает, тем более что последние неврологические тесты Шерлока дали отличные результаты, и все прочие показатели в норме.

После рассказа Джона Шерлок налепляет на руку четыре никотиновых пластыря и, сосредоточенный и безмолвный, ложится на диван.

Джону всю ночь снится Афганистан.

Глава III

Глава III

Инстинкт самосохранения Джона протестует, когда в вену входит игла, протестует против разливающейся по крови и обжигающей изнутри не то жаром, не то холодом сыворотки. Джон подавляет потребность подскочить, отшвырнуть шприц и бежать прочь; он остается сидеть в кресле и слушать непривычно громкий и частый стук собственного сердца.

Сначала ему становится холодно, потом сразу же — жарко; а потом ему становится хорошо, он плывет в пушистых переливающихся облаках, облака пахнут металлом и озоном.

— Расскажите о том дне семь лет назад, когда вы сфотографировали в Афганистане Джеймса Мориарти, — просит невидимый голос.

У голоса приятная хрипотца и спокойные интонации. Джон безумно, безумно счастлив помочь этому замечательному голосу, к тому же у него ведь просят сущую безделицу, и Джон начинает говорить, захлебываясь, колебля облака своими словами, облака трепещут в такт его сбивчивой речи, меняют цвет, от индиго до маренго, от сияющего бирюзового до глубокого графитового.

— Солнце тогда рано встало, нам всегда было слишком рано, мы ночь спать не могли толком, хоть и выставляли часовых, а всё равно любой шорох — и подскакивали, а с утра хоть сдохни, а надо вставать и идти, или вставать и стрелять, как повезет, хотя как ни поверни, всё равно не везение, а херня, и вот оно светит, а мы одеваемся, споласкиваем щетину в реке, там холодные реки, у меня руки немели сразу, зато как бодрило, один раз плеснул в лицо, и готов, потом форму натянули, всё в песке, все грязное и мятое, как пожеванное, и песок на зубах скрипит, а под ногами трава, такая трава афганская, которая шуршит, день и ночь шуршит, и ты это слушаешь, слушаешь, слушаешь, а потом идешь на моджахедов без бронежилета...

— Расскажите о самой встрече с Джеймсом Мориарти, — мягко перебивает голос. — Кто из ваших сослуживцев встретил его первым?

Джон делает глубокий вдох.

— Да никто, я его встретил, он бродил там по берегу, весь потерянный, лицо в грязи, как у индейца на тропе войны, только всё одним цветом, цветом афганской грязюки, и глаза на лице большие, так жалко его, я спросил, может, он заблудился, а он говорит, да, наверное, кажется, я ужасно хочу есть, я не знаю, куда идти, я сказал, пойдём со мной, у нас там лагерь, не торчи тут, как хрен посреди поля, подстрелят же, и он пошёл за мной, сразу же, и улыбался, и молчал всё время, я спросил, как его зовут, он не ответил, спросил, из какого он взвода, что случилось, почему он тут один, он снова молчит, я подумал, может, он глухой, по губам читал, когда я стоял напротив и предлагал за мной пойти, или память потерял, бедолага, не знает, что сказать, и не допытывался больше...

Джону не хватает воздуха, он останавливается и дышит очень часто, облака нагреваются и становятся темнее, словно кто-то их жарил, жарил и пережарил; кто-то поит Джона холодной водой, он жадно ловит капли губами, стукается зубами о край стакана, и становится чуточку легче.

— Во что он был одет? — спрашивает голос. — Что именно он говорил?

— Форма, — с готовностью отзывается Джон, — затертая такая, то ли хаки, то ли бежевый, то ли коричневый, после пары месяцев в Афгане уже сам черт не разберет, какой это такой цвет получается, штаны, рубашка с рукавами короткими, ремень кожаный, через плечо ремень, за спиной на этом ремне — автомат, сбоку патронташ, весь пустой, не знаю, в кого он стрелял и зачем, я помню, он постоянно мерз, у него на руках волоски дыбом вставали, и на ладонях, на тыльной стороне, сеточка красная такая, так проявляется гормон холода, суньте руки под холодную воду на пару минут и увидите сами, только чтобы очень холодную, без дураков...

— Что именно говорил Мориарти? — настойчиво спрашивает голос. — Что он делал?

— Да, наверное, кажется, я ужасно хочу есть, я не знаю, куда идти, — повторяет Джон послушно, — вот что он мне сказал, больше ничего не сказал, и ещё он на пальцы дул, согревал, ему Майк дал какую-то тряпку, он её скомкал, руки внутрь комка просунул и пошел так к сержанту вместе с Джоном, я ведь не один Джон был, нас было двое, а теперь ни одного, а я пошёл за кашей, она остыла, но есть можно было, полную миску дал ему, Руперт смотрел, как он ест одной рукой, а вторую греет в тряпке, и ржал, как обколотый, мол, сидит в муфте, как баба просто, какое «холодно», кому тут холодно, тут так жарко день и ночь, что только пот успевай вытирать, с Луны, что ли, свалился, и я Руперту по морде дал, чтобы не ржал над парнем, а Мориарти, я же не знал, что он Мориарти, я просто защитить хотел, так он сначала смотрел на Руперта обиженно, а я фотографировал как раз, а как я Руперту по морде дал, так Мориарти ел и смотрел в землю, и иногда на нас всех взгляды бросал, такие искоса, любопытные, он был растерянный, но не злой, робкий до идиотизма, потом он ещё посидел, и сержант у него тряпку отобрал, миску в руки дал, сказал, иди мой, у нас тут каждый сам своё дерьмо убирает, и ложку тоже всучил, я хотел сам помыть, это мои миска с ложкой были, какая разница, но сержант его отправил, и он шёл к берегу, против солнца, шагал, как на прогулке, миской помахивал, а потом не вернулся, и я потом искать его пошёл, а нашёл миску на берегу, чистую, и ложку тоже, и ни следа нигде, как корова слизала, я поискал его, поискал, не нашёл...

Джон задыхается, Джон ловит ртом воздух, облака стремительно чернеют и трескаются, из разломов идёт дым.

— Джон, вы меня слышите, — спрашивает голос с приятной хрипотцой, — слышите-ите-те...

Джон выгибается в судороге, его скручивает спазмом от макушки до пяток, в вену вонзается новая игла, и он кричит, потому что ему больно, и эта боль растекается по всему телу мгновенно, и накрывает его, и взрывает облака, перед глазами Джона пламя, в ушах Джона собственные крики, все стремительно белеет и исчезает, медленно и мгновенно, тягуче и моментально.

* * *

Джон приходит в себя.

Он чувствует мягкую теплую ткань. Он чувствует воздух, пропитанный запахом дезинфектанта. Он чувствует, как дышит, как кровь размеренной трусцой бежит по кровеносным сосудам.

Джон открывает глаза, и это оказывается невероятно легко.

Он видит потолок в тусклом свете — светит ночник, стоящий на тумбочке поблизости. Потолок больничный, белый, и тумбочка тоже, а ночник, должно быть, тот, что обычно стоит в комнате миссис Хадсон. Богемское цветное стекло, изысканное плавное литьё.

Джон привстаёт, оглядывается — это даётся ему очень легко, он чувствует себя, как воздушный шарик, надутый гелием. На стуле у стены свернулась в немыслимый комок молоденькая медсестра; Джон слышит, как она сопит во сне.

Вообще-то, думает он, ей бы не стоило спать, раз уж её назначили бдить за моим состоянием. Но Джон в полном порядке и решает не будить свою сиделку.

Джону хочется пить — вот бы кто-нибудь сейчас пришёл с холодной водой и напоил. Джон садится на кровати и пробует встать.

Он легко встаёт, но так же легко падает обратно на кровать, его шатает.

Чертов Майкрофт. Чёртова его сыворотка, дьявольское зелье. Стоило заранее позвонить на работу и уточнить, на какое количество дней было условлено отсутствие Джона, ведь Майкрофт не мог не знать, как эта сыворотка действует на людей.

— Куда собрался? — шепотом интересуются из темноты. Джон щурится, пытаясь разглядеть того, кто говорит, но не может — лицо и силуэт теряются в сумраке. Голос знаком Джону, но в шепоте его почему-то трудно соотнести хоть с одним именем и лицом.

— Пить, — признается Джон. — Воды.

Звякает графин о стакан — человек наливает воду, держа и то, и другое на весу, напротив залитого блеклым звездным светом окна, и Джон облизывает губы.

— Держи, — из темноты протягивают стакан; Джон берет его обеими руками и пьёт, слишком быстро, слишком нетерпеливо, чувствуя, как холодные капли стекают по подбородку. — Что ты им рассказал? Чего они от тебя хотели?

Джон не может с уверенностью сказать, что соображает сейчас ясно, он, скорее, в состоянии «грогги», словно боксер после нокаута, но он определенно может утверждать, что большая часть его рассудка на месте, и эти вопросы из ниоткуда кажутся ему подозрительными.

— Кто ты?

— Ты идиот, Джонни, — доверительно сообщают из темноты. Джон на миг теряется — нет, это не может быть Шерлок, уж его-то Джон узнал бы в любом случае, и вопросы Шерлок задавал бы иные. — Я — твоя самая большая любовь. Помнишь, мы с тобой переспали на вечеринке в Бартсе по пьяни, а утром ты сказал, что на мне не женишься, высосал всё моё пиво и сбежал?

Джон оторопело хлопает ресницами. Темнота заливается искренним заливистым смехом, таким мучительно знакомым.

— Шучу, Джонни, мы с тобой не спали, и моего пива ты не пил. Ты вообще не ходил на вечеринки до последнего курса, сидел над учебниками, как приличный мальчик.

— А ты откуда об этом знаешь?

Такие вещи, как любовь или нелюбовь к вечеринкам, не записываются в личное дело, резюме, медицинскую карту или что-то ещё. Чтобы узнать это, нужно было постараться и расспросить бывших сокурсников. Вот только зачем это может кому-то пригодиться, Джон не имеет ни малейшего представления.

— Там поболтаю с людьми, здесь поболтаю, так земля слухом и полнится, — фиглярствует темнота и вдруг резко меняет тон на серьезный и напористый. — Что ты рассказал людям Майкрофта, Джон?

— Спроси у них, — советует Джон, откидываясь на подушку. — Если тебе надо об этом знать, они тебе скажут.

— Ты испытываешь моё терпение, — предупреждают из темноты.

— Тебя не слишком обидит, если я скажу, что страдания твоего терпения меня ни в малейшей степени не трогают? — спрашивает Джон, очень вежливо, потому что полный стакан холодной воды был ему очень кстати, и он благодарен человеку в темноте, что не пришлось будить сиделку или добираться до графина, цепляясь за стену.

— Твой гонор не очень обидится, Джонни, если я раскатаю его в лепешку?

Из темноты слышится шуршание ткани, потом сухой звук открываемой сигаретной пачки. Щёлкает зажигалка, высокий огонёк освещает лицо человека в темноте.

Джон давится вдохом и начинает кашлять.

Я сплю, предполагает он. Иначе откуда здесь Мориарти, задающий странные вопросы.

— Нет, — говорит Мориарти, затягиваясь, — ты не спишь. И не под кайфом от лекарств. И это действительно я. Пропустим нудную вступительную часть, Джонни, перейдём сразу к главному. Что ты скажешь, если я обижусь на тебя и пойду отсюда прямо к Шерлоку? Ты слаб, как мышонок, даже если попробуешь за мной погнаться, далеко не уйдёшь. А к тому времени, как окрепнешь, придётся тебе искать новую работу, с зарплатой повыше, чтобы одному платить за шикарную квартиру на Бейкер-стрит.

Джон садится, чувствуя, как противно дрожат и расплываются в кисель все мышцы.

— Если ты хоть пальцем тронешь Шерлока... — начинает он.

Мориарти выглядит оскорбленным в лучших чувствах и выпускает дым Джону в лицо, прицельно. Джон кашляет, согнувшись в три погибели.

— Конечно, я его трону! Иначе зачем мне забирать его с собой, неужели чтобы посадить в рамочку и повесить на стену? Это скучно, Джонни. Но убивать я его не стану, если тебя это беспокоит, дорогуша, — Мориарти улыбается мечтательно и сумасшедше. — Это было бы ещё скучнее. Мы ведь только-только начали играть.

Он молчит, глубоко затягиваясь и выдыхая сизый светлый дым одновременно через рот и нос. Джон молчит тоже.

— Что ты им сказал, Джонни, мальчик мой?

— Что ты сожрал полкотелка каши, дал себя сфотографировать и вымыл мою миску, — бессильно огрызается Джон. — Что я ещё мог им рассказать, что у тебя в кармане сидел бен Ладен вместе с Завахири? Или что это ты виноват в наводнении в Ханабаде, которое случилось через два дня?

Мориарти тушит сигарету об одеяло Джона; Джон чувствует тепло у самой голени, но огонь угасает, не успев добраться до кожи. Окурок Мориарти заворачивает в пакет и кладет в карман.

— Кто сидел у меня в кармане, и в чём я был виноват, ты никогда не узнаешь, Джонни, — Мориарти ухмыляется, его глаза блестят, словно он под кайфом. От него веет лихорадочной, беспорядочной энергией, будто в его безумной голове стоит вечный двигатель. Джону должно было бы быть жутко находиться рядом с маньяком с мозгами гения и эмоциональностью пятилетнего любопытного садиста, но он чувствует только злобу и досаду.

— До встречи, — Мориарти подходит к двери. — Будь хорошим мальчиком, Джонни, и в следующий раз получишь от меня конфетку.

Хлопок двери служит разрешением телу Джона — можно расслабиться, можно упасть на постель, можно скрипнуть зубами и прижаться щекой к прохладной подушке.

Сиделка у стены всё спит, неестественно беспробудным сном. Джон надеется, что утром, когда она проснётся, ей не будет так же плохо, как Джону, когда он очнулся после всего, что в него вкололи люди Майкрофта; наверняка за халатность ей и так достанется, хотя что она могла сделать, если вдуматься.

Мысль о Майкрофте заставляет Джона снова скрипнуть зубами и вслух поставить ультиматум своему единственному слушателю, потолку:

— О сегодняшнем он либо узнает без сыворотки, либо вообще не узнает. И будь я проклят, если ещё хоть раз, хоть когда-нибудь поддамся на его уговоры.

Потолок, мнится Джону, слушает всё это со снисходительным недоверием.

* * *

Майкрофт приносит Джону свои извинения за действие сыворотки. Виноватым он при этом не выглядит.

Джон высказывает всё, что думает о сыворотках правды, и вкратце передает содержание неожиданной беседы с Мориарти, не будучи вполне уверен, что она ему не приснилась.

На Бейкер-стрит его встречают пустой пакет молока на столе, вопиющее отсутствие Шерлока и заботливая миссис Хадсон.

— Чаю? — предлагает она.

Почему женщины считают чай панацеей от всех бед, остается для Джона загадкой, но он соглашается.

Они вместе пьют чай и перебирают фотографии Гарри, сделанные Джоном. Эти снимки, на вкус Джона, слишком темные и размытые, но миссис Хадсон в восторге.

— Хотите, я сфотографирую вас? — предлагает Джон, чувствуя, как чешутся пальцы нажать на затвор фотоаппарата.

И он фотографирует миссис Хадсон — с чашкой чая, у открытого окна, в кресле у камина, с книгой, на кухне у шкафчиков орехового дерева; отдельно снимает крупным планом её руки с неярким маникюром, обхватывающие белоснежный фарфор чашки, её улыбающееся лицо, её профиль, фотографирует её вместе с заглянувшей с визитом миссис Тернер. Камера любит миссис Хадсон, кадр за кадром выходит удачным, и Джон тратит плёнку щедро, не задумываясь о том, в каком магазине антиквариата он сможет найти ещё, когда закончатся чердачные запасы.

Когда Джон смотрит на мир через объектив, когда щелчок возвещает о том, что очередной кусочек реальности отпечатался на пленке, Джон может не думать о том, где Шерлок и не случилось ли с ним чего-нибудь плохого.

Он прекращает фотографировать, когда у него начинают дрожать от усталости руки, и он не может больше держать камеру на весу достаточно твердо.

Он сидит неподвижно, отложив фотоаппарат на диван рядом с собой, и думает, есть ли смысл беспокоиться за Шерлока, есть ли вообще смысл в том, что он чувствует, не сошёл ли он с ума.

Джон пытается найти грань между дружеской привязанностью и нездоровой зависимостью, найти момент, когда он эту грань переступил, он ищет и не находит.

Он всё ещё думает об этом, когда Шерлок возвращается домой и заходит первым делом почему-то в спальню Джона.

Джон хочет спросить Шерлока, где тот был, но этот вопрос больше подойдёт матери Шерлока, а не другу и коллеге. Джон хочет спросить, как дела, но это даже в уме звучит так глупо, что у Джона начинают гореть уши.

Шерлок берет фотоаппарат из рук Джона — холодные пальцы, а ещё грязь на ботинках, сбившийся шарф — и наводит объектив на Джона.

— Ты фотографировал Гарри, ворону и миссис Хадсон, — говорит Шерлок. Джон не спрашивает, откуда Шерлоку известно про миссис Хадсон, если его не было дома весь день. — Ты фотографировал Мориарти, сослуживцев и афганские пейзажи.

— Я не фотографировал тебя, — говорит Джон. — Ни разу. Хотя мог.

Шерлок нажимает на затвор — щелчок резкий, как выстрел, Джон закостеневает от этого звука.

— Ты не любишь, когда фотографируют тебя самого, — произносит Шерлок; это не вопрос, Шерлок знает, видит.

— Не люблю, — Джон поднимается с кровати и берет фотоаппарат из рук Шерлока.

— Почему?

Джон пожимает плечами.

— Я предпочитаю быть с этой стороны объектива, — говорит он.

Он отступает на шаг, поднимает фотоаппарат и смотрит на Шерлока через старое стекло объектива.

У Шерлока алеет от холода кончик носа, резко выделяются четкие скулы и запавшие щеки, слегка приоткрыты губы — будто он хотел что-то сказать, но раздумал.

Если Джону удастся не передержать фото в проявителе, это будет замечательный снимок.

Джон нажимает на затвор всё с тем же, но действующим теперь успокаивающе щелчком.

Губы Шерлока смыкаются в жесткую линию, он щурится и засовывает руки в карманы.

Джон опускает фотоаппарат, чувствуя, что сделал что-то не так.

— Ты по одну сторону объектива, а все остальные — по другую, — говорит Шерлок. — И это я называю себя социопатом, а не ты, вот что удивительно.

— Я не социопат, — возражает Джон, Джон-душа-компании, Джон-любимец-детей-и-собак, Джон-добрый-врач, Джон-патриот.

— Конечно, нет, — не спорит Шерлок. — Разумеется, нет.

— Ты от Майкрофта подхватил манеру так вести разговор? — раздраженно спрашивает Джон, и это вторая его большая ошибка, потому что Шерлок разворачивается, не отвечая, и идёт к выходу.

— Хочешь чаю? — спрашивает Джон ему вслед, торопливо, виновато, почти просительно.

Шерлок не отвечает, но когда Джон приносит ему чашку с чаем, он берёт её и осторожно делает глоток.

запись создана: 12.02.2011 в 00:18

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes

---

Хочется написать что-то, но жгущие изнутри слова гаснут, не долетая до клавиатуры.

Седьмой день в безликой маленькой квартире, в наручниках, в комнате без мебели.

Недели хватило богу, чтобы создать мир, но не хватило Шерлоку, чтобы найти меня, думает Джон.

- Ты боишься умереть, Джонни? - спрашивает Мориарти, ласково, вкрадчиво, в его руке револьвер; он высыпает на ладонь пять патронов из шести.

Джон смотрит в блестящие безумием черные глаза, смотрит на лихорадочно бьющуюся голубоватую жилку на нежном, как у птицы, горле и думает: я боюсь не умереть, Мориарти.

Больше я не боюсь ничего, Джим.

===============================================================================

Скажите, что бы вы хотели прочесть? Это не то чтобы сбор заявок, но мне отчаянно нужно, чтобы меня натолкнули на мысль.
Хоть заявку с феста процитируйте, которую вам хотелось бы, чтобы кто-то исполнил. С любым пейрингом, только не юмор.

запись создана: 11.02.2011 в 19:27

@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, Sherlock Holmes

---

Вебкамера, Лондон.

К сожалению, не встраивается в пост, или я не нашла, где можно взять код для встраивания.

Трафальгарская площадь. Если вдруг не идёт, кликнуть на Live View.
www.camvista.com/england/london/trafalgarsquare...

@темы: Trinkets