Per anus ad astra
Прекрасная EffieL сделала гифку по моему тегу для джимджона, просто как иллюстрация к "Фотоальбому" 
Хвастаюсь ею, не дождавшись разрешения утащить, потому что через несколько минут убегаю 
Главы I-III
Главы IV-VI
Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете :heart:
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.
Глава VII
Глава VII
На базе Джон начинает ощущать себя цивилизованным человеком. Он наконец-то бреется, переодевается в форму морпеха — без знаков отличия, правда, потому что он никоим боком не относится к американской армии — и его даже стригут на военный манер, чтобы выбритая пулей полоска на виске так не бросалась в глаза. Джон трогает ладонью жесткий ежик на голове и чувствует, что вернулся на семь лет назад, туда, откуда начал.
Если бы можно было на самом деле отмотать эти годы, как пленку, Джон, может быть, так и сделал бы.
Хотя, скорее всего, нет.
Он не может отплатить морпехам добром за добро — его истории про Мориарти, забравшего Джона с собой на вертолете из захваченного супермаркета, верят со скрипом. Джон очень хорошо умеет слышать такой скрип.
— Свяжитесь с МИ-6, — предлагает он. — Свяжитесь со Скотланд-Ярдом, они подтвердят про супермаркет. Да выйдите хотя бы за ворота! Они там.
— Кто — ворота? — скептически спрашивает командир базы.
— И ворота тоже, — соглашается Джон. — Но я имел в виду моджахедов и Мориарти.
— База хорошо укреплена, — говорит командир после полуминутных раздумий. — Они не прорвутся, им не на что рассчитывать.
— Пока вы так думаете, не на что рассчитывать вам, — тихо отвечает Джон. — Свяжитесь с Англией. Я не лгу, я не шпион, и я не брежу.
Этот разговор похож на попытки найти в темноте парный носок — Джон хватается за ниточки, выносит на свет, пытается раз за разом, но всё не то и не так.
В реальной жизни не бывает архиврагов, вспоминает он. Архизлодеев, готовых с помощью толпы фанатиков захватить американскую военную базу, не бывает тоже.
Когда-то он и сам так думал, ему ли винить сейчас командира в узости мышления.
— Свяжитесь с Англией, — настойчиво повторяет он, потому что подтверждение со стороны — его единственный шанс.
— Свяжемся, — обещает уставший от Джона командир. — А пока идите, мистер Уотсон.
Рядовой Уотсон, сержант Уотсон, лейтенант Уотсон, доктор Уотсон. Он не припомнит, когда в последний раз был «мистером». Это шпилька со стороны командира, показывающая снова, что Джону не верят.
— Джек, — слышит Джон, выйдя в коридор, — присмотри за этим парнем, пусть не шляется по базе просто так.
— Есть, сэр, — отвечает Джек, который полтора часа назад дал Джону напиться и одолжил свою бритву.
Джон выходит наружу, на дощатую веранду, и садится рядом с Ником — тем, кто встретил Джона у ворот и велел позаботиться о нём.
— Куришь? — спрашивает Ник.
— Нет, — сознаётся Джон. — А у тебя есть?
— Угу, — Ник ударом большого пальца выбивает из пачки сигарету. Джон прикуривает от тлеющей сигареты Ника и затягивается неумело, как школьник.
Дым слегка обжигает легкие и кружит голову; Джон ожидает кашля, но нет, всё в порядке. Как будто так и надо.
— Курить плохо, — говорит Джон, втаптывая окурок в землю.
— Кто ж спорит, — отзывается Ник. — Только здесь так жарко, что сам Господь Бог, если бы ему вздумалось приехать сюда в отпуск, не отличил бы хорошее от плохого.
Во рту горький привкус табака и собственной слюны.
Джон смотрит на забор, отделяющий его от Мориарти, и прикидывает, сколько ещё минут ему отпущено на то, чтобы сидеть вот так.
По его прикидкам — немного.
Пожалуй, если выйдет иначе, Джон будет почти разочарован.
* * *
Джон показывает Нику и Джеку карточные фокусы, которым обучился на последнем курсе университета, когда десяток гранат, заброшенных через забор со всех сторон, разом взрываются.
— Вытяни карт... — предлагает он, и жар, пыль, обломки металла душат его, слепят, раздирают на части.
— Ёбаный в рот! — кричит сквозь нещадный кашель Ник. С его уха капает кровь.
Джон, щурясь, пробирается внутрь базы. Оружие, ему нужно найти оружие.
Ник и Джек следуют за ним.
— У вас есть хоть один чертов автомат, который я могу взять? — спрашивает Джон.
— Возьми пулемет, — Джек машет рукой куда-то влево. — Там склад, бери, и патроны тоже.
Им не до Джона, всем теперь не до Джона. Имейся у Джона чувство злорадства, он не преминул бы сказать, что предупреждал.
Но у него нет злорадства, а есть только лихорадочный азарт и отчаянное желание выжить.
Он вытаскивает пулемет на веранду, лента с патронами, гремя, волочится следом, две запасные Джон повесил себе на плечи — единственное боа, которое он когда-либо надевал, его любимый шарф, не греющий, но дарящий чувство силы и комфорта.
Укрыться на веранде негде, разве что за невысокой стенкой из тонких досок; пули прошьют её без малейших затруднений. Джон переворачивает металлический складной стол, прислоняет столешницей к стенке, ставит пулемет на стул.
Гранаты продолжают лететь, песок и пыль забивают Джону рот, нос, глаза. Забор падает с оглушительным лязгом и повисает в двух местах, перекрученный, смятый взрывами в гармошку.
Джон пригибается и начинает стрельбу по вбегающим во двор базы фигурам.
Белые рубашки, коричневые штаны нападающих окрашиваются алым. Джон ведет строчку пуль ровно, укладывает их, как вышивальщица — стежки.
Его руки не дрожат, и раны не ноют.
Он перерезает врагов пополам, наполняя двор базы вонью разорванных внутренностей и фонтанами крови.
Мы убиваем, чтобы жить, они живут, чтобы убивать, говорит сержант Смити, вот где разница между нами, зарубите это себе на носу.
Идут ли в армию добровольно те, кому не нужно убивать, чтобы жить, думает Джон.
Эта мысль тревожит и отвлекает, и он забывает её, сосредоточенный на том, чтобы убить и выжить.
Первая волна нападающих захлебнулась в собственной крови — пулемет Джона, автоматы и пистолеты морпехов сделали своё дело.
Становится тихо.
— Он что-то задумал, — шепчет Джон, чувствуя, как едкий, пропитанный порохом пот течет по лицу.
Никто не спрашивает, кто это — он. Сейчас это неважно.
— Свои задумки он будет объяснять чертям в преисподней, — обещает Ник сквозь зубы.
Ухо Ника наскоро забинтовано, кровь проступает сквозь повязку и капает на плечо. Джек сосредоточенно следит за подходами к базе сквозь прицел автомата. Остальные, чьих имён Джон не знает, сосредоточены и угрюмы.
К базе подходит человек. Он один, он идёт медленно, он невысок и одутловат. В руке у него пистолет, но дуло смотрит в землю, и морпехи, настороженные, не стреляют.
Человек подходит всё ближе, не поднимая глаз, и останавливается в десяти шагах от веранды.
— Аллах Акбар, — неожиданно каркает он и поднимает руку с пистолетом, и Джон понимает, но пулемет слишком тяжел, его не навести вовремя на цель — в голову, только в голову, или по ногам — и человек стреляет себе в живот.
Туда, где под просторной рубашкой выпирает взрывчатка.
Джон успевает броситься на землю и прикрыть голову руками. Он помнит, на что способна бомба, изготовленная руками Мориарти; его воспоминания блекнут, когда огненный ад настигает его и заваливает пылающими кусками того, что когда-то было верандой.
Он ещё слышит, как взрываются от жара патроны, как трещит дерево, пожираемое огнём, как кричат и стреляют те, кого не накрыло взрывом.
Перед глазами Джона всё плывет и размывается, как сквозь мутное стекло, спину печет — её накрыло широким обломком стола, и пламя пляшет поверх, пока не добравшись до Джона.
Доски веранды трещат и проваливаются под Джоном.
* * *
— Мы с тобой танцевали фокстрот, — напевает кто-то над самым ухом Джона, — выходило не так и не сяк, и уж было отчаялся я, как тут вдруг заиграл краковяк...
Джон вдыхает и чувствует, как болезненно отзывается обожжённая горячим воздухом слизистая.
— Доброе утро, дорогуша, — приветствует его Мориарти, обрывая песню на полуфразе. — Как спалось?
— Твоими молитвами, — говорит Джон. Его голос звучит хрипло, но это оказывается не так сложно, как казалось поначалу.
— Как приятно это слышать, — Мориарти наклоняется и щёлкает Джона по носу. — Я проследил, чтобы тебя заштопали как следует, ты прав. Мне не нравится, когда у моих куколок все шестерёнки наружу.
— Сходи к окулисту, — советует Джон, закрывая с трудом открытые глаза. — Если я похож на куколку, то ты — принцесса Диана.
Мориарти негромко смеётся.
— Мои люди — те, кто выжил — хотели непременно выпустить кишки пулеметчику. Не знаешь, кстати, кто это был? — это не вопрос, и поэтому Джон не отвечает на него. — Пришлось их слегка обмануть.
— Какие жертвы ради меня, — отзывается Джон. — Право, я их не стою.
— Твоё благородство заставляет меня прослезиться, — предупреждает Мориарти и театрально сморкается в пыльный платок. — Ты настоящий джентльмен, Джонни, столп английского общества, прямо как пресловутый мешок с овечьей шерстью.
Джон молчит, облизывая пересохшие губы.
Что-то холодное и влажное касается его рта, и Джон, не раздумывая, приоткрывает губы — ему вспоминается отчего-то тот далекий теперь стакан воды в больничной палате.
Но через секунду до Джона доходит, и он дергается на постели, выплевывая воду; волосы Мориарти на миг щекотно касаются его лба.
Поить изо рта в рот.
О Боже, Боже.
Джон чувствует, что его тошнит. По крайне мере, он уверен, что его просто обязано тошнить, но он настолько шокирован, что не обращает должного внимания на позывы желудка.
Отпрянувший Мориарти хохочет взахлеб и безостановочно, до неподдельных слёз.
— Тебя легко взбодрить, правда, Джонни? — Мориарти выдохся, и теперь только улыбается. — Минуту назад ты изображал умирающего от боевых ран, а тут смотри, как подскочил. Может, стоит запатентовать этот способ лечения, как думаешь?
— С тем же успехом можешь запатентовать кусок козьего дерьма, — советует Джон, тщательно вытирая губы тыльной стороной ладони. — Если сунуть его кому-нибудь в рот, эффект будет тот же самый, а микробов в чужие рты занесешь меньше.
Мориарти молчит — не смеётся и не отвечает.
Джон смотрит ему в лицо, продолжая вытирать губы.
— Хочешь пить, Джонни? — Мориарти подкидывает в руке маленькую бутылку минеральной воды.
Пластик бутылки запотел, на ладони Мориарти остаются мокрые следы. Джон жадно следит взглядом за полётом бутылки, за тем, как перекатывается внутри неё вода — от горлышка ко дну, и обратно.
— Хочу, — говорит он, признавая, что отрицать очевидное — бессмысленно.
— Что будет, если я скажу, что с этой минуты ты не получишь ни капли воды, чая или чего-нибудь ещё иначе, чем через мой рот? — с искренним любопытством спрашивает Мориарти.
— Я откушу твой чертов язык, чтобы впредь ты не говорил ничего подобного, — обещает Джон.
Он уверен, что Мориарти сумеет довести его до такого состояния, что он будет молить о глотке воды — неважно как, неважно, из чьего рта. Это несложно при условии той немудреной физической власти, которую Мориарти в данный момент имеет над Джоном.
Важно то, что будет потом.
— У тебя наполеоновские планы, — с нескрываемым удовлетворением замечает Мориарти; его интонации — как у сурового отца, чей непутёвый сын только что сдал сложный экзамен. — Что, если ты не сумеешь их исполнить?
— Только если ты выбьёшь мне все зубы, — честно отвечает Джон.
— Нет, пожалуй, это будет неэстетично, — Мориарти окидывает рот Джона критическим взглядом. — И к тому же, — Мориарти улыбается, его глаза сумасшедше блестят, черты его лица странным образом не гармонируют друг с другом, словно он под кайфом, — к тому же это совсем не интересно, Джонни.
* * *
Спустя несколько часов Джону уже совсем хорошо — он ходит по комнате без окон, в которой заперт, разминает мышцы. Тело слушается его не очень охотно, но гораздо лучше, чем он мог бы ожидать, попав почти что в эпицентр взрыва.
Ему зверски хочется пить, а чуть позже — и есть. Джон с тоской вспоминает о своём мешке с сухпайком, оставшемся валяться где-то в рощице.
Если командир морпехов успел связаться с Англией, то Майкрофт наверняка уже знает, что Джон объявился на базе, а не просто околачивается где-то на не до конца охваченных цивилизацией берегах Аргандаба. Если нет, то, даже если след Джона каким-то чудом сумеют проследить до базы, при виде разрушений, произведенных бомбой и гранатами, все вопросы о нынешнем местонахождении Джона отпадут сами собой. Поди опознай его в месиве трупов, загромоздивших пространство от забора до веранды, собери паззл «Джон Уотсон, павший в неравном бою».
Джон не сомневается, что Мориарти позаботился о том, чтобы замести все возможные следы.
Джона ищут Шерлок и Майкрофт, и, чтобы скрыть его от них, нужно действительно постараться.
Ближе к вечеру Джону пропихивают под дверь два бутерброда с козьим сыром, завернутых в газету. Джон жуёт сухие хлеб и сыр, рассматривая газету — это «Таймс» трехдневной давности.
Само собой, случайно в Афганистане в такую газету ужин не заворачивают — Джон представляет, как Мориарти нарезает для него бутерброды и заталкивает в кулёк из газеты, специально для этой цели хранившейся в кармане.
Джону стоит больших трудов не подавиться сыром.
На первой полосе «Таймс» — аршинный заголовок, сообщающий об ограблении старейшего и почтеннейшего британского банка. Дерзкое нападение, читает Джон, произошло вечером, час спустя после того, как неизвестными террористами был захвачен «Хэрродс» на другом конце города...
Вот зачем. Джон комкает газету.
Вот для чего это было нужно — сосредоточить полицию и специальные службы около захваченного «Хэрродса» и дать команду штурмовать банк. Бомбы на стоянке, показная жестокость, отсутствие требований — всё складывается в ясную картину в голове Джона.
По предварительным данным следствия, злоумышленники, ограбившие банк, завладели суммой не менее трёх миллионов фунтов.
Газеты — и «Таймс» не исключение — любят преувеличивать такие цифры, ссылаясь на предварительность данных, но Джон подозревает, что конечный результат стараний Мориарти был не так уж далек от названной астрономической суммы.
За эти три миллиона погибла молоденькая кассирша, чья единственная вина была в том, что она вышла на работу тем вечером. Погибло несколько человек, желавших всего лишь купить еды и спокойно отправиться домой. Погибли полицейские на стоянке и у черного хода супермаркета.
Джон медленно рвет страницу на кусочки и проталкивает их обратно под дверь. Второй бутерброд он не трогает — оставляет сохнуть дальше на стуле, а сам ложится на жесткую кровать.
Он пытается придумать способ сбежать, но не видит выхода.
Если только Мориарти снова придёт к нему и попытается приблизиться... он не настолько глуп, чтобы не ждать от Джона подвоха, но именно настолько неосторожен и азартен, чтобы рассчитывать как раз на подвох и провоцировать раз за разом.
Джон обдумывает вариант разочаровать Мориарти — не подать виду, что он связал захват супермаркета и ограбление банка.
Но это чревато тем, что Мориарти станет с Джоном скучно. Не то чтобы эта перспектива как-то расстраивала Джона сама по себе, но для него это означает гарантированный выход из этой комнаты — вперед ногами. Сломавшиеся игрушки, как правило, выкидывают.
Что ж. Джон прикрывает глаза. Во рту у него сухо и пыльно, и, как бы он ни тёр губы, касание губ Мориарти до сих пор — спустя долгие часы — жжёт, словно огнём, заставляя Джона гадливо морщиться.
Что ж.
Поиграем, Джимми.
Глава VIII
Глава VIII
Мориарти открывает дверь со всеми предосторожностями — не заходит сразу, не проверив, где Джон, держит в руке револьвер.
Джон сидит на кровати, по-турецки скрестив ноги, и наблюдает за Мориарти.
— Страшно? — спрашивает Джон. — Боишься, что я выпрыгну из-за двери и сломаю тебе шею?
Мориарти улыбается широко и приветственно и прикрывает за собой дверь.
— О упрямый, своенравный беглец, оторвавшийся от любящей груди! — восклицает Мориарти, взмахивая револьвером.
Он хочет сказать ещё что-то, но Джон перебивает:
— Две сдобренные джином слезы прокатились по крыльям носа, — полувопросительно говорит он. Джон тоже любит Оруэлла.
— Наши настольные книги совпадают? — Мориарти смахивает бутерброд с сыром на пол и садится на освободившийся стул, ни разу не сводя прицела с Джона. — Как это мило, Джонни, тебе не кажется?
— Не кажется, — сухо отвечает Джон.
Ничто, связанное с Мориарти так или иначе, не может быть милым. Смехотворна даже мысль об этом.
— Я вижу, как в твоей добропорядочной голове крутятся мысли о побеге, — Мориарти прищуривается, вглядываясь в Джона, как будто и в самом деле может проникнуть взором в самый мозг и сложить движение электрических импульсов по нервным волокнам в связные мысли. — Что надумал? Отвечать мне в том же духе, в каком я к тебе обращаюсь, поиграть со мной и выиграть?
Джон чувствует смятение — такое мощное, какого он никогда прежде не испытывал. Неужели он настолько прозрачен и предсказуем? Но ведь он дважды сумел сбежать...
Но оба раза он не принимал условия, навязанные ему Мориарти. Не пытался сознательно вступить в эти безумные игры.
— Я вырос из того возраста, когда люди увлекаются играми, — отвечает он. — В отличие от тебя, похоже.
— Будь снисходителен, Джонни, — Мориарти смеётся. — Все играют. Всегда, постоянно. Любые отношения — игра. Ты приходишь в магазин, чтобы купить молока для Шерлока, и играешь по установленным для магазинов правилам. Заранее известные вопросы, ответы, действия.
— А потом приходишь ты с тремя десятками автоматчиков и вламываешься в чужие игры, как слон в посудную лавку, — не сдерживается Джон.
— Это может сделать каждый, — Мориарти вертит револьвер на пальце, зацепившись за скобу, защищающую курок. Он небрежен, и револьвер может выстрелить в любую секунду — может быть, в потолок, может быть, в Джона, может быть, в самого Мориарти. — Если захочет.
— Как кому-то в здравом уме может хотеться убивать и грабить? — спрашивает Джон.
Он не собирался ввязываться в такую дискуссию, он знает заранее, что она ни к чему не приведет — Мориарти плюс душеспасительные разговоры равняется нулю. Но он не мог не задать этот вопрос.
— Кто сказал, Джонни, что я в здравом уме? — Мориарти по-детски прикусывает нижнюю губу, в задумчивости перестаёт крутить револьвер — дуло сейчас смотрит в пол. — Быть в здравом уме скучно.
— И что случится, если немного поскучать? — едко интересуется Джон. — Ты покроешься пятнами, начнёшь задыхаться и заполучишь анафилактический шок?
— У-у, какими умными словами ты бросаешься, дорогуша, — Мориарти смотрит на Джона очень внимательно, и от этого неподвижного, стылого взгляда по телу Джона бегут мурашки.
Волосы Джона встают дыбом от предчувствия чего-то плохого, и он машинально пытается пригладить их, проводя ладонью по предплечью.
— Примерно так, — говорит Мориарти, и Джон не сразу соображает, к чему это он.
— Понятно, — говорит Джон, чтобы что-то сказать.
Что-то неуловимо поменялось; если минуту назад Джон и Мориарти были на равных в этом разговоре, в этой комнате, то теперь последний контролирует всё. Джон понимает это, но не понимает, как вернуть ситуацию в прежнее положение.
— Хочешь пить? — спрашивает Мориарти.
— Хочу, — не отпирается Джон, даже обрадованный смене темы. — Ты всё ещё настроен поить меня изо рта в рот?
— А ты всё ещё настроен категорически против такого способа?
— Категорически, — подтверждает Джон.
— Лови, — Мориарти бросает Джону вытащенную из кармана маленькую бутылку с водой.
Джон ловит её и смотрит на Мориарти недоверчиво. Тот молчит, не спуская глаз с Джона.
Вода в бутылке выглядит чистой и безопасной, разве что самую чуточку грязной — но, скорее всего, это из-за того, что пластик бутылки поцарапан и помутнел от времени.
Джон откручивает крышку и делает глоток.
И тут же выплевывает, кашляя, судорожно вытирая губы и язык рукавом; он отбрасывает бутылку на пол, и вода, булькая, льётся на некрашеные доски.
Мориарти не пожалел для Джона соли.
— Тебе это кажется забавным? — спрашивает Джон, отдышавшись.
Пересохшие рот и горло саднит от соли. Джон хочет пить во сто крат сильнее, чем раньше, он готов душу продать за глоток обычной, чистой воды.
Он всерьёз рассматривает возможность взрезать запястье и глотнуть собственной крови, но его останавливает мысль о том, что кровь тоже солёная.
— Самую чуточку, — откровенно говорит Мориарти. — С моей точки зрения это действительно забавно, знаешь ли. Не то, как ты давился этой водой, а то, как ты поверил, что я сдался, едва начав игру.
— В самом деле, — соглашается Джон. — Моя наивность, должно быть, заменяет тебе юмористические передачи здесь, где черта с два отыщешь нормально работающий телевизор.
— Ты не передумал? — Мориарти по-птичьи склоняет голову набок.
Когда-то — теперь кажется, что это было очень, очень давно — Джон швырнул старым тапком в особенно раскаркавшуюся в ту ночь ворону. Сейчас Мориарти до жути напоминает её, отлетевшую вовремя и злорадно усевшуюся на дерево.
— Я обещал, что откушу тебе язык, — напоминает Джон. — Как правило, я держу своё слово. К тому же если мне представится возможность тебя убить, пока ты будешь рядом, я ею воспользуюсь.
— Если ты думаешь, что на этом твои проблемы будут исчерпаны, то ошибаешься, — фыркает Мориарти. — Вне этой комнаты ты встретишь десятки моих людей, жаждущих пустить кому-нибудь кровь. Для некоторых из них, знаешь ли, это как для тебя почистить зубы на ночь — приятный и освежающий вечерний ритуал.
— Они разбегутся, когда тебя не станет, — Джон скорее думает вслух, чем обращается к Мориарти. — Что они без тебя, без твоего руководства и твоих денег? Кучка дикарей, бессистемно и бесцельно пускающих кровь всем, кто им не понравится. Я сбежал от тебя дважды, думаешь, я не смогу сбежать от них?
— Думаю, нет, — качает головой Мориарти. — У них нет привычки беречь потенциальные игрушки.
— Ты берег меня? — Джон в изумлении приподнимает брови. — Какая жалость, что я этого не заметил.
Мориарти не отвечает на этот выпад — достаточно нелепый, Джон и сам это признает.
— Так ты хочешь пить? — спрашивает он. — Или потерпишь до утра?
— Я-то потерплю, — медленно говорит Джон, следя за лицом Мориарти. — Вопрос в том, дотерпишь ли ты.
Вот это удар под дых; или даже в низ живота, в мягкое, незащищенное. Губы Мориарти слегка подрагивают — очень слабое, едва уловимое движение, занявшее долю секунды; но ищущий увидит то, что искал.
Мориарти всего лишь человек, как бы он ни хотел быть или хотя бы казаться чем-то бóльшим, с удовлетворением думает Джон. У людей есть слабые места, и Джон рад найти хотя бы одно.
Мориарти вынимает из другого кармана ещё одну бутылку. Отвинчивает крышку, запрокидывает голову и делает глоток.
Джон следит за тем, как движется кадык под кожей горла, как под широкий воротник рубашки убегает шустрая блестящая капля, и во рту у Джона — пустыня Гоби, жаровня, полная углей, солончаки Мертвого моря.
Сейчас замечательный момент, чтобы метнуть в Мориарти что-нибудь тяжелое, а потом, за те несколько секунд, что понадобятся ему, чтобы оправиться от неожиданного удара, подскочить и свернуть ему набок челюсть, размозжить пальцы, так небрежно обхватившие бутылку, выбить из него дыхание, выбить наружу кровь, слезы и желчь.
Джон не движется с места.
Мориарти облизывает губы.
— Разумеется, я свяжу тебе руки и ноги, — говорит он. — И, пожалуй, буду придерживать тебе голову, чтобы ты не вздумал проломить мне лбом переносицу — она мне, знаешь ли, ещё дорога. Ну как?
Джон молчит долгие десять секунд. Он отсчитывает их мысленно, надеясь, что Мориарти примет это за отказ; в его воспаленном, точно так же, как язык, пересохшем мозгу мелькают воспоминания об утренних чашках чая, о бескрайних волнах Аргандаба, о вечно подтекающем кране в ванной.
О губах Мориарти, холодных и влажных, таящих за собой вожделенный глоток воды.
— Хорошо, — говорит Джон, словно слыша себя со стороны. Его голос звучит глухо и сипло.
Он сдался, едва начав игру.
Эта мысль не тревожит его так, как должна бы.
* * *
Он сам связывает себе ноги — под прицелом револьвера. Накидывает веревку на свои запястья, неуклюже затягивает первый узел. Мориарти одной рукой, не выпуская из второй револьвера, затягивает её, ловко вяжет ещё несколько замысловатых узлов.
— Ложись, — дуло упирается Джону в грудь, и он подчиняется.
Мориарти окидывает его оценивающим взглядом и скидывает рубашку, чтобы, скомкав её, сунуть Джону под голову.
Какая забота, думает Джон — беззлобно, потому что на яд его сейчас не хватает. Все его мысли, все его мечты сейчас устремлены к воде.
Мориарти откладывает револьвер. Набирает в рот воды и склоняется к Джону, придерживая его за виски своими горячими, как пески Афганистана, ладонями.
Его губы касаются губ Джона.
Джон медлит долю секунды и приоткрывает рот.
Он не закрывает глаза и видит прямо перед собой — в нескольких миллиметрах — темные, бархатно-влажные, как у лани, глаза Мориарти.
Вода проливается на его язык, обжигающе-холодная, благословенная; Джону кажется, будто она впитывается сразу же, не дойдя до горла, он облизывает нёбо, он проводит кончиком языка по губам Мориарти, собирая с них мельчайшие прохладные капли.
Мориарти сжимает виски Джона крепче и целует его.
Их языки сталкиваются; гладкие влажные губы Мориарти скользят по шершавым обветренным губам Джона, растрепанные темные пряди щекотно задевают лоб Джона, кончиком пальца он гладит висок Джона, ерошит жесткий ежик волос.
Джон пьёт дыхание Мориарти, пьёт его жадные, обжигающие ласки, захлебывается его взглядом, его прикосновениями; Джон не может напиться, не может остановиться вовремя, Мориарти губителен, как ревущий горный водопад, и сладок, как мирный лесной ручей, он — проливной лондонский дождь, он — лёд на дне бокала, изморозь на окне, сонный пруд с водоворотами омутов.
Мориарти отшатывается и выпрямляется.
Джон закрывает глаза, усилием воли удерживая себя от того, чтобы облизнуть губы. Он слышит загнанное, сбитое дыхание Мориарти, чувствует, как тот выдергивает рубашку из-под его головы.
— Бутылка на полу у кровати, — говорит Мориарти приглушенно — видимо, как раз надевая рубашку через голову. — Развязывать веревки ты мастак, я знаю, — развяжешь и допьёшь сам.
Джон не отвечает.
Дверь захлопывается. Поворачивается ключ в замке.
Джон садится, развязывает себе ноги, зубами ослабляет узлы на запястьях и высвобождается окончательно.
Потом он берет с пола бутылку и пьёт всю оставшуюся воду залпом, едва не давясь.
* * *
Спустя несколько часов — вроде бы, ближе к вечеру, но Джон не уверен, что может правильно оценивать время суток, сидя в комнате без окон — под дверь просовывают ещё два бутерброда. Просто так, без газеты.
Джон жуёт их, не замечая вкуса, и листает полученную вчера «Таймс», чтобы не думать.
На пятой странице он обнаруживает продолжение статьи с первой, про ограбление банка. Продолжение солидное, занимает весь разворот; с пространными рассуждениями корреспондента на тему и с фотографиями.
На одной из фотографий — Шерлок у дверей банка.
Очевидно, его пригласили для консультации, думает Джон. Сыр и хлеб колом встают у него в горле, пока он ведет пальцем по черно-белой фигурке Шерлока — снято издалека, может, даже втайне от самого фотографируемого.
Джон не осознаёт, насколько ему не хватает Шерлока, пока не видит его на фото.
Я заблудился, думает Джон.
Я утонул.
Ему отчаянно нужен Шерлок — Шерлок, который оттягивает всё внимание на себя, Шерлок, который раскладывает жизнь окружающих по полочкам, безошибочно и быстро, Шерлок, который нуждается в Джоне.
Джон вспоминает встречу с Джимом из IT в лаборатории Бартса, вспоминает, как сам себе казался пустым местом, пока Молли и Джим одинаково восхищенно таращились на невозмутимого Шерлока.
Джон очень хотел бы оставаться для Мориарти пустым местом, тупоголовым придатком к главному объекту интереса.
Он не хочет думать о том, что произошло сегодня днём — он даже не уверен, как это назвать, не говоря уже о том, как к этому относиться.
Называть вещи надо своими именами — этого кредо придерживается Шерлок.
Джон зажмуривается, комкая газету в кулаке, — это помогает ему хоть немного собраться с мыслями.
Мориарти поцеловал меня, думает Джон четко, не позволяя мысли сбиться и рассеяться в волне ужаса и отвращения, которую вызывает в нём сам факт.
И я поцеловал его.
Джон горбится на постели, закрывая лицо руками.
Он никогда прежде не целовал мужчин. И вздумай он захотеть это сделать, Мориарти не было бы даже на последнем месте в списке тех, кого он предпочёл бы в качестве партнёра для такого эксперимента.
Убийца, маньяк, психопат.
Послушный сын — болезненно стеснительный и рано повзрослевший мальчик, примерный студент — необщительный отчаянный зубрила, дисциплинированный солдат — умелый и хладнокровный убийца — Джон Уотсон сидит на кровати в полутемной комнате, где-то в самом сердце пыльно-песочной провинции Кандагар, и гадает, как и почему он очутился там, где он есть, и сделал то, что сделал.
У него нет ответа на эти вопросы.
Или, быть может, он боится на них ответить.
Он не знает, и это сводит его с ума.
* * *
Джон спит, когда в коридоре за дверью его комнаты раздаются выстрелы. Он просыпается мгновенно и лежит неподвижно, вслушиваясь, пытаясь угадать, кто в кого стреляет. Он слышит новые и новые выстрелы и чьи-то крики — слишком неразборчивые и далекие, чтобы можно было понять, на каком языке кричат.
Дверь в его комнату выламывают; он следит за тем, как она шатается под ударами снаружи, и держит руку на спинке подтащенного поближе стула, готовый швырнуть в незваных гостей, если понадобится.
Гости оказываются полудесятком солдат в форме британской армии; они вваливаются внутрь все разом, и в крохотной комнате сразу становится тесно.
— Имя? — отрывисто спрашивают у Джона.
— Джон Уотсон, — отвечает он.
— Уотсон? — эхом повторяет спрашивавший.
Джон вглядывается в его лицо — нет, кажется, они незнакомы. Что же его так удивило?
Солдат тем временем опускает автомат и выуживает из нагрудного кармана небольшую фотографию. Он добрых полминуты переводит взгляд с неё на Джона и обратно.
— Похоже, это правда ты, — заключает он. — Слышите, ребята, нам выпал счастливый билетик!
— Счастливый билетик? — удивленно переспрашивает Джон.
— Где-то дней пять назад пришло распоряжение, — охотно поясняют Джону. — Искать Джона Уотсона по всему Афганистану, не жалея ног, а особенно постараться частям, расположенным в районе Аргандаба.
Видеозапись, понимает Джон. Шерлок и Майкрофт поняли, они всё заметили и поняли.
— Кто тебя найдёт — может рассчитывать на внеочередное повышение, премию размером с годовое жалованье и вообще на манну небесную, — солдаты толпятся вокруг Джона и с детским любопытством рассматривают его. — Что в тебе такого особенного, Джон Уотсон, что из-за тебя целую армию на уши поставили? Ты вроде не премьер-министр и не Её Величество.
Джон протягивает руку за фотографией — это та самая, которую сделал Шерлок совсем недавно. На этом снимке у Джона хмурое и замкнутое лицо, и рука, поднимаемая в защитном жесте, чуть размазалась из-за движения.
Снимок цветной, но неяркий, словно поблекший; его углы кое-где загнулись и поистерлись от долгого пребывания в кармане формы.
— Ты как хоть, в порядке? — спрашивают его участливо.
— Я оставлю себе эту фотографию? — спрашивает Джон.
— Оставляй, — великодушно разрешает солдат, заговоривший с Джоном первым. — Я за эти дни на твою физиономию так насмотрелся, что почти тошнит, не в обиду будь сказано.
Он уходит вместе с солдатами по коридорам большого дома. Вокруг — трупы моджахедов, и Джон до рези в глазах вглядывается в залитые кровью оскаленные лица, но не находит того, кого ищет.
— В этом доме должен был быть человек европейской внешности, — говорит Джон, когда они выходят наружу. — Темные волосы, карие глаза. За поясом револьвер, одежда афганская — светлая рубашка и штаны. Его никто не пристрелил?
— Европейской? — солдат на минуту задумывается и качает головой. — Не помню такого, видел только местных. Надо спросить у остальных, но, скорее всего, жив твой европеец.
Джон понимает, что стиснул зубы, только тогда, когда челюсть начинает надсадно ныть.
Скорее всего, жив.
Было бы наивно надеяться на другой ответ.
Джон глубоко вдыхает и выдыхает.
Впереди его ждёт возвращение в Англию.
Глава IX
Глава IX
Шерлок встречает Джона в аэропорту.
Джон замечает его раньше и подходит торопливо, почти что бегом; когда Шерлок видит Джона, то даже не улыбается — только шире открывает светлые, как вода, глаза и хочет что-то сказать.
Но Джон обнимает его, лишая тем самым дара речи.
— Я так рад тебя видеть, — говорит он в плечо Шерлоку. От плеча, скрытого тканью пальто, пахнет свежестью и ещё слегка шампунем, который Джон покупал две недели назад.
Шерлок неуверенно поднимает руки и смыкает их на спине Джона.
Джон невольно задаётся вопросом, когда Шерлока в последний раз обнимали. Возможно, это была его мать, много лет назад.
— Добро пожаловать домой, — говорит Шерлок глухо и сдавленно.
Джон отстраняется и смотрит на Шерлока.
Шерлок не плачет, но под его глазами черные круги, и он дышит часто и сбивчиво, словно не может справиться с тем, что сейчас чувствует. Он так открыт и беззащитен в эту минуту, что Джону хочется укрыть его от досужих глаз огромным оранжевым одеялом.
— Пойдём, — Джон берет Шерлока за руку и тянет за собой. — Пойдём на Бейкер-стрит, нечего здесь стоять.
* * *
На Бейкер-стрит Джон собирает фотографии в фотоальбом — глубокой ночью, когда Шерлок наконец перестаёт ненавязчиво, но непрестанно следовать за Джоном по пятам из комнаты в комнату, будто опасаясь, что тот вновь куда-нибудь исчезнет.
Джон купил этот альбом в аэропорту в Афганистане: невзрачная книжка с пейзажем на обложке. Будь на то воля Джона, он не стал бы размещать на обложке пыль и жухлую траву до горизонта, но это не его решение, и он просто принимает это как данность.
Первой он вставляет под прозрачный пластик свою фотографию — ту самую, которую ему отдал солдат. За время перелета фотография перегнулась пополам, и теперь лицо Джона на ней пересекает глубокая вдавленная черта; снимок топорщится, недовольный тем, что его уложили смирно.
Джон разглаживает его пальцем и берет другие снимки.
Шерлок, с покрасневшим от холода носом и обиженно-недоумевающим лицом — Джон всё же напечатал сегодня это фото. Руки миссис Хадсон крупным планом, с чашкой чая, — чашка и чай в ней выглядят, как с рекламной картинки, но руки выдают каждый год, прожитый миссис Хадсон, выдают безмерную усталость и несгибаемую волю. Гарри на фоне расколовшей небо молнии, с задранным кверху в безмолвном восторге лицом.
Джон колеблется, прежде чем достать бумажник, который люди Майкрофта отыскали в том самом доме, и вынуть оттуда сделанную семь лет назад фотографию Мориарти.
Почти детское лицо, большие озорные глаза — обманчивые, как и всё в Мориарти, имеющем столько масок, что ему позавидовал бы бог двуличия Янус. Джон долго смотрит на эту фотографию, прежде чем открыть последнюю страницу фотоальбома и вставить снимок под пластик, там, где никто в здравом уме его не найдёт: кому придёт в голову пролистывать десятки пустых страниц, надеясь в конце концов найти ещё что-нибудь?
Фотоальбомы в семье Джона принято подписывать. Он касается кончиком ручки обложки с внутренней стороны и застывает в нерешительности.
Как это назвать? Как обозначить словами последние недели, испытавшие Джона на прочность так, как не испытывала долгая изнуряющая война?
Джон ставит на отдалении друг от друга кавычки, подчеркивает эту строчку снизу несколько раз; штрихи пасты нервные, неровные. И закрывает альбом.
Джон ожидал, что Шерлок всё поймёт — сразу же, как увидит, ещё в аэропорту, поймёт и объяснит Джону, что это, как это определить, вправе ли оно жечь Джона изнутри и лишать его сна, расставит всё по порядку и восстановит логические цепочки, как он обычно это делает.
Но Шерлок молчит, а это означает, что он не увидел. Не догадался.
Поцелуи не оставляют на человеке видимых следов. А что Джон отводит взгляд... ну что ж, есть много причин, по которым Джон может это делать, и Шерлок, с присущей ему тщательностью, наверняка вывел для себя их больше, чем Джон может представить.
Вот только — Джон готов прозакладывать свою душу, что это так — среди причин, понятных Шерлоку, нет истинной.
Джон устал говорить себе, что это было дико, неестественно, неприемлемо, невозможно.
Пока это происходило, это было вполне возможно и более чем естественно. У Джона достаточно ума и самообладания, чтобы признать это, но что делать дальше с этим признанием, он не знает.
* * *
Он не знает и того, как он должен жить с тем, что случилось, и пробует делать это так же, как и раньше.
Джон возвращается на работу и принимает пациентов с четким ощущением, что ему нет дела до их бед, из которых самая назойливая — насморк, а самая неприятная — сифилис. Он улыбается им, выслушивает их с надлежащим тщанием и внимательностью, выписывает рецепты, почти не глядя.
Это не помогает ему не думать и не вспоминать.
Джон просит о переводе в отделение скорой помощи, и Сара охотно соглашается удовлетворить эту просьбу.
Здесь у Джона зарплата ниже, а обязанностей не в пример больше. В первый же день он, закончив отрабатывать последний раз в качестве терапевта, заходит в больничный кафетерий, чтобы перекусить, и идёт на свою первую смену в скорой помощи — ночную двенадцатичасовую смену.
— Ты чего сюда перевелся? — интересуется его сегодняшний напарник, белобрысый лопоухий Марк. — Тебя в скорую помощь — это же как гвозди микроскопом забивать. Тебе бы в хирургию, с твоим-то резюме.
Джон не спрашивает, откуда Марку известно, что написано в резюме Джона — слухи по больнице ползут быстро, и врачи знают друг о друге практически всё.
— Я сам так захотел, — отвечает он кратко.
Он думал о хирургии, но не уверен, что ему можно доверить сложные операции теперь, когда по утрам начинает возвращаться хромота, и когда он, пытаясь отогнать воспоминания, порой дергается так сильно, что роняет и бьёт предметы. Так он остался сегодня без завтрака, разлив яйцо мимо сковородки под испытующим, тяжелым взглядом Шерлока.
Реанимация, швы на скорую руку, промывание желудка — всё это простейшие вещи для Джона, но от них зависят человеческие жизни, и пока Джон спасает других, он снова может чувствовать себя живым.
Мориарти нет места в его мыслях, пока он прикладывает к груди пострадавшего в дорожной аварии дефибриллятор, или насильно вызывает рвоту у отравившейся от несчастной любви девочки-подростка, или латает пьяного, выпавшего на асфальт из окна второго этажа в одних трусах.
После смены Джон не идёт домой — падает на диван в комнате отдыха, переодевшись и умывшись, и засыпает накрепко, успев только порадоваться, что так правильно поступил, поменяв работу.
Ему снится Афганистан, жаркий и жесткий, клубящийся пылью и пахнущий сухостью и кровью. Джон снова в том дне семь лет назад, когда увидел Мориарти впервые, сам того не зная.
— Ты заблудился? — спрашивает Джон настороженно. Солнце печет ему голову через каску. — Эй, парень?
Мориарти смотрит на него, странно улыбаясь, и вцепляется пальцами Джону в плечо, и почему-то встряхивает.
— Здравствуй, Джонни, — говорит он. — Ты хочешь сбежать от меня ещё раз? У тебя не получится, — выдыхает он, приблизив лицо к лицу Джона; его слова пахнут родниковой водой и окутывают Джона холодом — не бодрящим, но мертвенным. — Не получится, мальчик мой, потому что на этот раз я тебя не держу.
Он выделяет голосом каждое слово, и это мучительно, это нестерпимо, это режет Джона на части, у него раскалывается голова, его тошнит, его бьёт озноб, бьют судороги.
Джон кричит, не слыша сам себя, и просыпается.
— Джон, эй, — говорит обеспокоенный Шерлок, держащий Джона за плечо. — Джон, проснись.
— Да, конечно, — бормочет Джон, ещё не до конца пришедший в себя и осознавший только, что рядом не враг, а друг. — Да, сейчас.
Он садится на диване и трёт руками своё помятое заспанное лицо. Судя по свету, пробивающемуся сквозь задернутые жалюзи, сейчас день — Джон спал едва ли дольше четырёх-пяти часов.
— Что ты здесь делаешь? — Джон встаёт и наливает себе давно остывшего чая, который не успели допить те, кто заступил на дневную смену. — Что-то случилось?
— Ничего не случилось, — Шерлок садится на ручку дивана. — Ты не пришёл домой после работы. Я узнал о том, что ты перешел в скорую помощь, но и после смены ты не появился.
— Я просто устал, — объясняет Джон. Во рту у него гадостный послесонный привкус, который не удаётся запить чаем.
— Что тебе снилось? — спрашивает Шерлок. — Афганистан?
Джон вздрагивает.
— Да, — произносит он чуть более поспешно, чем требуется, когда говоришь чистую правду. — Афганистан. После всего он снова начал мне сниться.
Это уже полуправда. Джону снится многое, после чего он просыпается с пульсирующей головной болью и ощущением, что его кто-то бил всю ночь. Бассейн, Афганистан нынешний и семилетней давности, скрип кровати и воронье карканье, иссушающая жажда; Мориарти, Мориарти и ещё раз Мориарти.
Чем сильнее Джон пытается заставить себя вычеркнуть его из памяти, тем сильнее он одолевает Джона во сне и наяву, как пресловутая белая обезьяна из восточной пословицы. Джон осознаёт, что выбранный им путь вытеснения приводит к прямо противоположным результатам, но не может остановиться, потому что не знает никакого другого пути.
Это сродни тому, как сорвавшийся с кручи альпинист падает в пропасть. Надо полагать, этот неосторожный человек рад был бы свернуть с избранного его телом пути, но это уже не в его власти.
Шерлок молчит, и Джон садится чуть поодаль от него, чувствуя себя разбитым.
Джон никогда прежде не пользовался своим положением врача в личных целях, но сейчас он готов выписать себе снотворное сам, лишь бы хоть один раз выспаться без кошмаров — да и вообще выспаться, если на то пошло.
— С утра ко мне приходил Майкрофт, — говорит Шерлок.
— Чего он хотел? — осторожно спрашивает Джон.
— Хотел поговорить с тобой об Афганистане и Мориарти.
— Не поверю, будто он не знает, что я поменял место работы и остался сегодня спать здесь, — морщится Джон. — Почему он пришёл с этим к тебе, а не ко мне?
— Потому что он знает, что ты не говорил об этом даже со мной, а значит, вряд ли расскажешь ему, — негромко отвечает Шерлок.
Шерлок спросил об этом только один раз и не настаивал после отказа Джона. В последние дни Шерлок невероятно чуток и тактичен для социопата и высокомерного гения.
Джон задаётся вопросом о том, чем это вызвано.
— Он прав, — соглашается Джон. — Я не собираюсь ему рассказывать... по крайней мере, пока.
— Пока что? — спрашивает Шерлок. — Что должно произойти?
Джон теряется.
— Ничего, — говорит он честно. — Я очень надеюсь, что со мной больше никогда и ничего не произойдёт, потому что этих пяти дней в Афганистане мне хватило с головой.
Он произносит это прежде, чем понимает, что именно сказал.
…Со мной ничего не происходит
…Война не преследует вас, доктор Уотсон, — вам её не хватает
…Время выбрать сторону, доктор Уотсон
Джон сжимает руками виски, чувствуя, как головная боль топором стучится в стенки черепа.
Он уже выбрал сторону и заново вступил в войну с радостью и звериным азартом.
Почему сейчас он отказывается от того, что наполняет его жизнь значением и счастьем?
Почему он вынужден выбирать сторону снова и снова, уже обреченный падать в пропасть с вершины горы всю оставшуюся жизнь? Есть ли в этом выборе теперь какой-то смысл?
Джон повторил бы сделанный несколько месяцев назад выбор, если бы вернулся в то время, вооруженный знанием того, что произойдёт позже. Но сейчас он не тогда и не там, он в полутемной комнате отдыха, на синтетическом диване, от которого электризуется тело, под мерный шум кондиционера пытается найти ответы на вопросы, которые не в состоянии как следует сформулировать.
— Доктор Уотсон, — одна из медсестер заглядывает в комнату отдыха. — Вам просили передать вот это.
Она держит в руке непрозрачный пластиковый пакет с эмблемой «Хэрродса».
— Кто просил?
— Какой-то молодой человек, — она пожимает плечами. — Сказал, что торопится, очень просил передать вам лично в руки.
Джон заглядывает внутрь пакета, готовый увидеть что угодно.
Внутри лежит маленькая бутылка с водой.
Джон чувствует, как дрожат руки и предательски дергается веко.
— Как выглядел этот человек? — спрашивает Джон так, как спрашивал бы пленного афганца.
Или, скорее, так, как афганец спрашивал бы пленного британского солдата.
— Как все, — удивленная вспышкой обычно сдержанного и приветливого доктора Уотсона медсестра пожимает плечами. — Темноволосый, темноглазый, не очень высокий... симпатичный, — добавляет она с сомнением — вряд ли доктору Уотсону нужна такая информация, но это всё, что она может добавить к скупому описанию ничем не примечательного молодого человека.
— Ублюдок, — выдыхает Джон, чувствуя, как печет глаза и перехватывает горло. — Сволочь, мразь...
Джон роняет пакет на пол; бутылка с бульканьем выкатывается на светлый ламинат.
На лицах Шерлока и медсестры написано одинаковое неподдельное замешательство.
* * *
Дома Джон запирается в своей комнате, чтобы избавиться от присутствия Шерлока, всем своим существом являющего безмолвный вопрос. Джон не так глуп, чтобы не понять, что его поведение не могло не вызвать массы подозрений и вихря гипотез, и Шерлок достаточно умён, чтобы без расспросов видеть, что Джон понимает, а чего не понимает.
Джон листает фотоальбом — быстро, небрежно, пока не добирается до последней страницы.
Он помнит, как эти губы на фотографии небрежно обхватывали сигаретный фильтр. Помнит, как они влажно блестят, смоченные водой.
Помнит, какие они на вкус.
Джон проскальзывает в ванную и пытается жидким мылом и ногтями отчистить этот вкус с языка и губ.
Всё, чего он добивается — это ощущение неприятной сухости и дискомфорта во рту.
Я веду себя глупо, говорит себе Джон, садясь на край ванны. Глупо и истерично, как та девчонка, которая отравилась. Осталось только выписать себе снотворное и разом выпить все таблетки.
Эта мысль вызывает у Джона смех — не слишком веселый, но единственный, на какой он сейчас способен.
Слабость и неспособность справиться с ситуацией — не для него. Он прошёл войну; он должен справиться с Мориарти в своей голове.
Должен.
Слово «долг» хорошо знакомо Джону. Оно действует успокаивающе; он всю жизнь обвешан различными долгами, как рождественская ёлка гирляндами, — патриотическим, семейным, врачебным.
Этот долг его собственный и не относится ни к кому больше, но это не делает его менее весомым.
Джон выходит из ванной и идёт в комнату Шерлока.
Шерлок лежит среди скомканных простыней и покрывал, в полурасстегнутой рубашке, всклокоченный, и вертит в руках сигарету-самокрутку.
Джон отбирает её, прежде чем сесть на кровать рядом с Шерлоком.
— Послушай, — говорит он. — Шерлок... прости.
— За что? — Шерлок не пытается отобрать свою пахнущую не одним только табаком самокрутку, а лишь внимательно смотрит на Джона.
— За то, что я сказал в больнице. Я вовсе не хочу, чтобы со мной ничего не происходило, — он улыбается мягко, вся его улыбка — одно большое извинение.
Ничего Джон не хочет сейчас больше, чем того, чтобы его отношения с Шерлоком стали прежними.
— Чем тебя так поразила эта бутылка? — спрашивает Шерлок. — Я исследовал её вдоль и поперек. Обычная бутылка, обычная вода из лондонского водопровода, ни единой интересной зацепки.
Этот вопрос буквально подрезает Джону крылья на лету.
— Я пока не могу сказать, — отвечает он, чувствуя себя лисой, которую загоняют на охоте, и она заметает следы хвостом, сотканным из этого многозначительного «пока». — Это неважно для расследования. Мориарти просто хочет мне досадить.
— Ясно, — говорит Шерлок.
Он не добавляет ничего больше, и Джон начинает чувствовать себя лишним в этой комнате, где на мятых простынях сплелись в экстазе Шерлок и его мыслительный процесс.
Он собирается встать, но Шерлок удерживает его, цепко схватив за руку.
Джон вопросительно смотрит на Шерлока.
Шерлок садится, опираясь на свободную руку, и внезапно целует Джона в губы.
Джон отшатывается так быстро и резко, что падает на пол, едва не разбивая колено.
— Шерлок, — говорит Джон, и его голос звучит умоляюще, — Шерлок, не нужно этого делать. Я не знаю, зачем тебе это, но не надо, пожалуйста.
Шерлок обхватывает себя за плечи и горбится, словно ему холодно.
Джон поднимается с пола, ощущая в ноге привычную порожденную воображением боль, и уходит, не сказав больше ни слова.
Джон лежит без сна до вечера, пока не приходит пора снова идти на работу.
Хвастаюсь ею, не дождавшись разрешения утащить, потому что через несколько минут убегаю Главы I-III
Главы IV-VI
Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете :heart:
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.
Глава VII
Глава VII
На базе Джон начинает ощущать себя цивилизованным человеком. Он наконец-то бреется, переодевается в форму морпеха — без знаков отличия, правда, потому что он никоим боком не относится к американской армии — и его даже стригут на военный манер, чтобы выбритая пулей полоска на виске так не бросалась в глаза. Джон трогает ладонью жесткий ежик на голове и чувствует, что вернулся на семь лет назад, туда, откуда начал.
Если бы можно было на самом деле отмотать эти годы, как пленку, Джон, может быть, так и сделал бы.
Хотя, скорее всего, нет.
Он не может отплатить морпехам добром за добро — его истории про Мориарти, забравшего Джона с собой на вертолете из захваченного супермаркета, верят со скрипом. Джон очень хорошо умеет слышать такой скрип.
— Свяжитесь с МИ-6, — предлагает он. — Свяжитесь со Скотланд-Ярдом, они подтвердят про супермаркет. Да выйдите хотя бы за ворота! Они там.
— Кто — ворота? — скептически спрашивает командир базы.
— И ворота тоже, — соглашается Джон. — Но я имел в виду моджахедов и Мориарти.
— База хорошо укреплена, — говорит командир после полуминутных раздумий. — Они не прорвутся, им не на что рассчитывать.
— Пока вы так думаете, не на что рассчитывать вам, — тихо отвечает Джон. — Свяжитесь с Англией. Я не лгу, я не шпион, и я не брежу.
Этот разговор похож на попытки найти в темноте парный носок — Джон хватается за ниточки, выносит на свет, пытается раз за разом, но всё не то и не так.
В реальной жизни не бывает архиврагов, вспоминает он. Архизлодеев, готовых с помощью толпы фанатиков захватить американскую военную базу, не бывает тоже.
Когда-то он и сам так думал, ему ли винить сейчас командира в узости мышления.
— Свяжитесь с Англией, — настойчиво повторяет он, потому что подтверждение со стороны — его единственный шанс.
— Свяжемся, — обещает уставший от Джона командир. — А пока идите, мистер Уотсон.
Рядовой Уотсон, сержант Уотсон, лейтенант Уотсон, доктор Уотсон. Он не припомнит, когда в последний раз был «мистером». Это шпилька со стороны командира, показывающая снова, что Джону не верят.
— Джек, — слышит Джон, выйдя в коридор, — присмотри за этим парнем, пусть не шляется по базе просто так.
— Есть, сэр, — отвечает Джек, который полтора часа назад дал Джону напиться и одолжил свою бритву.
Джон выходит наружу, на дощатую веранду, и садится рядом с Ником — тем, кто встретил Джона у ворот и велел позаботиться о нём.
— Куришь? — спрашивает Ник.
— Нет, — сознаётся Джон. — А у тебя есть?
— Угу, — Ник ударом большого пальца выбивает из пачки сигарету. Джон прикуривает от тлеющей сигареты Ника и затягивается неумело, как школьник.
Дым слегка обжигает легкие и кружит голову; Джон ожидает кашля, но нет, всё в порядке. Как будто так и надо.
— Курить плохо, — говорит Джон, втаптывая окурок в землю.
— Кто ж спорит, — отзывается Ник. — Только здесь так жарко, что сам Господь Бог, если бы ему вздумалось приехать сюда в отпуск, не отличил бы хорошее от плохого.
Во рту горький привкус табака и собственной слюны.
Джон смотрит на забор, отделяющий его от Мориарти, и прикидывает, сколько ещё минут ему отпущено на то, чтобы сидеть вот так.
По его прикидкам — немного.
Пожалуй, если выйдет иначе, Джон будет почти разочарован.
* * *
Джон показывает Нику и Джеку карточные фокусы, которым обучился на последнем курсе университета, когда десяток гранат, заброшенных через забор со всех сторон, разом взрываются.
— Вытяни карт... — предлагает он, и жар, пыль, обломки металла душат его, слепят, раздирают на части.
— Ёбаный в рот! — кричит сквозь нещадный кашель Ник. С его уха капает кровь.
Джон, щурясь, пробирается внутрь базы. Оружие, ему нужно найти оружие.
Ник и Джек следуют за ним.
— У вас есть хоть один чертов автомат, который я могу взять? — спрашивает Джон.
— Возьми пулемет, — Джек машет рукой куда-то влево. — Там склад, бери, и патроны тоже.
Им не до Джона, всем теперь не до Джона. Имейся у Джона чувство злорадства, он не преминул бы сказать, что предупреждал.
Но у него нет злорадства, а есть только лихорадочный азарт и отчаянное желание выжить.
Он вытаскивает пулемет на веранду, лента с патронами, гремя, волочится следом, две запасные Джон повесил себе на плечи — единственное боа, которое он когда-либо надевал, его любимый шарф, не греющий, но дарящий чувство силы и комфорта.
Укрыться на веранде негде, разве что за невысокой стенкой из тонких досок; пули прошьют её без малейших затруднений. Джон переворачивает металлический складной стол, прислоняет столешницей к стенке, ставит пулемет на стул.
Гранаты продолжают лететь, песок и пыль забивают Джону рот, нос, глаза. Забор падает с оглушительным лязгом и повисает в двух местах, перекрученный, смятый взрывами в гармошку.
Джон пригибается и начинает стрельбу по вбегающим во двор базы фигурам.
Белые рубашки, коричневые штаны нападающих окрашиваются алым. Джон ведет строчку пуль ровно, укладывает их, как вышивальщица — стежки.
Его руки не дрожат, и раны не ноют.
Он перерезает врагов пополам, наполняя двор базы вонью разорванных внутренностей и фонтанами крови.
Мы убиваем, чтобы жить, они живут, чтобы убивать, говорит сержант Смити, вот где разница между нами, зарубите это себе на носу.
Идут ли в армию добровольно те, кому не нужно убивать, чтобы жить, думает Джон.
Эта мысль тревожит и отвлекает, и он забывает её, сосредоточенный на том, чтобы убить и выжить.
Первая волна нападающих захлебнулась в собственной крови — пулемет Джона, автоматы и пистолеты морпехов сделали своё дело.
Становится тихо.
— Он что-то задумал, — шепчет Джон, чувствуя, как едкий, пропитанный порохом пот течет по лицу.
Никто не спрашивает, кто это — он. Сейчас это неважно.
— Свои задумки он будет объяснять чертям в преисподней, — обещает Ник сквозь зубы.
Ухо Ника наскоро забинтовано, кровь проступает сквозь повязку и капает на плечо. Джек сосредоточенно следит за подходами к базе сквозь прицел автомата. Остальные, чьих имён Джон не знает, сосредоточены и угрюмы.
К базе подходит человек. Он один, он идёт медленно, он невысок и одутловат. В руке у него пистолет, но дуло смотрит в землю, и морпехи, настороженные, не стреляют.
Человек подходит всё ближе, не поднимая глаз, и останавливается в десяти шагах от веранды.
— Аллах Акбар, — неожиданно каркает он и поднимает руку с пистолетом, и Джон понимает, но пулемет слишком тяжел, его не навести вовремя на цель — в голову, только в голову, или по ногам — и человек стреляет себе в живот.
Туда, где под просторной рубашкой выпирает взрывчатка.
Джон успевает броситься на землю и прикрыть голову руками. Он помнит, на что способна бомба, изготовленная руками Мориарти; его воспоминания блекнут, когда огненный ад настигает его и заваливает пылающими кусками того, что когда-то было верандой.
Он ещё слышит, как взрываются от жара патроны, как трещит дерево, пожираемое огнём, как кричат и стреляют те, кого не накрыло взрывом.
Перед глазами Джона всё плывет и размывается, как сквозь мутное стекло, спину печет — её накрыло широким обломком стола, и пламя пляшет поверх, пока не добравшись до Джона.
Доски веранды трещат и проваливаются под Джоном.
* * *
— Мы с тобой танцевали фокстрот, — напевает кто-то над самым ухом Джона, — выходило не так и не сяк, и уж было отчаялся я, как тут вдруг заиграл краковяк...
Джон вдыхает и чувствует, как болезненно отзывается обожжённая горячим воздухом слизистая.
— Доброе утро, дорогуша, — приветствует его Мориарти, обрывая песню на полуфразе. — Как спалось?
— Твоими молитвами, — говорит Джон. Его голос звучит хрипло, но это оказывается не так сложно, как казалось поначалу.
— Как приятно это слышать, — Мориарти наклоняется и щёлкает Джона по носу. — Я проследил, чтобы тебя заштопали как следует, ты прав. Мне не нравится, когда у моих куколок все шестерёнки наружу.
— Сходи к окулисту, — советует Джон, закрывая с трудом открытые глаза. — Если я похож на куколку, то ты — принцесса Диана.
Мориарти негромко смеётся.
— Мои люди — те, кто выжил — хотели непременно выпустить кишки пулеметчику. Не знаешь, кстати, кто это был? — это не вопрос, и поэтому Джон не отвечает на него. — Пришлось их слегка обмануть.
— Какие жертвы ради меня, — отзывается Джон. — Право, я их не стою.
— Твоё благородство заставляет меня прослезиться, — предупреждает Мориарти и театрально сморкается в пыльный платок. — Ты настоящий джентльмен, Джонни, столп английского общества, прямо как пресловутый мешок с овечьей шерстью.
Джон молчит, облизывая пересохшие губы.
Что-то холодное и влажное касается его рта, и Джон, не раздумывая, приоткрывает губы — ему вспоминается отчего-то тот далекий теперь стакан воды в больничной палате.
Но через секунду до Джона доходит, и он дергается на постели, выплевывая воду; волосы Мориарти на миг щекотно касаются его лба.
Поить изо рта в рот.
О Боже, Боже.
Джон чувствует, что его тошнит. По крайне мере, он уверен, что его просто обязано тошнить, но он настолько шокирован, что не обращает должного внимания на позывы желудка.
Отпрянувший Мориарти хохочет взахлеб и безостановочно, до неподдельных слёз.
— Тебя легко взбодрить, правда, Джонни? — Мориарти выдохся, и теперь только улыбается. — Минуту назад ты изображал умирающего от боевых ран, а тут смотри, как подскочил. Может, стоит запатентовать этот способ лечения, как думаешь?
— С тем же успехом можешь запатентовать кусок козьего дерьма, — советует Джон, тщательно вытирая губы тыльной стороной ладони. — Если сунуть его кому-нибудь в рот, эффект будет тот же самый, а микробов в чужие рты занесешь меньше.
Мориарти молчит — не смеётся и не отвечает.
Джон смотрит ему в лицо, продолжая вытирать губы.
— Хочешь пить, Джонни? — Мориарти подкидывает в руке маленькую бутылку минеральной воды.
Пластик бутылки запотел, на ладони Мориарти остаются мокрые следы. Джон жадно следит взглядом за полётом бутылки, за тем, как перекатывается внутри неё вода — от горлышка ко дну, и обратно.
— Хочу, — говорит он, признавая, что отрицать очевидное — бессмысленно.
— Что будет, если я скажу, что с этой минуты ты не получишь ни капли воды, чая или чего-нибудь ещё иначе, чем через мой рот? — с искренним любопытством спрашивает Мориарти.
— Я откушу твой чертов язык, чтобы впредь ты не говорил ничего подобного, — обещает Джон.
Он уверен, что Мориарти сумеет довести его до такого состояния, что он будет молить о глотке воды — неважно как, неважно, из чьего рта. Это несложно при условии той немудреной физической власти, которую Мориарти в данный момент имеет над Джоном.
Важно то, что будет потом.
— У тебя наполеоновские планы, — с нескрываемым удовлетворением замечает Мориарти; его интонации — как у сурового отца, чей непутёвый сын только что сдал сложный экзамен. — Что, если ты не сумеешь их исполнить?
— Только если ты выбьёшь мне все зубы, — честно отвечает Джон.
— Нет, пожалуй, это будет неэстетично, — Мориарти окидывает рот Джона критическим взглядом. — И к тому же, — Мориарти улыбается, его глаза сумасшедше блестят, черты его лица странным образом не гармонируют друг с другом, словно он под кайфом, — к тому же это совсем не интересно, Джонни.
* * *
Спустя несколько часов Джону уже совсем хорошо — он ходит по комнате без окон, в которой заперт, разминает мышцы. Тело слушается его не очень охотно, но гораздо лучше, чем он мог бы ожидать, попав почти что в эпицентр взрыва.
Ему зверски хочется пить, а чуть позже — и есть. Джон с тоской вспоминает о своём мешке с сухпайком, оставшемся валяться где-то в рощице.
Если командир морпехов успел связаться с Англией, то Майкрофт наверняка уже знает, что Джон объявился на базе, а не просто околачивается где-то на не до конца охваченных цивилизацией берегах Аргандаба. Если нет, то, даже если след Джона каким-то чудом сумеют проследить до базы, при виде разрушений, произведенных бомбой и гранатами, все вопросы о нынешнем местонахождении Джона отпадут сами собой. Поди опознай его в месиве трупов, загромоздивших пространство от забора до веранды, собери паззл «Джон Уотсон, павший в неравном бою».
Джон не сомневается, что Мориарти позаботился о том, чтобы замести все возможные следы.
Джона ищут Шерлок и Майкрофт, и, чтобы скрыть его от них, нужно действительно постараться.
Ближе к вечеру Джону пропихивают под дверь два бутерброда с козьим сыром, завернутых в газету. Джон жуёт сухие хлеб и сыр, рассматривая газету — это «Таймс» трехдневной давности.
Само собой, случайно в Афганистане в такую газету ужин не заворачивают — Джон представляет, как Мориарти нарезает для него бутерброды и заталкивает в кулёк из газеты, специально для этой цели хранившейся в кармане.
Джону стоит больших трудов не подавиться сыром.
На первой полосе «Таймс» — аршинный заголовок, сообщающий об ограблении старейшего и почтеннейшего британского банка. Дерзкое нападение, читает Джон, произошло вечером, час спустя после того, как неизвестными террористами был захвачен «Хэрродс» на другом конце города...
Вот зачем. Джон комкает газету.
Вот для чего это было нужно — сосредоточить полицию и специальные службы около захваченного «Хэрродса» и дать команду штурмовать банк. Бомбы на стоянке, показная жестокость, отсутствие требований — всё складывается в ясную картину в голове Джона.
По предварительным данным следствия, злоумышленники, ограбившие банк, завладели суммой не менее трёх миллионов фунтов.
Газеты — и «Таймс» не исключение — любят преувеличивать такие цифры, ссылаясь на предварительность данных, но Джон подозревает, что конечный результат стараний Мориарти был не так уж далек от названной астрономической суммы.
За эти три миллиона погибла молоденькая кассирша, чья единственная вина была в том, что она вышла на работу тем вечером. Погибло несколько человек, желавших всего лишь купить еды и спокойно отправиться домой. Погибли полицейские на стоянке и у черного хода супермаркета.
Джон медленно рвет страницу на кусочки и проталкивает их обратно под дверь. Второй бутерброд он не трогает — оставляет сохнуть дальше на стуле, а сам ложится на жесткую кровать.
Он пытается придумать способ сбежать, но не видит выхода.
Если только Мориарти снова придёт к нему и попытается приблизиться... он не настолько глуп, чтобы не ждать от Джона подвоха, но именно настолько неосторожен и азартен, чтобы рассчитывать как раз на подвох и провоцировать раз за разом.
Джон обдумывает вариант разочаровать Мориарти — не подать виду, что он связал захват супермаркета и ограбление банка.
Но это чревато тем, что Мориарти станет с Джоном скучно. Не то чтобы эта перспектива как-то расстраивала Джона сама по себе, но для него это означает гарантированный выход из этой комнаты — вперед ногами. Сломавшиеся игрушки, как правило, выкидывают.
Что ж. Джон прикрывает глаза. Во рту у него сухо и пыльно, и, как бы он ни тёр губы, касание губ Мориарти до сих пор — спустя долгие часы — жжёт, словно огнём, заставляя Джона гадливо морщиться.
Что ж.
Поиграем, Джимми.
Глава VIII
Глава VIII
Мориарти открывает дверь со всеми предосторожностями — не заходит сразу, не проверив, где Джон, держит в руке револьвер.
Джон сидит на кровати, по-турецки скрестив ноги, и наблюдает за Мориарти.
— Страшно? — спрашивает Джон. — Боишься, что я выпрыгну из-за двери и сломаю тебе шею?
Мориарти улыбается широко и приветственно и прикрывает за собой дверь.
— О упрямый, своенравный беглец, оторвавшийся от любящей груди! — восклицает Мориарти, взмахивая револьвером.
Он хочет сказать ещё что-то, но Джон перебивает:
— Две сдобренные джином слезы прокатились по крыльям носа, — полувопросительно говорит он. Джон тоже любит Оруэлла.
— Наши настольные книги совпадают? — Мориарти смахивает бутерброд с сыром на пол и садится на освободившийся стул, ни разу не сводя прицела с Джона. — Как это мило, Джонни, тебе не кажется?
— Не кажется, — сухо отвечает Джон.
Ничто, связанное с Мориарти так или иначе, не может быть милым. Смехотворна даже мысль об этом.
— Я вижу, как в твоей добропорядочной голове крутятся мысли о побеге, — Мориарти прищуривается, вглядываясь в Джона, как будто и в самом деле может проникнуть взором в самый мозг и сложить движение электрических импульсов по нервным волокнам в связные мысли. — Что надумал? Отвечать мне в том же духе, в каком я к тебе обращаюсь, поиграть со мной и выиграть?
Джон чувствует смятение — такое мощное, какого он никогда прежде не испытывал. Неужели он настолько прозрачен и предсказуем? Но ведь он дважды сумел сбежать...
Но оба раза он не принимал условия, навязанные ему Мориарти. Не пытался сознательно вступить в эти безумные игры.
— Я вырос из того возраста, когда люди увлекаются играми, — отвечает он. — В отличие от тебя, похоже.
— Будь снисходителен, Джонни, — Мориарти смеётся. — Все играют. Всегда, постоянно. Любые отношения — игра. Ты приходишь в магазин, чтобы купить молока для Шерлока, и играешь по установленным для магазинов правилам. Заранее известные вопросы, ответы, действия.
— А потом приходишь ты с тремя десятками автоматчиков и вламываешься в чужие игры, как слон в посудную лавку, — не сдерживается Джон.
— Это может сделать каждый, — Мориарти вертит револьвер на пальце, зацепившись за скобу, защищающую курок. Он небрежен, и револьвер может выстрелить в любую секунду — может быть, в потолок, может быть, в Джона, может быть, в самого Мориарти. — Если захочет.
— Как кому-то в здравом уме может хотеться убивать и грабить? — спрашивает Джон.
Он не собирался ввязываться в такую дискуссию, он знает заранее, что она ни к чему не приведет — Мориарти плюс душеспасительные разговоры равняется нулю. Но он не мог не задать этот вопрос.
— Кто сказал, Джонни, что я в здравом уме? — Мориарти по-детски прикусывает нижнюю губу, в задумчивости перестаёт крутить револьвер — дуло сейчас смотрит в пол. — Быть в здравом уме скучно.
— И что случится, если немного поскучать? — едко интересуется Джон. — Ты покроешься пятнами, начнёшь задыхаться и заполучишь анафилактический шок?
— У-у, какими умными словами ты бросаешься, дорогуша, — Мориарти смотрит на Джона очень внимательно, и от этого неподвижного, стылого взгляда по телу Джона бегут мурашки.
Волосы Джона встают дыбом от предчувствия чего-то плохого, и он машинально пытается пригладить их, проводя ладонью по предплечью.
— Примерно так, — говорит Мориарти, и Джон не сразу соображает, к чему это он.
— Понятно, — говорит Джон, чтобы что-то сказать.
Что-то неуловимо поменялось; если минуту назад Джон и Мориарти были на равных в этом разговоре, в этой комнате, то теперь последний контролирует всё. Джон понимает это, но не понимает, как вернуть ситуацию в прежнее положение.
— Хочешь пить? — спрашивает Мориарти.
— Хочу, — не отпирается Джон, даже обрадованный смене темы. — Ты всё ещё настроен поить меня изо рта в рот?
— А ты всё ещё настроен категорически против такого способа?
— Категорически, — подтверждает Джон.
— Лови, — Мориарти бросает Джону вытащенную из кармана маленькую бутылку с водой.
Джон ловит её и смотрит на Мориарти недоверчиво. Тот молчит, не спуская глаз с Джона.
Вода в бутылке выглядит чистой и безопасной, разве что самую чуточку грязной — но, скорее всего, это из-за того, что пластик бутылки поцарапан и помутнел от времени.
Джон откручивает крышку и делает глоток.
И тут же выплевывает, кашляя, судорожно вытирая губы и язык рукавом; он отбрасывает бутылку на пол, и вода, булькая, льётся на некрашеные доски.
Мориарти не пожалел для Джона соли.
— Тебе это кажется забавным? — спрашивает Джон, отдышавшись.
Пересохшие рот и горло саднит от соли. Джон хочет пить во сто крат сильнее, чем раньше, он готов душу продать за глоток обычной, чистой воды.
Он всерьёз рассматривает возможность взрезать запястье и глотнуть собственной крови, но его останавливает мысль о том, что кровь тоже солёная.
— Самую чуточку, — откровенно говорит Мориарти. — С моей точки зрения это действительно забавно, знаешь ли. Не то, как ты давился этой водой, а то, как ты поверил, что я сдался, едва начав игру.
— В самом деле, — соглашается Джон. — Моя наивность, должно быть, заменяет тебе юмористические передачи здесь, где черта с два отыщешь нормально работающий телевизор.
— Ты не передумал? — Мориарти по-птичьи склоняет голову набок.
Когда-то — теперь кажется, что это было очень, очень давно — Джон швырнул старым тапком в особенно раскаркавшуюся в ту ночь ворону. Сейчас Мориарти до жути напоминает её, отлетевшую вовремя и злорадно усевшуюся на дерево.
— Я обещал, что откушу тебе язык, — напоминает Джон. — Как правило, я держу своё слово. К тому же если мне представится возможность тебя убить, пока ты будешь рядом, я ею воспользуюсь.
— Если ты думаешь, что на этом твои проблемы будут исчерпаны, то ошибаешься, — фыркает Мориарти. — Вне этой комнаты ты встретишь десятки моих людей, жаждущих пустить кому-нибудь кровь. Для некоторых из них, знаешь ли, это как для тебя почистить зубы на ночь — приятный и освежающий вечерний ритуал.
— Они разбегутся, когда тебя не станет, — Джон скорее думает вслух, чем обращается к Мориарти. — Что они без тебя, без твоего руководства и твоих денег? Кучка дикарей, бессистемно и бесцельно пускающих кровь всем, кто им не понравится. Я сбежал от тебя дважды, думаешь, я не смогу сбежать от них?
— Думаю, нет, — качает головой Мориарти. — У них нет привычки беречь потенциальные игрушки.
— Ты берег меня? — Джон в изумлении приподнимает брови. — Какая жалость, что я этого не заметил.
Мориарти не отвечает на этот выпад — достаточно нелепый, Джон и сам это признает.
— Так ты хочешь пить? — спрашивает он. — Или потерпишь до утра?
— Я-то потерплю, — медленно говорит Джон, следя за лицом Мориарти. — Вопрос в том, дотерпишь ли ты.
Вот это удар под дых; или даже в низ живота, в мягкое, незащищенное. Губы Мориарти слегка подрагивают — очень слабое, едва уловимое движение, занявшее долю секунды; но ищущий увидит то, что искал.
Мориарти всего лишь человек, как бы он ни хотел быть или хотя бы казаться чем-то бóльшим, с удовлетворением думает Джон. У людей есть слабые места, и Джон рад найти хотя бы одно.
Мориарти вынимает из другого кармана ещё одну бутылку. Отвинчивает крышку, запрокидывает голову и делает глоток.
Джон следит за тем, как движется кадык под кожей горла, как под широкий воротник рубашки убегает шустрая блестящая капля, и во рту у Джона — пустыня Гоби, жаровня, полная углей, солончаки Мертвого моря.
Сейчас замечательный момент, чтобы метнуть в Мориарти что-нибудь тяжелое, а потом, за те несколько секунд, что понадобятся ему, чтобы оправиться от неожиданного удара, подскочить и свернуть ему набок челюсть, размозжить пальцы, так небрежно обхватившие бутылку, выбить из него дыхание, выбить наружу кровь, слезы и желчь.
Джон не движется с места.
Мориарти облизывает губы.
— Разумеется, я свяжу тебе руки и ноги, — говорит он. — И, пожалуй, буду придерживать тебе голову, чтобы ты не вздумал проломить мне лбом переносицу — она мне, знаешь ли, ещё дорога. Ну как?
Джон молчит долгие десять секунд. Он отсчитывает их мысленно, надеясь, что Мориарти примет это за отказ; в его воспаленном, точно так же, как язык, пересохшем мозгу мелькают воспоминания об утренних чашках чая, о бескрайних волнах Аргандаба, о вечно подтекающем кране в ванной.
О губах Мориарти, холодных и влажных, таящих за собой вожделенный глоток воды.
— Хорошо, — говорит Джон, словно слыша себя со стороны. Его голос звучит глухо и сипло.
Он сдался, едва начав игру.
Эта мысль не тревожит его так, как должна бы.
* * *
Он сам связывает себе ноги — под прицелом револьвера. Накидывает веревку на свои запястья, неуклюже затягивает первый узел. Мориарти одной рукой, не выпуская из второй револьвера, затягивает её, ловко вяжет ещё несколько замысловатых узлов.
— Ложись, — дуло упирается Джону в грудь, и он подчиняется.
Мориарти окидывает его оценивающим взглядом и скидывает рубашку, чтобы, скомкав её, сунуть Джону под голову.
Какая забота, думает Джон — беззлобно, потому что на яд его сейчас не хватает. Все его мысли, все его мечты сейчас устремлены к воде.
Мориарти откладывает револьвер. Набирает в рот воды и склоняется к Джону, придерживая его за виски своими горячими, как пески Афганистана, ладонями.
Его губы касаются губ Джона.
Джон медлит долю секунды и приоткрывает рот.
Он не закрывает глаза и видит прямо перед собой — в нескольких миллиметрах — темные, бархатно-влажные, как у лани, глаза Мориарти.
Вода проливается на его язык, обжигающе-холодная, благословенная; Джону кажется, будто она впитывается сразу же, не дойдя до горла, он облизывает нёбо, он проводит кончиком языка по губам Мориарти, собирая с них мельчайшие прохладные капли.
Мориарти сжимает виски Джона крепче и целует его.
Их языки сталкиваются; гладкие влажные губы Мориарти скользят по шершавым обветренным губам Джона, растрепанные темные пряди щекотно задевают лоб Джона, кончиком пальца он гладит висок Джона, ерошит жесткий ежик волос.
Джон пьёт дыхание Мориарти, пьёт его жадные, обжигающие ласки, захлебывается его взглядом, его прикосновениями; Джон не может напиться, не может остановиться вовремя, Мориарти губителен, как ревущий горный водопад, и сладок, как мирный лесной ручей, он — проливной лондонский дождь, он — лёд на дне бокала, изморозь на окне, сонный пруд с водоворотами омутов.
Мориарти отшатывается и выпрямляется.
Джон закрывает глаза, усилием воли удерживая себя от того, чтобы облизнуть губы. Он слышит загнанное, сбитое дыхание Мориарти, чувствует, как тот выдергивает рубашку из-под его головы.
— Бутылка на полу у кровати, — говорит Мориарти приглушенно — видимо, как раз надевая рубашку через голову. — Развязывать веревки ты мастак, я знаю, — развяжешь и допьёшь сам.
Джон не отвечает.
Дверь захлопывается. Поворачивается ключ в замке.
Джон садится, развязывает себе ноги, зубами ослабляет узлы на запястьях и высвобождается окончательно.
Потом он берет с пола бутылку и пьёт всю оставшуюся воду залпом, едва не давясь.
* * *
Спустя несколько часов — вроде бы, ближе к вечеру, но Джон не уверен, что может правильно оценивать время суток, сидя в комнате без окон — под дверь просовывают ещё два бутерброда. Просто так, без газеты.
Джон жуёт их, не замечая вкуса, и листает полученную вчера «Таймс», чтобы не думать.
На пятой странице он обнаруживает продолжение статьи с первой, про ограбление банка. Продолжение солидное, занимает весь разворот; с пространными рассуждениями корреспондента на тему и с фотографиями.
На одной из фотографий — Шерлок у дверей банка.
Очевидно, его пригласили для консультации, думает Джон. Сыр и хлеб колом встают у него в горле, пока он ведет пальцем по черно-белой фигурке Шерлока — снято издалека, может, даже втайне от самого фотографируемого.
Джон не осознаёт, насколько ему не хватает Шерлока, пока не видит его на фото.
Я заблудился, думает Джон.
Я утонул.
Ему отчаянно нужен Шерлок — Шерлок, который оттягивает всё внимание на себя, Шерлок, который раскладывает жизнь окружающих по полочкам, безошибочно и быстро, Шерлок, который нуждается в Джоне.
Джон вспоминает встречу с Джимом из IT в лаборатории Бартса, вспоминает, как сам себе казался пустым местом, пока Молли и Джим одинаково восхищенно таращились на невозмутимого Шерлока.
Джон очень хотел бы оставаться для Мориарти пустым местом, тупоголовым придатком к главному объекту интереса.
Он не хочет думать о том, что произошло сегодня днём — он даже не уверен, как это назвать, не говоря уже о том, как к этому относиться.
Называть вещи надо своими именами — этого кредо придерживается Шерлок.
Джон зажмуривается, комкая газету в кулаке, — это помогает ему хоть немного собраться с мыслями.
Мориарти поцеловал меня, думает Джон четко, не позволяя мысли сбиться и рассеяться в волне ужаса и отвращения, которую вызывает в нём сам факт.
И я поцеловал его.
Джон горбится на постели, закрывая лицо руками.
Он никогда прежде не целовал мужчин. И вздумай он захотеть это сделать, Мориарти не было бы даже на последнем месте в списке тех, кого он предпочёл бы в качестве партнёра для такого эксперимента.
Убийца, маньяк, психопат.
Послушный сын — болезненно стеснительный и рано повзрослевший мальчик, примерный студент — необщительный отчаянный зубрила, дисциплинированный солдат — умелый и хладнокровный убийца — Джон Уотсон сидит на кровати в полутемной комнате, где-то в самом сердце пыльно-песочной провинции Кандагар, и гадает, как и почему он очутился там, где он есть, и сделал то, что сделал.
У него нет ответа на эти вопросы.
Или, быть может, он боится на них ответить.
Он не знает, и это сводит его с ума.
* * *
Джон спит, когда в коридоре за дверью его комнаты раздаются выстрелы. Он просыпается мгновенно и лежит неподвижно, вслушиваясь, пытаясь угадать, кто в кого стреляет. Он слышит новые и новые выстрелы и чьи-то крики — слишком неразборчивые и далекие, чтобы можно было понять, на каком языке кричат.
Дверь в его комнату выламывают; он следит за тем, как она шатается под ударами снаружи, и держит руку на спинке подтащенного поближе стула, готовый швырнуть в незваных гостей, если понадобится.
Гости оказываются полудесятком солдат в форме британской армии; они вваливаются внутрь все разом, и в крохотной комнате сразу становится тесно.
— Имя? — отрывисто спрашивают у Джона.
— Джон Уотсон, — отвечает он.
— Уотсон? — эхом повторяет спрашивавший.
Джон вглядывается в его лицо — нет, кажется, они незнакомы. Что же его так удивило?
Солдат тем временем опускает автомат и выуживает из нагрудного кармана небольшую фотографию. Он добрых полминуты переводит взгляд с неё на Джона и обратно.
— Похоже, это правда ты, — заключает он. — Слышите, ребята, нам выпал счастливый билетик!
— Счастливый билетик? — удивленно переспрашивает Джон.
— Где-то дней пять назад пришло распоряжение, — охотно поясняют Джону. — Искать Джона Уотсона по всему Афганистану, не жалея ног, а особенно постараться частям, расположенным в районе Аргандаба.
Видеозапись, понимает Джон. Шерлок и Майкрофт поняли, они всё заметили и поняли.
— Кто тебя найдёт — может рассчитывать на внеочередное повышение, премию размером с годовое жалованье и вообще на манну небесную, — солдаты толпятся вокруг Джона и с детским любопытством рассматривают его. — Что в тебе такого особенного, Джон Уотсон, что из-за тебя целую армию на уши поставили? Ты вроде не премьер-министр и не Её Величество.
Джон протягивает руку за фотографией — это та самая, которую сделал Шерлок совсем недавно. На этом снимке у Джона хмурое и замкнутое лицо, и рука, поднимаемая в защитном жесте, чуть размазалась из-за движения.
Снимок цветной, но неяркий, словно поблекший; его углы кое-где загнулись и поистерлись от долгого пребывания в кармане формы.
— Ты как хоть, в порядке? — спрашивают его участливо.
— Я оставлю себе эту фотографию? — спрашивает Джон.
— Оставляй, — великодушно разрешает солдат, заговоривший с Джоном первым. — Я за эти дни на твою физиономию так насмотрелся, что почти тошнит, не в обиду будь сказано.
Он уходит вместе с солдатами по коридорам большого дома. Вокруг — трупы моджахедов, и Джон до рези в глазах вглядывается в залитые кровью оскаленные лица, но не находит того, кого ищет.
— В этом доме должен был быть человек европейской внешности, — говорит Джон, когда они выходят наружу. — Темные волосы, карие глаза. За поясом револьвер, одежда афганская — светлая рубашка и штаны. Его никто не пристрелил?
— Европейской? — солдат на минуту задумывается и качает головой. — Не помню такого, видел только местных. Надо спросить у остальных, но, скорее всего, жив твой европеец.
Джон понимает, что стиснул зубы, только тогда, когда челюсть начинает надсадно ныть.
Скорее всего, жив.
Было бы наивно надеяться на другой ответ.
Джон глубоко вдыхает и выдыхает.
Впереди его ждёт возвращение в Англию.
Глава IX
Глава IX
Шерлок встречает Джона в аэропорту.
Джон замечает его раньше и подходит торопливо, почти что бегом; когда Шерлок видит Джона, то даже не улыбается — только шире открывает светлые, как вода, глаза и хочет что-то сказать.
Но Джон обнимает его, лишая тем самым дара речи.
— Я так рад тебя видеть, — говорит он в плечо Шерлоку. От плеча, скрытого тканью пальто, пахнет свежестью и ещё слегка шампунем, который Джон покупал две недели назад.
Шерлок неуверенно поднимает руки и смыкает их на спине Джона.
Джон невольно задаётся вопросом, когда Шерлока в последний раз обнимали. Возможно, это была его мать, много лет назад.
— Добро пожаловать домой, — говорит Шерлок глухо и сдавленно.
Джон отстраняется и смотрит на Шерлока.
Шерлок не плачет, но под его глазами черные круги, и он дышит часто и сбивчиво, словно не может справиться с тем, что сейчас чувствует. Он так открыт и беззащитен в эту минуту, что Джону хочется укрыть его от досужих глаз огромным оранжевым одеялом.
— Пойдём, — Джон берет Шерлока за руку и тянет за собой. — Пойдём на Бейкер-стрит, нечего здесь стоять.
* * *
На Бейкер-стрит Джон собирает фотографии в фотоальбом — глубокой ночью, когда Шерлок наконец перестаёт ненавязчиво, но непрестанно следовать за Джоном по пятам из комнаты в комнату, будто опасаясь, что тот вновь куда-нибудь исчезнет.
Джон купил этот альбом в аэропорту в Афганистане: невзрачная книжка с пейзажем на обложке. Будь на то воля Джона, он не стал бы размещать на обложке пыль и жухлую траву до горизонта, но это не его решение, и он просто принимает это как данность.
Первой он вставляет под прозрачный пластик свою фотографию — ту самую, которую ему отдал солдат. За время перелета фотография перегнулась пополам, и теперь лицо Джона на ней пересекает глубокая вдавленная черта; снимок топорщится, недовольный тем, что его уложили смирно.
Джон разглаживает его пальцем и берет другие снимки.
Шерлок, с покрасневшим от холода носом и обиженно-недоумевающим лицом — Джон всё же напечатал сегодня это фото. Руки миссис Хадсон крупным планом, с чашкой чая, — чашка и чай в ней выглядят, как с рекламной картинки, но руки выдают каждый год, прожитый миссис Хадсон, выдают безмерную усталость и несгибаемую волю. Гарри на фоне расколовшей небо молнии, с задранным кверху в безмолвном восторге лицом.
Джон колеблется, прежде чем достать бумажник, который люди Майкрофта отыскали в том самом доме, и вынуть оттуда сделанную семь лет назад фотографию Мориарти.
Почти детское лицо, большие озорные глаза — обманчивые, как и всё в Мориарти, имеющем столько масок, что ему позавидовал бы бог двуличия Янус. Джон долго смотрит на эту фотографию, прежде чем открыть последнюю страницу фотоальбома и вставить снимок под пластик, там, где никто в здравом уме его не найдёт: кому придёт в голову пролистывать десятки пустых страниц, надеясь в конце концов найти ещё что-нибудь?
Фотоальбомы в семье Джона принято подписывать. Он касается кончиком ручки обложки с внутренней стороны и застывает в нерешительности.
Как это назвать? Как обозначить словами последние недели, испытавшие Джона на прочность так, как не испытывала долгая изнуряющая война?
Джон ставит на отдалении друг от друга кавычки, подчеркивает эту строчку снизу несколько раз; штрихи пасты нервные, неровные. И закрывает альбом.
Джон ожидал, что Шерлок всё поймёт — сразу же, как увидит, ещё в аэропорту, поймёт и объяснит Джону, что это, как это определить, вправе ли оно жечь Джона изнутри и лишать его сна, расставит всё по порядку и восстановит логические цепочки, как он обычно это делает.
Но Шерлок молчит, а это означает, что он не увидел. Не догадался.
Поцелуи не оставляют на человеке видимых следов. А что Джон отводит взгляд... ну что ж, есть много причин, по которым Джон может это делать, и Шерлок, с присущей ему тщательностью, наверняка вывел для себя их больше, чем Джон может представить.
Вот только — Джон готов прозакладывать свою душу, что это так — среди причин, понятных Шерлоку, нет истинной.
Джон устал говорить себе, что это было дико, неестественно, неприемлемо, невозможно.
Пока это происходило, это было вполне возможно и более чем естественно. У Джона достаточно ума и самообладания, чтобы признать это, но что делать дальше с этим признанием, он не знает.
* * *
Он не знает и того, как он должен жить с тем, что случилось, и пробует делать это так же, как и раньше.
Джон возвращается на работу и принимает пациентов с четким ощущением, что ему нет дела до их бед, из которых самая назойливая — насморк, а самая неприятная — сифилис. Он улыбается им, выслушивает их с надлежащим тщанием и внимательностью, выписывает рецепты, почти не глядя.
Это не помогает ему не думать и не вспоминать.
Джон просит о переводе в отделение скорой помощи, и Сара охотно соглашается удовлетворить эту просьбу.
Здесь у Джона зарплата ниже, а обязанностей не в пример больше. В первый же день он, закончив отрабатывать последний раз в качестве терапевта, заходит в больничный кафетерий, чтобы перекусить, и идёт на свою первую смену в скорой помощи — ночную двенадцатичасовую смену.
— Ты чего сюда перевелся? — интересуется его сегодняшний напарник, белобрысый лопоухий Марк. — Тебя в скорую помощь — это же как гвозди микроскопом забивать. Тебе бы в хирургию, с твоим-то резюме.
Джон не спрашивает, откуда Марку известно, что написано в резюме Джона — слухи по больнице ползут быстро, и врачи знают друг о друге практически всё.
— Я сам так захотел, — отвечает он кратко.
Он думал о хирургии, но не уверен, что ему можно доверить сложные операции теперь, когда по утрам начинает возвращаться хромота, и когда он, пытаясь отогнать воспоминания, порой дергается так сильно, что роняет и бьёт предметы. Так он остался сегодня без завтрака, разлив яйцо мимо сковородки под испытующим, тяжелым взглядом Шерлока.
Реанимация, швы на скорую руку, промывание желудка — всё это простейшие вещи для Джона, но от них зависят человеческие жизни, и пока Джон спасает других, он снова может чувствовать себя живым.
Мориарти нет места в его мыслях, пока он прикладывает к груди пострадавшего в дорожной аварии дефибриллятор, или насильно вызывает рвоту у отравившейся от несчастной любви девочки-подростка, или латает пьяного, выпавшего на асфальт из окна второго этажа в одних трусах.
После смены Джон не идёт домой — падает на диван в комнате отдыха, переодевшись и умывшись, и засыпает накрепко, успев только порадоваться, что так правильно поступил, поменяв работу.
Ему снится Афганистан, жаркий и жесткий, клубящийся пылью и пахнущий сухостью и кровью. Джон снова в том дне семь лет назад, когда увидел Мориарти впервые, сам того не зная.
— Ты заблудился? — спрашивает Джон настороженно. Солнце печет ему голову через каску. — Эй, парень?
Мориарти смотрит на него, странно улыбаясь, и вцепляется пальцами Джону в плечо, и почему-то встряхивает.
— Здравствуй, Джонни, — говорит он. — Ты хочешь сбежать от меня ещё раз? У тебя не получится, — выдыхает он, приблизив лицо к лицу Джона; его слова пахнут родниковой водой и окутывают Джона холодом — не бодрящим, но мертвенным. — Не получится, мальчик мой, потому что на этот раз я тебя не держу.
Он выделяет голосом каждое слово, и это мучительно, это нестерпимо, это режет Джона на части, у него раскалывается голова, его тошнит, его бьёт озноб, бьют судороги.
Джон кричит, не слыша сам себя, и просыпается.
— Джон, эй, — говорит обеспокоенный Шерлок, держащий Джона за плечо. — Джон, проснись.
— Да, конечно, — бормочет Джон, ещё не до конца пришедший в себя и осознавший только, что рядом не враг, а друг. — Да, сейчас.
Он садится на диване и трёт руками своё помятое заспанное лицо. Судя по свету, пробивающемуся сквозь задернутые жалюзи, сейчас день — Джон спал едва ли дольше четырёх-пяти часов.
— Что ты здесь делаешь? — Джон встаёт и наливает себе давно остывшего чая, который не успели допить те, кто заступил на дневную смену. — Что-то случилось?
— Ничего не случилось, — Шерлок садится на ручку дивана. — Ты не пришёл домой после работы. Я узнал о том, что ты перешел в скорую помощь, но и после смены ты не появился.
— Я просто устал, — объясняет Джон. Во рту у него гадостный послесонный привкус, который не удаётся запить чаем.
— Что тебе снилось? — спрашивает Шерлок. — Афганистан?
Джон вздрагивает.
— Да, — произносит он чуть более поспешно, чем требуется, когда говоришь чистую правду. — Афганистан. После всего он снова начал мне сниться.
Это уже полуправда. Джону снится многое, после чего он просыпается с пульсирующей головной болью и ощущением, что его кто-то бил всю ночь. Бассейн, Афганистан нынешний и семилетней давности, скрип кровати и воронье карканье, иссушающая жажда; Мориарти, Мориарти и ещё раз Мориарти.
Чем сильнее Джон пытается заставить себя вычеркнуть его из памяти, тем сильнее он одолевает Джона во сне и наяву, как пресловутая белая обезьяна из восточной пословицы. Джон осознаёт, что выбранный им путь вытеснения приводит к прямо противоположным результатам, но не может остановиться, потому что не знает никакого другого пути.
Это сродни тому, как сорвавшийся с кручи альпинист падает в пропасть. Надо полагать, этот неосторожный человек рад был бы свернуть с избранного его телом пути, но это уже не в его власти.
Шерлок молчит, и Джон садится чуть поодаль от него, чувствуя себя разбитым.
Джон никогда прежде не пользовался своим положением врача в личных целях, но сейчас он готов выписать себе снотворное сам, лишь бы хоть один раз выспаться без кошмаров — да и вообще выспаться, если на то пошло.
— С утра ко мне приходил Майкрофт, — говорит Шерлок.
— Чего он хотел? — осторожно спрашивает Джон.
— Хотел поговорить с тобой об Афганистане и Мориарти.
— Не поверю, будто он не знает, что я поменял место работы и остался сегодня спать здесь, — морщится Джон. — Почему он пришёл с этим к тебе, а не ко мне?
— Потому что он знает, что ты не говорил об этом даже со мной, а значит, вряд ли расскажешь ему, — негромко отвечает Шерлок.
Шерлок спросил об этом только один раз и не настаивал после отказа Джона. В последние дни Шерлок невероятно чуток и тактичен для социопата и высокомерного гения.
Джон задаётся вопросом о том, чем это вызвано.
— Он прав, — соглашается Джон. — Я не собираюсь ему рассказывать... по крайней мере, пока.
— Пока что? — спрашивает Шерлок. — Что должно произойти?
Джон теряется.
— Ничего, — говорит он честно. — Я очень надеюсь, что со мной больше никогда и ничего не произойдёт, потому что этих пяти дней в Афганистане мне хватило с головой.
Он произносит это прежде, чем понимает, что именно сказал.
…Со мной ничего не происходит
…Война не преследует вас, доктор Уотсон, — вам её не хватает
…Время выбрать сторону, доктор Уотсон
Джон сжимает руками виски, чувствуя, как головная боль топором стучится в стенки черепа.
Он уже выбрал сторону и заново вступил в войну с радостью и звериным азартом.
Почему сейчас он отказывается от того, что наполняет его жизнь значением и счастьем?
Почему он вынужден выбирать сторону снова и снова, уже обреченный падать в пропасть с вершины горы всю оставшуюся жизнь? Есть ли в этом выборе теперь какой-то смысл?
Джон повторил бы сделанный несколько месяцев назад выбор, если бы вернулся в то время, вооруженный знанием того, что произойдёт позже. Но сейчас он не тогда и не там, он в полутемной комнате отдыха, на синтетическом диване, от которого электризуется тело, под мерный шум кондиционера пытается найти ответы на вопросы, которые не в состоянии как следует сформулировать.
— Доктор Уотсон, — одна из медсестер заглядывает в комнату отдыха. — Вам просили передать вот это.
Она держит в руке непрозрачный пластиковый пакет с эмблемой «Хэрродса».
— Кто просил?
— Какой-то молодой человек, — она пожимает плечами. — Сказал, что торопится, очень просил передать вам лично в руки.
Джон заглядывает внутрь пакета, готовый увидеть что угодно.
Внутри лежит маленькая бутылка с водой.
Джон чувствует, как дрожат руки и предательски дергается веко.
— Как выглядел этот человек? — спрашивает Джон так, как спрашивал бы пленного афганца.
Или, скорее, так, как афганец спрашивал бы пленного британского солдата.
— Как все, — удивленная вспышкой обычно сдержанного и приветливого доктора Уотсона медсестра пожимает плечами. — Темноволосый, темноглазый, не очень высокий... симпатичный, — добавляет она с сомнением — вряд ли доктору Уотсону нужна такая информация, но это всё, что она может добавить к скупому описанию ничем не примечательного молодого человека.
— Ублюдок, — выдыхает Джон, чувствуя, как печет глаза и перехватывает горло. — Сволочь, мразь...
Джон роняет пакет на пол; бутылка с бульканьем выкатывается на светлый ламинат.
На лицах Шерлока и медсестры написано одинаковое неподдельное замешательство.
* * *
Дома Джон запирается в своей комнате, чтобы избавиться от присутствия Шерлока, всем своим существом являющего безмолвный вопрос. Джон не так глуп, чтобы не понять, что его поведение не могло не вызвать массы подозрений и вихря гипотез, и Шерлок достаточно умён, чтобы без расспросов видеть, что Джон понимает, а чего не понимает.
Джон листает фотоальбом — быстро, небрежно, пока не добирается до последней страницы.
Он помнит, как эти губы на фотографии небрежно обхватывали сигаретный фильтр. Помнит, как они влажно блестят, смоченные водой.
Помнит, какие они на вкус.
Джон проскальзывает в ванную и пытается жидким мылом и ногтями отчистить этот вкус с языка и губ.
Всё, чего он добивается — это ощущение неприятной сухости и дискомфорта во рту.
Я веду себя глупо, говорит себе Джон, садясь на край ванны. Глупо и истерично, как та девчонка, которая отравилась. Осталось только выписать себе снотворное и разом выпить все таблетки.
Эта мысль вызывает у Джона смех — не слишком веселый, но единственный, на какой он сейчас способен.
Слабость и неспособность справиться с ситуацией — не для него. Он прошёл войну; он должен справиться с Мориарти в своей голове.
Должен.
Слово «долг» хорошо знакомо Джону. Оно действует успокаивающе; он всю жизнь обвешан различными долгами, как рождественская ёлка гирляндами, — патриотическим, семейным, врачебным.
Этот долг его собственный и не относится ни к кому больше, но это не делает его менее весомым.
Джон выходит из ванной и идёт в комнату Шерлока.
Шерлок лежит среди скомканных простыней и покрывал, в полурасстегнутой рубашке, всклокоченный, и вертит в руках сигарету-самокрутку.
Джон отбирает её, прежде чем сесть на кровать рядом с Шерлоком.
— Послушай, — говорит он. — Шерлок... прости.
— За что? — Шерлок не пытается отобрать свою пахнущую не одним только табаком самокрутку, а лишь внимательно смотрит на Джона.
— За то, что я сказал в больнице. Я вовсе не хочу, чтобы со мной ничего не происходило, — он улыбается мягко, вся его улыбка — одно большое извинение.
Ничего Джон не хочет сейчас больше, чем того, чтобы его отношения с Шерлоком стали прежними.
— Чем тебя так поразила эта бутылка? — спрашивает Шерлок. — Я исследовал её вдоль и поперек. Обычная бутылка, обычная вода из лондонского водопровода, ни единой интересной зацепки.
Этот вопрос буквально подрезает Джону крылья на лету.
— Я пока не могу сказать, — отвечает он, чувствуя себя лисой, которую загоняют на охоте, и она заметает следы хвостом, сотканным из этого многозначительного «пока». — Это неважно для расследования. Мориарти просто хочет мне досадить.
— Ясно, — говорит Шерлок.
Он не добавляет ничего больше, и Джон начинает чувствовать себя лишним в этой комнате, где на мятых простынях сплелись в экстазе Шерлок и его мыслительный процесс.
Он собирается встать, но Шерлок удерживает его, цепко схватив за руку.
Джон вопросительно смотрит на Шерлока.
Шерлок садится, опираясь на свободную руку, и внезапно целует Джона в губы.
Джон отшатывается так быстро и резко, что падает на пол, едва не разбивая колено.
— Шерлок, — говорит Джон, и его голос звучит умоляюще, — Шерлок, не нужно этого делать. Я не знаю, зачем тебе это, но не надо, пожалуйста.
Шерлок обхватывает себя за плечи и горбится, словно ему холодно.
Джон поднимается с пола, ощущая в ноге привычную порожденную воображением боль, и уходит, не сказав больше ни слова.
Джон лежит без сна до вечера, пока не приходит пора снова идти на работу.
@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes
-
-
01.03.2011 в 20:07Хотя, возможно, они зайдут и дальше поцелуев, как знать
И другие тексты - это одно исполнение на кинк, одно на нон-кинк (оба здесь, в дневнике)
-
-
01.03.2011 в 20:45Eia
Извините, можно я влезу? Захотелось поделиться своим ИМХО
Джим не может не понимать, что поцелуи куда-то ведут, что отношения куда-то утягивают, чего-то требуют.
Может-может, ещё как может, если у Джима действительно расстройство рассудка, и настоящие человеческие отношения какого угодно характера были у него довольно давно (есть вариант, что их не было вообще— родители разные бывают), так что в игрушечность Джона он может верить вполне искренне. Но Вы правы: понимание придет, и тогда будет BANG!
-
-
01.03.2011 в 22:00конечно, Мориарти не строит с Джоном нормальных отношений. и, конечно, они с ним вообще невозможны. хотя должна признать, что у любимого нашего автора Джим кажется (выглядит... получается...) значительно более вменяемым и нормальным, чем даже в фильме. безнравственным - да, опасным - да, с подавленным инстинктом самосохранения - да. но все равно он как-то не так уж и далек от нормы. пока, по крайней мере.
и как раз сейчас он должен понемногу осознать свои желания и решить для себя, чего хочет. переспать с Джоном в надежде, что после этого игрушка надоест? или в какой-то другой надежде? или, наоборот, играть с Джоном как можно дольше и веселее? любоваться его реакциями (с помощью той же скрытой камеры) - как он, бедный, мается; к чему он, глупенький, придет и сколько это займет времени; а вдруг он даже на самоубийство способен, вот прикол бы был! а может, все сразу или по очереди. это самый интересный вариант ))
и Джим уже понимает, что отношения обязывают, он даже это сказал. когда игрушка нравится, приходится ее беречь. пока это не проблема, но он ведь должен в самом скором времени обнаружить свою зависимость. и вряд ли она ему понравится.
а еще он сбежал после первого поцелуя. и это, по-моему, очень красноречиво.
как-то так ))
-
-
02.03.2011 в 10:21Ваши комплименты заставляют меня сидеть со счастливой улыбкой, и я спохватываюсь, что улыбаюсь, только тогда, когда мышцы начинают болеть
ломаю голову: чего же хочет Джим? "Тебя", - это исчерпывающий и полный ответ, но конкретики в нем немного. Джим не может не понимать, что поцелуи куда-то ведут, что отношения куда-то утягивают, чего-то требуют.
Джим пока этого действительно не понимает. Пока он воспринимает происходящее как игру, одну из многих, которые он вёл в своей жизни. Её отличия от прежних пока его не тревожат. Он не представляет себе, что способен на зависимость, которая сделает его несвободным. Впрочем, ему осталось недалеко до осознания, которое сделает все дальнейшие действия невыносимо трудными, поскольку это будет уже не только и не столько игра с новой занятной игрушкой.
Тексты с феста я, конечно, читала ) они замечательные. А в старых и новых заявках еще много простора для джимджонов, если что ))
Спасибо
Что простор есть - в этом я не сомневаюсь
И вот вы - здесь ) да еще с текстом, который сам себя пишет, который требует, вымогает и не сдается. это просто благословение какое-то.
Я рада, что не разочаровала ваших ожиданий
EffieL
А это исполнение на кинк, оно где?
Ох, простите, я совсем забыла, что, пока я жила у друга, и у меня был неограниченный доступ к интернету по ночам, кинк ещё не закончился, я не раскрывалась и не помещала текст у себя. А потом пришлось скитаться по чужим компьютерам. Вот оно.
-
-
02.03.2011 в 18:23-
-
03.03.2011 в 07:04Благодарю
-
-
03.03.2011 в 18:39кажется, неправильно сформулировала мысль
Ну, я поняла так, что Джим вроде бы осознаёт свою связь с Джоном, но признаваться себе не хочет и заталкивает это осознание куда-то далеко-далеко. А я хотела сказать, что Мориарти может ничего не понимать совершенно искренне, добросовестно заблуждаться, так сказать, думать, что вот Джон такой необычный и интересный, сделает всё, что ты перечислила в любом порядке, получит удовольствие и как-нибудь от него избавится. И я не спорю, что когда игрушка нравится, приходится ее беречь, но одно другому, ИМХО, не мешает. Тем больше был сюрприз, когда Джим-таки понял, что практически нуждается в Джоне
а еще он сбежал после первого поцелуя. и это, по-моему, очень красноречиво.