Per anus ad astra
Главы I-III
Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.
Глава IV
Глава IV
Джон возвращается на работу. Сара кивает ему холодно, пациенты наперебой рассказывают, какие лекарства им прописывали другие врачи, пока его не было. Он чувствует себя, как старый электроприбор, заново включенный в сеть после долгого перерыва, ему тяжело, он прилагает усилия, чтобы оставаться прежним, вспоминать каждую минуту, каким именно он был прежде.
Либо у новой электросети другое напряжение, думает Джон, запираясь в своём кабинете во время обеденного перерыва, либо что-то в старом приборе сломалось за это время.
Он находит в столе стопку пакетиков с растворимым кофе и давным-давно зачерствевшую булочку. Чайника у него нет, зато есть раковина в углу, врач не может не мыть руки и не может каждый раз бегать в туалет этажом ниже. Джон наливает в чашку холодной воды из-под крана, размешивает кофе чистым шпателем для осмотра миндалин. Булочка хрустит на зубах, осыпается цеплючими крошками на свитер. Джона это устраивает, потому что это всё-таки еда и питье, и ему не надо никуда идти.
Вкус у зачерствевшей булочки отвратительный, в горле першит от холодного кофе, но Джон этого не замечает, гипнотизируя взглядом телефон.
Он хочет позвонить домой и узнать, как дела у Шерлока.
Он не может позвонить домой, потому что у Шерлока, разумеется, всё в порядке, Шерлок взрослый человек, и к тому же вокруг дома сидят под прикрытием как минимум три агента Майкрофта — Джон заметил их утром, когда шёл на работу. Мышь не проскочит, успокаивает себя Джон, поглаживая кончиками пальцев телефонную трубку.
Никакая мышь не сравнится с Мориарти в способности просачиваться туда, куда не просят, но Джон старательно гонит эту мысль.
Ему отчаянно нужно позвонить домой.
Он абсолютно не может позвонить домой.
Джон давится булочкой и кашляет, на глазах у него выступают слёзы; он запивает застрявшие в горле крошки остатками кофе и долго сидит за столом, глядя на свежевыкрашенную стенку напротив, прежде чем встать, сполоснуть чашку, привести в порядок стол и себя и открыть кабинет.
— С тобой всё в порядке? — спрашивает Сара, когда Джон уходит домой.
Джону немного интересно, что именно в его виде сподвигло её забеспокоиться, если утром она ясно показала, что всё, что у них отныне будет общего — это место работы.
— Да, — отвечает он. — Да, всё отлично. Хорошего вечера, Сара.
Она не отвечает, возвращаясь к медицинским картам, которые разбирала.
Джон толкает больничную дверь с отчетливой мыслью: что я здесь делаю?
Зачем я здесь? Разве здесь моё место?
* * *
В супермаркете по дороге домой людно и светло. Джон кидает в тележку консервированные бобы, молоко, черный чай, хрустящие крекеры, хлеб для тостов, масло, добавляет пачку очищенного кешью — единственного десерта, который признает Шерлок.
Очередь к кассе вьётся змеиным хвостом, теряясь где-то между стеллажей. Джон встаёт между коробками с хлопьями и пирамидой сладкой кукурузы и устало прикрывает глаза. Ему не нужно смотреть вокруг, чтобы вовремя делать вперед шаг или два, приближаясь к кассе.
Дикий визг молоденькой кассирши заставляет его рывком вскинуться и открыть глаза.
— Спокойствие, дамы и господа, только спокойствие! — на стойку, с хрустом давя клавиши кассы, вспрыгивает человек в черной маске, скрывающей лицо. Он одет в зеленое — туника и лосины, и на ногах у него остроносые кожаные туфли.
Это было бы смехотворно, не будь у него в руках слегка поблескивающего револьвера.
Умно, думает Джон мельком, после никто из свидетелей не вспомнит ничего, кроме наряда Робин Гуда, который уничтожить легче, чем сказать «От топота копыт пыль по полю летит».
— Вы — наши заложники, — человек не кричит, но с легкостью перекрывает голосом крики испуганных женщин. Джон быстро оглядывается — молчаливые люди, с головы до ног одетые в черное, сжимают кольцо, оттесняя покупателей к кассам, заставляя столпиться. Это происходит настолько профессионально и быстро, что Джон не может не восхититься, пусть и невольно. — Если вы будете вести себя хорошо, то попадёте сегодня ночью домой, к вашим женам и мужьям, к маленьким деткам и старым бабушкам и дедушкам, — сладкоречиво журчит Робин Гуд, и Джону хочется отмыть уши от этой ядовитой патоки. — А если плохо, то с вами произойдёт вот что...
Он щёлкает пальцами.
Всё происходит слишком быстро, слишком неправильно.
От выстрела в упор юная кассирша замолкает и падает под стойку.
Джон видит, как струйка крови выползает из-под стойки, и стоящие рядом люди шарахаются в ужасе.
— Всем всё ясно? — ласково спрашивает Робин Гуд.
— Чего вы хотите? — кричит кто-то из толпы. — Выкуп? Моя семья соберет деньги, отпустите меня!..
Ещё один выстрел прерывает этого человека. Джон слышит, как булькает кровь в его горле, прежде чем он падает и больше не встаёт.
— Я хочу тишины, — назидательно говорит Робин Гуд. — Я очень не люблю шум. Посидите тихо несколько часов, и, возможно, вы будете рассказывать об этом внукам.
Кто-то судорожно всхлипывает, зажимая себе рот рукой; дети жмутся к родителям, понимая не так много из происходящего, чтобы начать плакать. Джон слышит треск и понимает, что это треснула под его собственными пальцами пластиковая ручка тележки.
Робин Гуд — чья личность, возможно, секрет для всех прочих, но не для Джона — соскакивает на пол и уходит куда-то в сторону служебных помещений, прихватив по дороге с полки батончик «Баунти».
Джон гадает, заметил ли его Мориарти в толпе.
* * *
— Господи, что нам делать, Господи, — всхлипывает пожилая дама, сидя у витрины с замороженными полуфабрикатами. Её муж успокаивающе обнимает её за плечи, но Джон видит, как у него самого трясутся от страха губы.
— Всё будет хорошо, Эдит, — шепчет он. — Только будь потише, и мы выберемся отсюда. И поздравим малышку Рози с днём рождения ещё до того, как она ляжет спать. Только тише, тише, ради Бога.
Родители кормят детей шоколадками со стендов, умоляя не плакать, не проситься домой, не кричать и не бегать. Люди Мориарти равнодушно наблюдают, держа наготове новенькие, ещё пахнущие смазкой автоматы.
Всё происходящее кажется Джону настолько неимоверно абсурдным, что он задаётся вопросом, не заснул ли он в метро по пути домой и не приснилось ли ему это.
Впрочем, этим вопросом он задавался всякий раз, как имел дело с Мориарти, с самого момента их первой встречи.
Пора было уже привыкнуть, что самый затяжной и невероятный кошмар с участием Мориарти неизменно оказывался реальностью.
Джон не чувствует страха. Его страх за себя сгорел в степях Афганистана, а Шерлока здесь нет. И нет Гарри. Нет никого, кто был бы действительно дорог Джону.
Их здесь нет, а Мориарти есть, значит, в данный момент он не сможет до них добраться.
Эта мысль дарит Джону восхитительное чувство, которого он не испытывал со дня школьного выпускного бала.
Чувство свободы.
Джон перебирает в уме варианты того, что может предпринять, и приходит к выводу, что не может ничего. Он один, со стетоскопом в кармане вместо пистолета, против трёх десятков вооруженных бойцов и Мориарти. И у него мало информации. Кто имеет информацию, тот поимеет и врага, говорил сержант Смити. Джон не представляет себе, как надолго затянется ситуация в том виде, в каком она есть, чего хочет Мориарти, как он рассчитывает выбраться отсюда, если снаружи уже слышны полицейские сирены.
Джон просчитывает предполагаемые действия полиции легко — должно быть, Мориарти это тоже было несложно, когда он составлял план захвата супермаркета. Но не успевает Джон задаться всеми закономерно вытекающими вопросами, как раздается взрыв.
Джон закостеневает, до боли сжимая зубы. Бомбы у запасных выходов. Скорее всего, растяжки. Хотя, возможно, срабатывающие от давления.
И на стоянке тоже, понимает Джон, когда столб пламени охватывает не успевшую затормозить полицейскую машину и закрывает собой вечернее небо, видное в окно супермаркета.
Цена стремительно растет с каждой минутой, но Джон всё ещё не представляет, за что Мориарти готов её заплатить. За халявный шоколадный батончик? За возможность покрасоваться перед толпой народа в обтягивающих лосинах?
У мужчины средних лет не выдерживают нервы; он бросается к выходу, отшвырнув с пути одного из людей Мориарти, но делает ровно два с половиной шага до того, как пуля прошивает ему сердце.
Больше никто не рискует лишний раз шевельнуться.
* * *
Телефоны начинают звонить — задержавшихся по дороге домой ждут и беспокоятся. Люди Мориарти собирают телефоны и давят каблуками ботинок; Джон с бессильной яростью смотрит, как подарок Гарри превращается в горку расплющенных микросхем.
Впрочем, как раз Джону никто не звонил.
Быть может, он даже придёт домой до того, как его отсутствие будет замечено.
Робин Гуд возвращается в зал, помахивая револьвером.
— Ты, — говорит он, указывая револьвером на Джона. — Вот ты, в коричневой куртке, иди-ка сюда.
— Зачем? — спрашивает Джон, не трогаясь с места.
Позади Джона кто-то сдавленно ахает, справедливо решив, что за наглость его убьют немедленно.
Так бы оно и было, полагает Джон, если бы темные, как маслины, глаза Мориарти в прорезях маски не сияли так азартно.
— Подойдёшь — узнаешь, — щедро обещает Мориарти. — Давай, шажок, другой, и ты на месте.
Джон не двигается.
— Ко мне, Джонни, — Мориарти наводит револьвер на Джона, на его левый локоть.
Он не убьёт немедленно, но спускать неповиновение в такой напряженный момент не станет.
И Джон нехотя делает шаг. И ещё один, и ещё, пока не подходит к Мориарти на расстояние вытянутой руки.
— Сковать ему руки за спиной, — отрывисто велит Мориарти.
Наручники обжигают холодом.
Полицейские сирены снаружи всё воют, но взрывов больше нет.
— Знаешь, почему я выбрал именно этот супермаркет? — Мориарти подцепляет Джона дулом револьвера под подбородок, заставляет посмотреть себе в глаза. — Потому что после работы ты, Джонни, направился именно сюда.
— Какая честь, — говорит Джон без малейшего энтузиазма. Он чувствует на себе взгляды всех заложников, слышащих этот разговор.
Если Мориарти оставит Джона здесь, ему может здорово достаться от тех, с кем он был с одной лодке. И как минимум ночь ему придётся провести в тюремной камере — в этом нет сомнений.
— Не стоит благодарности, — Мориарти улыбается под маской, Джон видит, как движется ткань. — Ты ещё не знаешь самой главной новости, Джонни.
Он делает паузу и держит её до тех пор, пока Джон не сдаётся и не спрашивает:
— Какой новости?
— Папочка берет тебя с собой в круиз, — Мориарти скользит дулом револьвера по щеке Джона, по губам, оставляя на них привкус металла. — Ты отправишься со мной.
— Куда? — вырывается у Джона.
— Куда-нибудь, — беззаботно взмахивает револьвером Мориарти. — В Англии в последнее время жарковато, не находишь?
— На мой вкус — ничуть, — отвечает Джон.
— Какая жалость, что я не прислушаюсь к твоему мнению, — Мориарти ерошит револьвером отросшие волосы Джона. — Оно было такое веское, но всё зря, всё втуне. Так утекает слава земная и всякий авторитет, Джонни, когда у тебя скованы руки за спиной, знаешь ли.
Джон предпочитает промолчать.
— Хороший мальчик, — одобряет Мориарти. — Пойдём, я дам тебе конфетку за твоё замечательное поведение.
Джон предпочел бы обойтись без конфет, но его мнение по-прежнему никого здесь не интересует. Его ведут под прицелом двух автоматов, и он идёт, глядя в спину Мориарти, пританцовывающего на ходу, расхлябанного, словно марионетка, словно пьяный кукловод, привязавший веревки к собственным рукам и командующий сам собой.
Его выводят на крышу. Здесь холодно, и Джон чувствует, как сырой ветер студит его пылающие щёки.
— Ждём, — выпевает Мориарти, — теперь мы ждё-ом, Джонни. Ребята, можете идти, последите пока за порядком там внизу.
«Ребята» молча уходят. Джон рассматривает возможность подобраться к Мориарти поближе, вырубить его и скинуть с крыши вниз, прямо в объятия полиции, но его мысли для Мориарти не секрет.
— Даже не думай о глупостях, — предупреждает Мориарти. — Штучки в стиле Рембо хороши, пока ты ешь попкорн и пялишься на большой экран. Здесь они не пройдут, дорогуша.
Мориарти всё время настороже, чуткий, как косуля, но опасный, как мальчишка-смертник, оставленный взрослыми прикрывать с пулеметом их отход из села, на которое наступают британские войска. Джон следит за кукольно-дергаными, резкими, нервными движениями Мориарти, за револьвером в его руках, за взглядом блестящих в сумерках глаз; Мориарти следит за обманчивой неподвижностью Джона, за неизменностью его неестественной из-за скованных рук, неудобной позы.
Им не приходится ждать долго: уже через три минуты Джон слышит гул крошечного вертолета.
Боже, Боже, думает Джон, с трудом подавляя желание истерически засмеяться, похоже, Шерлок останется сегодня без орехов и молока.
— Что, все твои люди влезут в эту игрушку? — Джон не хотел задавать этот вопрос вслух, но так получилось, что он его произнёс. Возможно, он сделал это потому, что был уверен — за гулом винта Мориарти не услышит.
— Они остаются здесь, хотя они пока об этом не знают! — кричит Мориарти в ответ. — И все остальные тоже! Мы летим с тобой вдвоём, не правда ли, Джонни, это романтично? Уверен, Шерлок будет смертельно нам завидовать, когда узнает!
Джону так не кажется, но высказать возражения у него возможности нет — Мориарти бьёт его рукояткой револьвера по затылку, и очертания вертолета, севшего на крышу, теряются во вспышке темноты.
* * *
Джон приходит в себя всё в той же темноте.
У него заклеен рот и связаны ноги. Левая рука, на которой он лежит, безнадежно затекла.
Он пробует перевернуться на спину и натыкается лопатками на что-то массивное, с чем-то булькающим внутри.
Изворачиваясь, как червяк при виде крючка, Джон отодвигается в сторону и неловко прижимается щекой к непонятному массивному. Пластик.
Канистра с топливом или маслом. Может быть, даже с водой, смотря кто и с какой целью собирал вещи в эту дорогу.
Джон пробует сесть, голова у него кружится, вокруг вещи — мешки, канистры, ящики, пахнет порохом, пылью, сухпайком, оружейным маслом, деревом; от смешения запахов Джон морщится и на миг задерживает дыхание.
Всё слишком знакомо ему, чтобы не вызывать желания это сделать.
Полёт Джону не нравится. Все, жалующиеся на плохое обслуживание «Бритиш Эйрвейз», должны сначала попробовать прокатиться в багажном отсеке вертолета, с шишкой на затылке и маньяком где-то в пассажирском отделении, заключает Джон, упираясь спиной в груду ящиков и вытягивая ноги.
У Джона есть время, чтобы думать, больше ему нечем заняться, и он думает о Шерлоке. Интересно, заметил ли тот, что Джон до сих пор не пришёл с работы? Сумел ли связать захват супермаркета, о котором, несомненно, шла речь в вечерних новостях, с тем, что Джона всё нет? Если да, то узнал ли уже, что Мориарти забрал Джона с собой?
Джон гадает, зачем всё это было. Даже у психопатов есть свои цели. Что получил Мориарти, посидев несколько часов в захваченном супермаркете? С сомнительной пользой проведенное время? Щекочущее нервы музыкальное сопровождение полицейских сирен? И зачем ему Джон? Чтобы ограничить действия Шерлока? Чтобы сильнее разозлить Майкрофта? Чтобы сложнее было скрываться там, куда он направляется, с заложником, которого надо где-то держать скрытно от всех?
Вопросы, вопросы без ответов теснятся в голове Джона, назойливые, как пчелы, жужжат, перекрывают один другой.
Джон закрывает глаза и представляет лицо Шерлока — такое, как на той фотографии, что он отснял, но не успел напечатать.
Шерлок из памяти смотрит на Джона недоуменно и обиженно. Он смотрит на Джона с другой стороны объектива, не допущенный на ту сторону, где остался Джон.
Вертолет приземляется. Становится тихо, и Джону кажется, что он сходит с ума.
Но нет. Дверь в багажный отсек распахивается, и Джон понимает, что не ошибся и не вообразил себе это.
Он отчетливо слышит знакомый шорох сухой афганской травы.
Глава V
Глава V
Тянет сигаретным дымом. Джон вдыхает глубже, не открывая глаз, — к запаху табака примешивается другой, сладковатый.
Опять.
Джон не знает, когда Мориарти невыносимей — когда ему просто весело, или когда он делает самокрутки с марихуаной. Всей разницы, на взгляд Джона, — это присутствие или отсутствие запаха.
Впрочем, наркотическая вонь — это не так уж плохо. По крайней мере, она заглушает запах пыли, запах раскаленной потрескавшейся земли. В апреле в Афганистане жарко — куда жарче, чем в Англии, что бы Мориарти ни говорил на этот счёт.
Джон встаёт, уже привычно трёт заспанные глаза и следы веревки на щиколотках. Ведро с холодной водой, как обычно, стоит под окном, и Джону снова еле хватает веревки, чтобы дойти и, наклонившись, набрать пригоршню воды. Тело зудит, кожу стягивает, щетина на щеках колет пальцы. Поразительно, как быстро после возвращения с войны привыкаешь к горячему душу и приятно пахнущему мылу, и как тоскует тело по этим вещам, если неожиданно лишается их.
Со двора слышны голоса; запах, заползавший в дверь, истончается и исчезает. Джон опирается ладонями о подоконник и выглядывает наружу.
Стекло грязное и местами разбито, но тем лучше — Джон отчетливо слышит разговор на смеси английского и пушту.
— К американцам скоро прибудет подкрепление, — говорящий носит короткую черную бороду и испещренный зарубками автомат. Мориарти слушает его, внимательно склонив голову, серьезный, как никогда; его губы яркие, как всегда после марихуаны, и растрепанные волосы стоят торчком, словно вздыбившаяся шерсть. Он выглядит юным и безответственным, особенно по контрасту со своим собеседником, но на лице последнего — неподдельное почтение. — На ту базу, что вниз по реке. Ходят слухи, что после этого начнётся зачистка всего Кандагара.
— У вас есть план, Джафар? — спрашивает Мориарти. — Или вы ждали меня, чтобы что-нибудь предпринять?
— Мохаммед Али предлагает напасть на базу следующей ночью, — отвечает Джафар. — Он не желает прислушиваться к вашим советам. Прошлым вечером он говорил с мужчинами о том, что вы помогали Усаме и Миллаху, и где они теперь? Ходят слухи, что вам нельзя доверять, как всякому неверному.
— Мохаммед ошибается, Аллах тому свидетель, — беззаботно улыбается Мориарти. — Сегодня я скажу Мохаммеду об этом сам. Нападение на базу сейчас — безумие. Сколько вас, сотня, две? База хорошо укреплена, у американцев есть танки и пулеметы.
— У нас тоже есть пулемет, — возражает Джафар.
— Один, — напоминает Мориарти. — И патронов к нему в обрез после того, как МИ-6 перехватила канал поставки в прошлом месяце.
Джон мысленно поздравляет подчинённых Майкрофта.
— Я приду к вам через несколько часов, и мы будем говорить, как подобает мужчинам, — Мориарти, в местных полотняных рубашке и штанах, с револьвером за поясом, похож не на мужчину, а на мальчишку — из тех, что обматывались взрывчаткой и бросались под колеса бронетранспортеров. Его глаза блестят точно так же, и Джон уверен — на девяносто девять процентов, не меньше — что причиной этому не марихуана, а реки крови, ждущие впереди.
Джон помнит воды Аргандаба, окрашенные алым после особенно жесткой схватки, — местные ждали британский батальон на берегу, на месте высадки, вооруженные пулеметом, винтовками и гранатами. Солено-медный привкус воды несколько дней невозможно было убрать с языка ничем; Джон знает, что это психосоматика, так же, как много лет спустя — хромота, но само по себе знание не меняет ничего.
Джон вспоминает, где в Кандагаре расположены американские военные базы; эта информация, конечно, не появляется в вечерних газетах, но, побродив по Афганистану, узнаешь такие вещи, и они с трудом изглаживаются из памяти. Здесь несколько баз, но, судя по тому, что поблизости река, имеется в виду та база, что в низовьях Аргандаба, в самой долине.
Когда-то Джон был знаком с несколькими морпехами с этой базы. Возможно, они всё ещё там.
Джафар уходит, пока Джон занят воспоминаниями, хранившимися где-то на отшибе мозга со дня знакомства с Шерлоком, — кто бы мог предположить, что однажды они ему пригодятся.
Мориарти появляется на пороге.
— Подслушивать нехорошо, Джонни, — укоризненно произносит он, садясь за грубо сколоченный стол. На фоне стола его ладони — белые и нежные. Их было бы очень легко размозжить одним ударом, Джон знает, как бить.
— Настало время, — говорит Мориарти, — отправить домой открытку с видами достопримечательностей, как ты на это смотришь, дорогуша? Шерлок и Майкрофт наверняка очень по тебе скучают, весточка от тебя их развеселит.
— В Афганистане нет достопримечательностей, — Джон выпрямляется, отходит к лавке, что между окном и крюком, к которому привязана веревка; он чувствует, как она провисает, и натёртая ею кожа горит.
— Я уверен, Шерлок с тобой не согласится, для него здесь есть как минимум одна достопримечательность — ты, — Мориарти смеётся, запрокинув голову.
Джон кладёт руку на лавку; скользит ладонью вниз, выхватывает из-под сиденья припрятанную с вечера увесистую деревянную скалку и слитным стремительным движением бросает её — прямо в выделяющейся на бледной коже кадык.
Мориарти уклоняется, не прекращая смеяться, скалка свистит мимо и ударяется о стену.
Джон ненавидит эти игры, ненавидит, что Мориарти превращает это в игру, тогда как Джон, будь у него возможность, убил бы со всей возможной серьезностью.
— Ты очарователен в своём упорстве, Джонни, — Мориарти наклоняется, чтобы подобрать скалку, взвешивает её на руке. — Мы здесь третий день, и это восьмой раз, когда ты пытаешься меня убить. Я не ожидал, что нам с тобой будет так весело.
— У нас разные взгляды на веселье, — устало отвечает Джон.
— Неужели? — вкрадчиво спрашивает Мориарти, подаваясь вперед. — Я убиваю, ты пытаешься убить. Признаться, я вижу большое сходство между нами, несмотря на то, что ты зарос щетиной и похож на плюшевого мишку, а я нет.
Он достает револьвер из-за пояса и стреляет в ножку лавки, заранее расшатанную Джоном, чтобы в удобный момент выхватить, вскочить и метнуть. Ножка разлетается в щепки; лавка кренится и рушится на пол вместе с Джоном.
— Какая неприятность, Джонни, — Мориарти сокрушенно разводит руками. — Придётся тебе посидеть на полу, пока меня не будет. Папочка уходит сегодня по взрослым делам, как ты уже подслушал. Но сначала — открытка.
Джон слабо представляет, что имеет в виду Мориарти, говоря «открытка», пока последний не приносит откуда-то со двора видеокамеру на штативе.
— Можно не улыбаться, пока будешь смотреть в объектив, — советует Мориарти, с видом заправского оператора наклоняясь над камерой. — Это придаст нашему маленькому домашнему видео оттенок трагичности и реализма, присущий документальным фильмам. Сценарий для тебя уже готов, Джонни, повторишь то, что я тебе сейчас скажу. Слушай и запоминай.
В сценаристы мыльных опер Мориарти не годится — «сценарий», сочиненный им, краток и деловит.
— Добрый день, Шерлок, Майкрофт, — говорит Джон, глядя в камеру. — Я — заложник Мориарти. Ничего не предпринимайте, иначе со следующей почтой на Бейкер-стрит придёт какая-нибудь часть моего тела. Шерлок, ты не должен меня искать. Майкрофт, вам следует сосредоточить свои действия на внутренней политике Англии. Если вы последуете этим указаниям, через неделю придёт новая кассета, чтобы вы могли быть уверены, что я жив.
Глазок камеры мигает, Джон старательно морщится, делая вид, что это раздражает и слепит глаза, и моргает — три коротких взмаха ресницами, три длинных, три коротких. SOS.
«Аргандаб», моргает он азбукой Морзе, молясь, чтобы Мориарти не заметил этого. Об этом приёме Джон узнал у морпехов, тех самых, с базы, которая ждёт подкрепления в ближайшие дни; в британской армии, где довелось побывать Мориарти, это не в ходу.
Глупо ждать, что Майкрофт и Шерлок последуют указаниям на этой кассете. Джон не сомневается, что Мориарти не настолько безумен, чтобы рассчитывать угрозой жизни Джона удержать Майкрофта от занятий внешней политикой.
Впрочем, возможно, ему удастся удержать Шерлока от активных действий некоторое время. Эмоции — сильный рычаг, и Мориарти, безусловно, нашёл единственную более-менее подходящую точку опоры, чтобы этим рычагом повернуть мир туда, куда нужно.
Быть может, Мориарти рассчитывает даже на то, что Шерлок возьмётся мешать Майкрофту — ради Джона, если посчитает, что Майкрофт слишком грубо нарушает продиктованные условия. Впрочем, это предположение кажется Джону уже совершенно фантастичным.
— Хороший мальчик, — одобряет Мориарти, выключая камеру и вынимая кассету.
Кусок развалившейся лавки взрывается на лету деревянными брызгами.
— Ты надумал поиграть в тарелочки, дорогуша? — с интересом спрашивает Мориарти. — Знаешь, эта мирная забава — ты кидаешь всякую плоскую мелочь в воздух, а я стреляю и разношу эту мелочь вдребезги. Тебе положено радоваться моим стрелковым успехом, прыгать и хлопать в ладоши, Джонни, почему же ты сидишь и молчишь?
Джон размеренно дышит, сглатывая желчный привкус бешенства.
* * *
Когда Мориарти уходит, Джон принимается за то, чем пробовал заниматься бессчетное количество раз за эти два с половиной дня, — дергает и теребит узлы у щиколоток, пытается перетереть толстую веревку, перегрызть, разрезать. Каждая минута здесь — шаг по канату над пропастью, и Джон не собирается задерживаться в этом месте хотя бы на одну лишнюю секунду.
Не только Мориарти уворачивается от смертоносных предметов, в особенности вечером; Джону уже довелось сыграть роль ассистента Вильгельма Телля — засохший яблочный сок слепил ему волосы в жесткую массу, и помощницы циркового метателя ножей — рукава рубашки и штанины брюк Джона испещрены пятнами крови от случайных царапин и дырами там, где их проткнули пригвоздившие его к стене ножи.
Мориарти не планирует убивать Джона, по крайней мере, пока, иначе Джон был бы давно мертв; но этот полуплен-полурабство унизительней любой смерти.
Если уж Джон жив, он постарается сделать так, чтобы его жизнь протекала как-нибудь иначе.
Узлы не поддаются, веревка толстая, острые щепки словно вязнут в ней, тупясь за секунды.
Джон добирается до ведра, притягивает его к себе за ручку — но он неловок, и ведро опрокидывается; вода, которой и так осталось на дне, разливается по полу, просачивается в трещины между досками.
Джон вполголоса поминает в одном предложении Аллаха, Мориарти и анальный секс с применением дополнительных приспособлений и берёт ещё одну щепку.
Он просовывает её под веревку и ведет острым краем по собственной коже.
Кожа расходится под нажимом мгновенно. Джон запрещает себе думать о заражении крови, о пыли и грязи вокруг, пока кровь пропитывает веревку.
От влаги веревка разбухает и становится мягче; Джон ожесточенно пилит её оставшимися щепками, разрывает руками отдельные волокна, поглядывая в сторону окна — но снаружи, кажется, никого нет, и Джон молится всем известным богам о том, чтобы Мохаммед Али оказался самым несговорчивым бараном на свете и занял Мориарти разговором на как можно более долгий срок.
На лбу Джона выступает пот, дыхание сбивается к тому моменту, когда одна нога наконец становится свободна. Джон отрывает лоскут от подола рубашки и наскоро перевязывает свою рану, чтобы не капать кровью, и принимается за вторую ногу.
Теперь ему доподлинно известно, как трудно ранить себя самого, и сделать это оказывается сложней, чем в первый раз, когда его вело отчаяние. Он стискивает зубы так, что виски начинает ломить, так, что намертво сводит челюсть, он делает глубокий вдох и режет глубоко, так, чтобы кровь пропитывала веревку быстрей.
Когда веревка окончательно падает на пол, Джона мутит от боли и слабости, и нет сил даже обрадоваться успешному исполнению собственного плана.
Он перевязывает вторую щиколотку — бинт на первой уже успел намертво присохнуть к коже — и торопливо обыскивает хижину; забирает аптечку, несколько порций сухпайка, пару запасных зажигалок, складывает всё в импровизированный мешок из тряпки и затягивает горловину пропитанными кровью веревками. Оружия либо здесь нет, либо оно спрятано слишком хорошо, чтобы найти вот так сразу, и у Джона нет времени искать как следует.
Он уходит, щурясь на поля под палящим афганским солнцем.
Ему легко дышать и легко идти, легче, чем за весь последний год.
— Боже, храни королеву, — шепотом произносит Джон и отдаёт честь неведомо кому, скрываясь от возможных местных обитателей за ближайшим холмом.
* * *
Отойдя на несколько километров, Джон разрешает себе сделать привал в укромном овраге и потрошит аптечку.
Он находит два десятка маленьких шприцев-пистолетиков с морфием, обеззараживающее, бинты, вату, слабительное, лейкопластырь, маленький хирургический набор, заживляющую мазь. Когда он отдирает тряпки с ног, отходит и кожа; раны расходятся и начинают кровоточить. Чтобы это унять, он расходует чертову уйму ваты и обеззараживающего и заматывает всё поверх густого слоя мази десятком мотков бинта. Он не может позволить себе, чтобы раны помешали ему идти.
Расстояние до американской базы Джон представляет себе смутно, главным образом потому, что не может определить, где именно находится. Провинция Кандагар обширна, и одному только вездесущему Аллаху известно, сколько здесь разбросано таких укромных хижин, как та, в которой Мориарти держал Джона.
Самый верный и самый опасный путь — это идти вдоль реки Аргандаб. Это верный шанс быть замеченным и сначала расстрелянным, а потом уж спрошенным об имени и цели визита. Но это единственный шанс добраться до базы, пока не будет слишком поздно, и, если на то пошло, вообще добраться куда-то, а не сгинуть в полях Афганистана, из которых чуть ли не половина — заминирована.
Или хуже того — попасться Мориарти снова, заплутав поблизости от села, где располагается Мохаммед Али и его люди. Джону не хочется знать, какое наказание за побег придёт Мориарти в голову, отнюдь.
Джон примерно знает, в какой стороне искать реку. Он не колеблется долго, прежде чем встать на ноги, не обращая внимания на дискомфорт в щиколотках, и отправиться туда.
* * *
Воды Аргандаба так же холодны, как помнит Джон. Он умывается и пьёт попеременно — пригоршню воды на лицо, пригоршню в пересохший рот. Рядом нет никого, и Джон благодарит свою удачу, не зная, как долго ещё она будет к нему настолько благосклонна.
Он идёт вдоль берега к низовьям, пытаясь определить, сколько ему идти. Тыльные стороны ладоней Джона уже заново покрылись загаром — таким же, как тот, что в своё время дал Шерлоку понять, что Джон был на войне.
В этом дедуктивном умозаключении только одна ошибка, думает Джон, ошибка, которую не допустил в своё время Майкрофт. Прошедшее время.
Я всё ещё на войне. И очень может быть, что я никогда не прекращу воевать.
Джон шагает по неровной горячей земле, чувствуя, как бинты медленно пропитываются кровью — раны, которые он постоянно тревожит ходьбой, никак не могут начать как следует зарастать; он не расслабляется ни на секунду, следя за окрестностями, отсутствие какого бы то ни было оружия заставляет его ощущать себя голым и беззащитным.
Он признается себе, что — на самом деле — не хотел бы никакой иной судьбы.
Хотя, конечно, не отказался бы даже от плохонькой беретты или пижонского кольта.
* * *
Через несколько часов Джон приближается к селению. Судя по многолюдности, это как раз то село, где расположился Мохаммед Али; конечно, это может быть и какое-нибудь другое, но Джон решает не рисковать и обходит село по широкой дуге. Он проползает на четвереньках между овцами, стада которых пасутся на полях позади села; ему удаётся не столкнуться с пастухами. Он огибает на безопасном расстоянии стайку трещащих что-то на дари женщин, с ног до головы укрытых хиджабами, и вновь выходит к реке.
И удача покидает его, потом что с этого момента безлюдная местность кончается, и ему приходится прятаться ежеминутно: с его русыми волосами и европейскими чертами лица он выделяется на местности, как мухомор среди шампиньонов.
Его замечают мальчишки, пришедшие к реке за водой, и провожают внимательными взглядами. Джон чувствует, как адреналин волнами выплескивается в кровь, пока он идёт прочь.
Они расскажут взрослым о незнакомце, но, скорее всего, упомянут, что он выглядел безобидно и прошёл мимо. Погони не будет, если только об этой встрече не узнает Мориарти, но Джон надеется, что тот будет слишком занят сегодня весь день, чтобы обращать внимание на чью-то досужую болтовню.
Зря, зря пресса возмущается количеством войск НАТО в Афганистане, думает Джон, сколько ни иду, не встретил никого, кто был бы родом не отсюда. Ему попадаются стада овец, занятые работой в поле женщины, молчаливые мужчины с черными, как смоль, бородами, а однажды даже патруль афганской полиции — предмет гордости миротворческого совета ООН и проклятий тех местных, кто хочет мира, потому что никакая другая полиция в мире так не коррумпирована и не настроена так враждебно по отношению к упомянутой организации северо-атлантического договора.
Воспоминание о том, что НАТО и ООН помогают Афганистану сформировать собственную армию из местных, заставляет Джона рассмеяться вслух. Крупная рыба на миг выпрыгивает из волн Аргандаба и с плеском падает обратно, словно разделяя веселье Джона. С тем же успехом идеалистически настроенная Европа могла бы сесть на собственноручно сложенную бочку с порохом и поджечь заботливо вставленный фитиль.
Когда Джон однажды поделился этими мыслями с Майком Стамфордом, в пабе после работе, Майк сказал, что Джон судит предвзято и перегибает палку. И что, конечно, в тех краях напряженка, это да, но, черт возьми, есть же сдвиги в сторону демократических ценностей и всё такое.
Я там был, Майк, сказал тогда Джон и заказал ещё пива.
Когда наступает вечер, Джон располагается в удобной ложбинке между холмами и съедает один из сухпайков.
Он гадает, сколько ему ещё нужно пройти, чтобы сделать то, что он должен сделать. Ноги, отвыкшие от марш-бросков, ноют; Джон рассматривает вариант не делать новую перевязку, а оставить присохшие бинты как есть — слишком ему хочется спать.
Мориарти должен был уже обнаружить отсутствие Джона.
Шерлок и Майкрофт, возможно, уже увидели видеозапись.
Джону хочется верить, что Гарри ничего не узнает о его насильственном возвращении в Афганистан. Ведь в этот раз он даже не может отправить домой пару фотографий, чтобы дать знать, что жив и здоров.
Джон засыпает, глядя в звездное небо и кутаясь в свою испещренную дырами рубашку.
Его сны пахнут яблочным соком.
Глава VI
Глава VI
Джона будит рев автомобильного мотора. Прежде, чем разлепить сонные веки, Джон успевает вскочить, бесцельно мазнуть правой рукой в воздухе у бедра, там, где должна быть рукоять пистолета, ощутить, как сердце, подхлестнутое мощным выбросом адреналина, бешено колотится о грудную клетку, и услышать:
— Эй-эй, приятель, полегче, не так быстро. Ты ведь не местный, так? Ты говоришь по-английски?
У говорящего сильный американский акцент. Джон никогда раньше не слышал этого голоса и поэтому расслабляется, прежде чем протереть глаза ладонью — ресницы кое-где слиплись за ночь от гноя, в уголках глаз песок — и наконец открыть их.
— Я говорю по-английски, — признаётся Джон, помедлив.
Американец, стоящий на склоне одного из холмов, одет в джинсы и клетчатую рубашку; у него белые зубы, которые он охотно демонстрирует в улыбке, светлая полоска на запястье — носил часы, судя по ширине ремешка и краям незагорелой полосы, массивные, с рельефным ремешком, дорогие, или подделку под дорогие. У него на щеках двухдневная щетина, которая не придаёт ему мужественности или сходства с местными, но подчеркивает, что здесь этот человек чувствует себя не в своей тарелке.
В общем и целом американец выглядит безобидно, выглядит уроженцем благополучной солнечной Флориды или Калифорнии, любящим свою страну, свою жену и даже свой кредит в банке как признак жизненной стабильности. Джон не так уж силен в дедукции, но готов поставить на кон свою аптечку, что этот человек никогда не был на войне и прямо сейчас не желает Джону зла.
Правда, за то, что он не подручный Мориарти, Джон ручаться не может. Слишком хорошо он помнит робкого и застенчивого Джима из IT, не вызвавшего и тени подозрения даже у Шерлока.
— Слава богу, — облегченно вздыхает американец и спрыгивает со склона в ложбинку, где ночевал Джон. — Я уже отчаялся найти в этой чертовой стране кого-то, кто понимает язык Соединённых Штатов, ей-богу, местные и их бараны смотрят на меня одинаково тупо, когда я у них что-то спрашиваю.
— Спрашивать у баранов — не самый эффективный выбор, если хочешь получить ответ, — замечает Джон, не отрицая и не утверждая, что он не местный. Конечно, внешность у него не афганская, но мало ли, собственно.
Подобная сдержанность может пригодиться.
— А ты остряк, приятель, — американец дарит Джону ещё одну белозубую улыбку и хлопает его по плечу. — Я Гэри, Гэри Стернхолл. Корреспондент новостей на пятом канале, может, видел как-нибудь?
Джон отрицательно качает головой, но Гэри это не смущает.
— Понимаешь, какое дело, — доверительно говорит он. — Меня тут послали в эту горячую точку, в этот гребаный Афганистан — как вы тут ещё все не поджарились, хотел бы я знать, сорок пять градусов в тени, а? — и мне надо сделать репортаж. Водитель у меня из местных, — Гэри с досадой оглядывается назад — там между холмами просматривается черный джип. — Тупой, как пробка. Знает только «да», «нет», «влево», «вправо» и «не понимаю», да и те говорит с таким акцентом, что ни черта не разберешь. А мне надо найти здесь кого-нибудь, у кого можно взять интервью, хоть солдата, хоть кого. Или, может, где-то поблизости намечается заварушка, о которой можно сделать вкусный репортаж, а? — Гэри с надеждой смотрит Джону в лицо. — Слушай, если тебе нацепить черные бороду и парик, может, ты сойдёшь за местного? Акцент как-нибудь сымитируешь, что говорить, сочиним.
Но у Джона есть идея получше.
— Я знаю одно местечко, где солдат — завались, — медленно говорит он. — Американские морпехи. Думаю, они рады будут дать интервью. А если тебе повезет, то там, где они находятся, скоро начнётся такая заварушка, что никому мало не покажется.
— Парень, ты моё спасение! — восклицает Гэри и тут же начинает карабкаться вверх из ложбинки, не желая терять ни минуты. — Поехали с нами, покажешь, где это место. А если ты и с водителем сумеешь договориться, я тебе по гроб жизни буду благодарен.
Может, не так уж он и далеко, твой гроб, думает Джон, раз уж у тебя хватило глупости отправиться сюда и заехать в такие дебри без надежного проводника и без оружия.
У водителя оружие есть; Джон различает характерные очертания под широкой афганской рубашкой. И, судя по чересчур равнодушному лицу, водитель не так уж и плохо разбирается в английском.
— Тебя как зовут-то, парень? — спохватывается Гэри, услужливо распахивая перед Джоном дверцу джипа. — А то так и звать тебя «парень» всю дорогу как-то несподручно.
— Дж... — Джон запинается. Возможно, это паранойя, но идея представиться настоящим именем вот так с бухты-барахты не кажется Джону удачной. — Джим, — говорит он наконец, усаживаясь в машину, потому что уже успел сказать «Дж», и тут же об этом жалеет. Мало ли на свете подходящих имен, начинающихся с этого звука: Джордж, Джефф, Джерри, сколько угодно.
Но из всех возможных первым Джону в голову пришло это.
С точки зрения логики и психологии это вполне объяснимо, полагает Джон, но от объяснимости факт не становится менее неприятным.
* * *
— Так куда ты меня хочешь привести? — спрашивает Гэри, выдержав в молчании не более семи минут.
Джон косится на водителя и спрашивает, собрав воедино свои скудные университетские познания во французском:
— Peux-tu parler français?
— А? Что? — искренне растерян Гэри. Определенно, ответ на вопрос — нет, не может. — Ты что это вдруг заговорил, как лягушатник?
Водитель крепче сжимает руль, но больше ничем не проявляет недовольства и удивления непонятной речью.
— У тебя есть бумага и карандаш? — спрашивает Джон. — Ну или хотя бы телефон?
— Телефон есть, — Гэри, заинтригованный, вытаскивает из кармана тоненький слайдер. — А зачем тебе? Сеть тут всё равно не ловит.
Джон набирает сообщение и молча возвращает телефон Гэри.
«Не зачитывай это вслух. И вообще держи язык за зубами. Твой водитель отлично понимает всё, что ты говоришь, и у него есть оружие. Я не хочу говорить при нём, куда мы направляемся».
Гэри хмурится и открывает было рот, чтобы ответить Джону вслух, но Джон быстро прижимает палец к губам и легонько толкает руку Гэри с телефоном.
«Что ты несешь, Джим? Если бы это отродье умственно отсталого верблюда что-то понимало, я бы это заметил. И куда мы всё-таки направляемся, а? Не хочешь говорить, напиши. А то я тебя самого начну в чём-нибудь подозревать».
«Черта с два ты заметил», — строчит Джон; кожа на ладонях зудит, неловкие пальцы плохо слушаются. — «Он не глупее тебя, а то и умнее. Присмотрись к его левой подмышке, увидишь пистолет под одеждой. Только не пялься на него, как на Шерон Стоун без трусиков, он заметит. Наш пункт назначения — американская военная база в низовьях Аргандаба».
«Ты уверен, что не пересмотрел дешевых шпионских фильмов?» — пишет Гэри в ответ. — «Оружие, водитель, который притворяется, бред какой-то. Кому я тут нужен?»
«Идиоты всем нужны», — пишет Джон в сердцах, — «особенно богатые американские идиоты. Ты не знаешь ни одного местного языка, у тебя нет охраны, ты корреспондент. У тебя можно отобрать деньги и вещи, тебя можно взять в плен и потребовать за тебя выкуп, и на этом деле даже прославиться, если твой канал решит, что это какой-никакой, а эксклюзив. На этом террористы делают себе имя — на заложниках и ещё на крупных взрывах».
«Эй, Джим, следи-ка за языком. Ехать в моей машине и называть меня идиотом — это как-то невежливо с твоей стороны. Я не знаю, сколько правды, а сколько бреда в том, что ты мне тут наболтал, но так и быть, ради твоего душевного спокойствия я присмотрю за водителем».
На этом Гэри прячет телефон в карман, считая разговор о шпионских страстях оконченным.
Идиоты, думает Джон, — истинное благословение этой страны.
* * *
Как бы то ни было, джип ни разу не сворачивает с дороги, которую указывает Джон, и уже к полудню они прибывают к месту назначения. Джон велит водителю остановиться за километр до базы — её отсюда не увидеть, но Джон знает, как до неё добраться.
— Теперь мы идти пешком. Ты ждать здесь, — объясняет Джон водителю на своём скверном пушту.
Водитель не выглядит вполне убежденным словами Джона, но Гэри подкрепляет их беззаботным взмахом руки:
— Ты пока погоди здесь, приятель, раз Джимми говорит, что надо, значит, надо. Мы пойдём, а ты сиди тут, не скучай без нас и не поджарься в этой консервной банке.
Гэри говорит, разумеется, по-английски, и его ничуть не смущает, что ничего в этом языке не понимающее «отродье умственно отсталого верблюда» хмуро кивает и устраивается за рулём поудобнее.
Джон готов побиться о заклад — такая идиллия продлится ровно до тех пор, пока они с Гэри не скроются за первым поворотом.
Раны Джона успели поджить за ночь, и теперь Джон чувствует, как присохший бинт неприятно оттягивает кожу при каждом шаге. Это почти больно, и при беге может причинить неприятности, но, в общем, терпимо.
— Далеко идти-то? — обливающийся потом Гэри завязывает узелки на углах платка и нахлобучивает эту самодельную панамку себе на голову.
— Недалеко, — отзывается Джон, оглядываясь на джип. — Минут пятнадцать-двадцать, и мы на месте.
— Почему мы не могли их проехать на машине, а? — Гэри останавливается, чтобы вытрясти из кроссовки камешек. — Дорога хорошая. Из-за твоих шпионских бредней? Только не говори, что из-за них.
— Это не бредни, — устало говорит Джон. — Ты думаешь, я здесь позавчера оказался, как и ты?
— Думаю, нет, — Гэри оценивающе оглядывает рванье, в которое превратилась одежда Джона, бинты на его ногах и пропыленный мешок.
— Я знаю эту страну гораздо лучше, чем мне бы хотелось, — говорит Джон. — И если тебе повезет не узнать её так, как знаю я, значит, там, наверху, — Джон для наглядности тыкает пальцем в пронзительно-голубое небо над головой, — тебя кто-то очень любит.
— Хорош меня пугать, Джим, ты не дедуля-ветеран, а я не шестилетний внучек, — недовольно фыркает Гэри.
— Пугать тебя, если что, буду не я, — Джон снова оглядывается. Джип уже почти скрылся из виду, ещё раз повернуть, следуя изгибам дороги, то не будет видно совсем. — Но раз ты так не хочешь идти пешком, давай-ка срежем путь.
— По полям? Мы там ноги переломаем, — протестует Гэри.
— Это не предложение, это настоятельная рекомендация, — огрызается Джон, окончательно выведенный из себя. Хуже нет — таскаться по местам военных действий с тупоголовым гражданским; головная боль не то чтобы удваивается — удесятеряется. — Если хочешь, думай, что я псих. Но мы пойдём через поля. И сделаем крюк через вон ту рощицу.
— Я в этой роще ничего не забыл! — Гэри останавливается и сжимает кулаки. — Какого хрена, Джим?
— Мы. Идём. Через. Поля, — повторяет Джон без нажима и негромко, тем голосом, который выработал, командуя новобранцами.
А потом он разворачивается и ступает в поле с наезженной дороги. И слышит, как Гэри, ругаясь себе под нос, следует за ним.
* * *
Необходимости воевать с собственным спутником больше нет — Гэри, кажется, смирился с безумием Джона, и теперь только отмеряет пройденное расстояние и затраченное время, надеясь всё же добраться в упомянутый Джоном срок до обещанной американской базы.
Будь Джон моджахедом, Гэри уже распрощался бы со своими планами на день, а может, и на всю оставшуюся жизнь. Легковерность и беспечность корреспондента, отправленного не на какую-нибудь Ривьеру, а в горячую точку, поражает Джона.
Хотя, возможно, он отвык от людей, которые не воевали никогда и ни с кем. Сослуживцы, а потом Шерлок, Майкрофт, даже Мориарти — все, с кем Джон так или иначе имел дело за последние годы — за исключением разве что пациентов и коллег по больнице — хорошо представляли себе, что такое война, даже если никогда не были на фронте.
Джону странно и дико видеть строптивую реакцию Гэри на элементарное, его слепоту по отношению к очевидному.
Джон движется от возвышенности к возвышенности, оглядываясь, прячась. Вполне возможно, что вокруг сейчас уже снуют люди Мохаммеда Али и Мориарти; излишняя предосторожность в Афганистане не бывает по-настоящему излишней.
— Чувствую себя, как в детстве, когда я был в бойскаутах, — ворчит Гэри, послушно повторяя за Джоном все ухищрения. — Не дай бог, Джим, ты заставишь меня разжигать костер на время или заниматься ещё какой-нибудь такой дребеденью.
Джон не отвечает на это неуместное нытье, он занят другим. До рощицы, которая представляется ему спасительной, осталось совсем недалеко; и, если он верно всё помнит, за ней откроются холмы, окружающие долину Аргандаба, в которой расположена база.
Он проскальзывает под сень деревьев и облегченно вздыхает.
Ещё немного, и они будут на месте. Гэри получит своё интервью, а Джон сумеет предупредить морпехов об опасности и наконец помыться. И съесть что-нибудь, кроме сухпайка, Джон тоже не отказался бы.
Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, заклинал когда-то сержант Смити взвод порученных ему желторотых новобранцев. Расслабишься раньше времени — и надейся только, что у твоей девушки хватит ума выскочить замуж за другого, пока она не постареет, дожидаясь тебя или похоронки.
У Джона нет девушки, и похоронку ждать некому — разве что Гарри. Но это не умаляет его злости на себя — первой эмоции, которую он ощущает, когда слышится безошибочно узнаваемый свист, и Гэри падает, схватившись обеими руками за горло.
Следующая пуля летит прямо над Джоном — не распластайся он вовремя в траве, она попала бы ему в ногу.
Он опоздал.
Он всё-таки опоздал.
— Спокойно, — звучит насмешливый голос Мориарти. — Этого не трогать, я им займусь. Оттащите первого куда-нибудь, чтобы не мозолил глаза.
Джон перекатывается на спину, садится; потом встает, опираясь о дерево, чувствуя, как неожиданно сильно пульсирует боль в заживающих ранах.
Никогда прежде он так не жалел об отсутствии оружия.
— О-ля-ля, Джонни, — Мориарти цокает языком. — Вот мы и встретились снова. Жаль, конечно, обстановка недостаточно романтическая, но и так неплохо, верно?
— Пошёл к черту, — выплевывает Джон.
Право слово, ему сейчас не до состязаний в остроумии.
Как жаль, что Мохаммед Али оказался сговорчивым — или, как вариант, достаточно несговорчивым, чтобы Мориарти успел избавиться от него и занять положение лидера.
Как жаль, что сам Джон оказался настолько глуп, чтобы не сообразить: эта рощица — замечательное место для подготовки атаки. Здесь можно сгруппировать силы, сюда можно отступить в случае чего.
Идиот, думает Джон, идиот.
В воздухе пахнет кровью Гэри; его яркая клетчатая рубашка, испачканная кровью и землёй, скрывается за деревьями, двое подручных Мориарти, занятых этой своеобразной уборкой, переговариваются на пушту, их голоса постепенно затихают.
— Я сначала думал, что ты — не более, чем послушная собачка Шерлока, — Мориарти подходят чуть ближе, держа Джона на прицеле. — Потом выяснилось, что ты ему до странности сильно нужен — может, даже сильнее, чем он тебе. А потом, Джонни, ты оказался непослушным. Ты оказался самостоятельным, представь себе моё удивление, это было как будто музейный солдатик с глупым лицом выбил витрину и пошёл гулять по улицам. Ты, Джонни, — выдыхает Мориарти почти с нежностью, — оказался интересным. Твой побег — шедевр глупости и самопожертвования, трудно было ожидать от тебя иного. Но мне любопытно, если бы ты не узнал о нападении на базу, стал бы ты бежать? У тебя было до этого двое суток — два долгих дня, две долгих ночи. Но ты не порезал себя и не порвал веревки, что бы я ни делал с тобой, с моей замечательной отзывчивой игрушкой. Скажи, Джонни... — дуло револьвера непроглядно черно, и глаза Мориарти черны, его зрачки так расширены, что не видно карей радужки, — тебе ведь нравилось сидеть на привязи под моим присмотром, не так ли?
— Можешь льстить себе этой мыслью, — говорит Джон, помедлив. — Что бы я тебе ни сказал, ты будешь думать, что ты прав, так что вперед — льсти, радуйся, танцуй джигу.
Мориарти смеётся, его смех заливистый и звонкий; Джон слышит, как вибрируют перекаты этого искреннего смеха в горле Мориарти.
— Чем дальше, Джонни, тем ты забавнее и интереснее, — шепчет Мориарти. — Ах, как хорошо, как замечательно.
— Безмерно рад, что вызываю у тебя такие положительные эмоции, — Джон устало прикрывает глаза. — Прямо чувствую себя рождественской тянучкой перед малолетним карапузом, которую вот-вот сожрут, захлёбываясь слюной и радостью. К слову о «сожрут» — что ты намерен теперь делать?
Джон не добавляет «со мной», но подразумевает. Без сомнения, Мориарти понимает всё, что не высказано, он вообще понимает иногда слишком много, больше, чем понравилось бы Джону.
— Мы здесь не настолько голодаем, дорогуша, чтобы делать из тебя кебаб, — Мориарти небрежно машет револьвером. — Так, что, полагаю, я лучше...
Джону любопытно, что хочет сделать Мориарти, но не настолько, чтобы упустить момент, когда револьвер направлен в небо.
Джон рывком прячется за дерево — мгновенно последовавшая пуля застревает в стволе — и пускается бегом прочь из рощицы.
Он петляет, как будто в него стреляет не один Мориарти, а целый взвод маньяков, да ещё и с пулеметами; он мчится быстрее, чем в юности на сдаче нормативов, чем под танковым огнём в Кабуле, чем несколько месяцев назад следом за Шерлоком по путаным лондонским улочкам. Воздух бьёт ему в лицо, мешая, а не помогая дышать, рубашка, надуваясь ветром, как пузырь, тянет его назад; он рвёт её на бегу и сбрасывает, уклоняясь в сторону от того места, где она только что была, — несколько пуль прошивают её, прежде чем она опускается на землю.
Джон мчится к забору, окружающему базу; он достигает холма, чувствуя, как очередная пуля выбривает ему миллиметр-другой волос на виске.
Он подбегает к забору базы, заранее выкрикивая:
— Мейдей! Мейдей! Свои! На помощь!
То ли эти сиплые крики помогли ему, то ли среди часовых оказался знакомый, то ли сыграли свою роль британский акцент Джона и европейская, несмотря на потрепанность, внешность — но ворота базы открываются перед ним.
Джон позволяет себе расслабиться и сползти по горячему металлическому забору на землю только после того, как ворота закрываются за ним. Сердце в груди ухает, как молот сумасшедшего кузнеца, перед глазами плавают цветные круги, ноги — словно кисель.
Ему что-то говорят, но кровь так шумит в ушах, что он не слышит и только поднимает руки, демонстрируя, что у него нет оружия; он дышит судорожно и жадно, хватая раскаленный воздух губами, зубами, с усилиями проталкивая его в изнуренные легкие.
— На базу... — силится он сказать, — на базу нападут... скоро...
— Отдышись, чувак, — морпех в форме, наглаженный и чистенький, с автоматом, кладёт руку ему на плечо. — Тут тебя никто не тронет. Кто на кого нападёт, говоришь?
— На базу, — Джон откидывается назад, стукаясь головой о забор, давая напряженным плечам возможность обмякнуть. — Нападут. Моджахеды. Скоро. Сотня или две. Один пулемет, автоматы, винтовки. Может, что-то ещё.
— Дела, — говорит обескураженный морпех, почесывая затылок. — Давай мы тебя к командиру отведем, что ли. И попить дадим, хочешь пить?
Джон слабо кивает.
— Эй, Джек! — зовёт морпех. — Дай парню воды и отведи его к начальству, он что-то говорит про нападение на базу. Он так несся, что за ним и олимпийский чемпион не угнался бы, как ещё только не дымится после такой пробежки.
— Псих, что ли, — ворчит Джек, помогая Джону подняться. — Бегать по такой жаре... Пошли, воды бутылку дам, холодной.
Джон расплывается в улыбке, не обращая внимания на нелестные эпитеты в свой адрес, и кое-как встаёт на ноги.
Он в безопасности.
Наконец-то.
Название: Фотоальбом
Автор: Цикламино
Бета: Блейн
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Уотсон
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: R
Саммари: О фотографиях и о войне. А ещё – о воде и об иссушающей жажде.
Примечание: Посвящается Владимир Ильич Ленский, самому замечательному катализатору на свете
Размер: макси (~ 33000 слов)
Статус: закончен.
Глава IV
Глава IV
Джон возвращается на работу. Сара кивает ему холодно, пациенты наперебой рассказывают, какие лекарства им прописывали другие врачи, пока его не было. Он чувствует себя, как старый электроприбор, заново включенный в сеть после долгого перерыва, ему тяжело, он прилагает усилия, чтобы оставаться прежним, вспоминать каждую минуту, каким именно он был прежде.
Либо у новой электросети другое напряжение, думает Джон, запираясь в своём кабинете во время обеденного перерыва, либо что-то в старом приборе сломалось за это время.
Он находит в столе стопку пакетиков с растворимым кофе и давным-давно зачерствевшую булочку. Чайника у него нет, зато есть раковина в углу, врач не может не мыть руки и не может каждый раз бегать в туалет этажом ниже. Джон наливает в чашку холодной воды из-под крана, размешивает кофе чистым шпателем для осмотра миндалин. Булочка хрустит на зубах, осыпается цеплючими крошками на свитер. Джона это устраивает, потому что это всё-таки еда и питье, и ему не надо никуда идти.
Вкус у зачерствевшей булочки отвратительный, в горле першит от холодного кофе, но Джон этого не замечает, гипнотизируя взглядом телефон.
Он хочет позвонить домой и узнать, как дела у Шерлока.
Он не может позвонить домой, потому что у Шерлока, разумеется, всё в порядке, Шерлок взрослый человек, и к тому же вокруг дома сидят под прикрытием как минимум три агента Майкрофта — Джон заметил их утром, когда шёл на работу. Мышь не проскочит, успокаивает себя Джон, поглаживая кончиками пальцев телефонную трубку.
Никакая мышь не сравнится с Мориарти в способности просачиваться туда, куда не просят, но Джон старательно гонит эту мысль.
Ему отчаянно нужно позвонить домой.
Он абсолютно не может позвонить домой.
Джон давится булочкой и кашляет, на глазах у него выступают слёзы; он запивает застрявшие в горле крошки остатками кофе и долго сидит за столом, глядя на свежевыкрашенную стенку напротив, прежде чем встать, сполоснуть чашку, привести в порядок стол и себя и открыть кабинет.
— С тобой всё в порядке? — спрашивает Сара, когда Джон уходит домой.
Джону немного интересно, что именно в его виде сподвигло её забеспокоиться, если утром она ясно показала, что всё, что у них отныне будет общего — это место работы.
— Да, — отвечает он. — Да, всё отлично. Хорошего вечера, Сара.
Она не отвечает, возвращаясь к медицинским картам, которые разбирала.
Джон толкает больничную дверь с отчетливой мыслью: что я здесь делаю?
Зачем я здесь? Разве здесь моё место?
* * *
В супермаркете по дороге домой людно и светло. Джон кидает в тележку консервированные бобы, молоко, черный чай, хрустящие крекеры, хлеб для тостов, масло, добавляет пачку очищенного кешью — единственного десерта, который признает Шерлок.
Очередь к кассе вьётся змеиным хвостом, теряясь где-то между стеллажей. Джон встаёт между коробками с хлопьями и пирамидой сладкой кукурузы и устало прикрывает глаза. Ему не нужно смотреть вокруг, чтобы вовремя делать вперед шаг или два, приближаясь к кассе.
Дикий визг молоденькой кассирши заставляет его рывком вскинуться и открыть глаза.
— Спокойствие, дамы и господа, только спокойствие! — на стойку, с хрустом давя клавиши кассы, вспрыгивает человек в черной маске, скрывающей лицо. Он одет в зеленое — туника и лосины, и на ногах у него остроносые кожаные туфли.
Это было бы смехотворно, не будь у него в руках слегка поблескивающего револьвера.
Умно, думает Джон мельком, после никто из свидетелей не вспомнит ничего, кроме наряда Робин Гуда, который уничтожить легче, чем сказать «От топота копыт пыль по полю летит».
— Вы — наши заложники, — человек не кричит, но с легкостью перекрывает голосом крики испуганных женщин. Джон быстро оглядывается — молчаливые люди, с головы до ног одетые в черное, сжимают кольцо, оттесняя покупателей к кассам, заставляя столпиться. Это происходит настолько профессионально и быстро, что Джон не может не восхититься, пусть и невольно. — Если вы будете вести себя хорошо, то попадёте сегодня ночью домой, к вашим женам и мужьям, к маленьким деткам и старым бабушкам и дедушкам, — сладкоречиво журчит Робин Гуд, и Джону хочется отмыть уши от этой ядовитой патоки. — А если плохо, то с вами произойдёт вот что...
Он щёлкает пальцами.
Всё происходит слишком быстро, слишком неправильно.
От выстрела в упор юная кассирша замолкает и падает под стойку.
Джон видит, как струйка крови выползает из-под стойки, и стоящие рядом люди шарахаются в ужасе.
— Всем всё ясно? — ласково спрашивает Робин Гуд.
— Чего вы хотите? — кричит кто-то из толпы. — Выкуп? Моя семья соберет деньги, отпустите меня!..
Ещё один выстрел прерывает этого человека. Джон слышит, как булькает кровь в его горле, прежде чем он падает и больше не встаёт.
— Я хочу тишины, — назидательно говорит Робин Гуд. — Я очень не люблю шум. Посидите тихо несколько часов, и, возможно, вы будете рассказывать об этом внукам.
Кто-то судорожно всхлипывает, зажимая себе рот рукой; дети жмутся к родителям, понимая не так много из происходящего, чтобы начать плакать. Джон слышит треск и понимает, что это треснула под его собственными пальцами пластиковая ручка тележки.
Робин Гуд — чья личность, возможно, секрет для всех прочих, но не для Джона — соскакивает на пол и уходит куда-то в сторону служебных помещений, прихватив по дороге с полки батончик «Баунти».
Джон гадает, заметил ли его Мориарти в толпе.
* * *
— Господи, что нам делать, Господи, — всхлипывает пожилая дама, сидя у витрины с замороженными полуфабрикатами. Её муж успокаивающе обнимает её за плечи, но Джон видит, как у него самого трясутся от страха губы.
— Всё будет хорошо, Эдит, — шепчет он. — Только будь потише, и мы выберемся отсюда. И поздравим малышку Рози с днём рождения ещё до того, как она ляжет спать. Только тише, тише, ради Бога.
Родители кормят детей шоколадками со стендов, умоляя не плакать, не проситься домой, не кричать и не бегать. Люди Мориарти равнодушно наблюдают, держа наготове новенькие, ещё пахнущие смазкой автоматы.
Всё происходящее кажется Джону настолько неимоверно абсурдным, что он задаётся вопросом, не заснул ли он в метро по пути домой и не приснилось ли ему это.
Впрочем, этим вопросом он задавался всякий раз, как имел дело с Мориарти, с самого момента их первой встречи.
Пора было уже привыкнуть, что самый затяжной и невероятный кошмар с участием Мориарти неизменно оказывался реальностью.
Джон не чувствует страха. Его страх за себя сгорел в степях Афганистана, а Шерлока здесь нет. И нет Гарри. Нет никого, кто был бы действительно дорог Джону.
Их здесь нет, а Мориарти есть, значит, в данный момент он не сможет до них добраться.
Эта мысль дарит Джону восхитительное чувство, которого он не испытывал со дня школьного выпускного бала.
Чувство свободы.
Джон перебирает в уме варианты того, что может предпринять, и приходит к выводу, что не может ничего. Он один, со стетоскопом в кармане вместо пистолета, против трёх десятков вооруженных бойцов и Мориарти. И у него мало информации. Кто имеет информацию, тот поимеет и врага, говорил сержант Смити. Джон не представляет себе, как надолго затянется ситуация в том виде, в каком она есть, чего хочет Мориарти, как он рассчитывает выбраться отсюда, если снаружи уже слышны полицейские сирены.
Джон просчитывает предполагаемые действия полиции легко — должно быть, Мориарти это тоже было несложно, когда он составлял план захвата супермаркета. Но не успевает Джон задаться всеми закономерно вытекающими вопросами, как раздается взрыв.
Джон закостеневает, до боли сжимая зубы. Бомбы у запасных выходов. Скорее всего, растяжки. Хотя, возможно, срабатывающие от давления.
И на стоянке тоже, понимает Джон, когда столб пламени охватывает не успевшую затормозить полицейскую машину и закрывает собой вечернее небо, видное в окно супермаркета.
Цена стремительно растет с каждой минутой, но Джон всё ещё не представляет, за что Мориарти готов её заплатить. За халявный шоколадный батончик? За возможность покрасоваться перед толпой народа в обтягивающих лосинах?
У мужчины средних лет не выдерживают нервы; он бросается к выходу, отшвырнув с пути одного из людей Мориарти, но делает ровно два с половиной шага до того, как пуля прошивает ему сердце.
Больше никто не рискует лишний раз шевельнуться.
* * *
Телефоны начинают звонить — задержавшихся по дороге домой ждут и беспокоятся. Люди Мориарти собирают телефоны и давят каблуками ботинок; Джон с бессильной яростью смотрит, как подарок Гарри превращается в горку расплющенных микросхем.
Впрочем, как раз Джону никто не звонил.
Быть может, он даже придёт домой до того, как его отсутствие будет замечено.
Робин Гуд возвращается в зал, помахивая револьвером.
— Ты, — говорит он, указывая револьвером на Джона. — Вот ты, в коричневой куртке, иди-ка сюда.
— Зачем? — спрашивает Джон, не трогаясь с места.
Позади Джона кто-то сдавленно ахает, справедливо решив, что за наглость его убьют немедленно.
Так бы оно и было, полагает Джон, если бы темные, как маслины, глаза Мориарти в прорезях маски не сияли так азартно.
— Подойдёшь — узнаешь, — щедро обещает Мориарти. — Давай, шажок, другой, и ты на месте.
Джон не двигается.
— Ко мне, Джонни, — Мориарти наводит револьвер на Джона, на его левый локоть.
Он не убьёт немедленно, но спускать неповиновение в такой напряженный момент не станет.
И Джон нехотя делает шаг. И ещё один, и ещё, пока не подходит к Мориарти на расстояние вытянутой руки.
— Сковать ему руки за спиной, — отрывисто велит Мориарти.
Наручники обжигают холодом.
Полицейские сирены снаружи всё воют, но взрывов больше нет.
— Знаешь, почему я выбрал именно этот супермаркет? — Мориарти подцепляет Джона дулом револьвера под подбородок, заставляет посмотреть себе в глаза. — Потому что после работы ты, Джонни, направился именно сюда.
— Какая честь, — говорит Джон без малейшего энтузиазма. Он чувствует на себе взгляды всех заложников, слышащих этот разговор.
Если Мориарти оставит Джона здесь, ему может здорово достаться от тех, с кем он был с одной лодке. И как минимум ночь ему придётся провести в тюремной камере — в этом нет сомнений.
— Не стоит благодарности, — Мориарти улыбается под маской, Джон видит, как движется ткань. — Ты ещё не знаешь самой главной новости, Джонни.
Он делает паузу и держит её до тех пор, пока Джон не сдаётся и не спрашивает:
— Какой новости?
— Папочка берет тебя с собой в круиз, — Мориарти скользит дулом револьвера по щеке Джона, по губам, оставляя на них привкус металла. — Ты отправишься со мной.
— Куда? — вырывается у Джона.
— Куда-нибудь, — беззаботно взмахивает револьвером Мориарти. — В Англии в последнее время жарковато, не находишь?
— На мой вкус — ничуть, — отвечает Джон.
— Какая жалость, что я не прислушаюсь к твоему мнению, — Мориарти ерошит револьвером отросшие волосы Джона. — Оно было такое веское, но всё зря, всё втуне. Так утекает слава земная и всякий авторитет, Джонни, когда у тебя скованы руки за спиной, знаешь ли.
Джон предпочитает промолчать.
— Хороший мальчик, — одобряет Мориарти. — Пойдём, я дам тебе конфетку за твоё замечательное поведение.
Джон предпочел бы обойтись без конфет, но его мнение по-прежнему никого здесь не интересует. Его ведут под прицелом двух автоматов, и он идёт, глядя в спину Мориарти, пританцовывающего на ходу, расхлябанного, словно марионетка, словно пьяный кукловод, привязавший веревки к собственным рукам и командующий сам собой.
Его выводят на крышу. Здесь холодно, и Джон чувствует, как сырой ветер студит его пылающие щёки.
— Ждём, — выпевает Мориарти, — теперь мы ждё-ом, Джонни. Ребята, можете идти, последите пока за порядком там внизу.
«Ребята» молча уходят. Джон рассматривает возможность подобраться к Мориарти поближе, вырубить его и скинуть с крыши вниз, прямо в объятия полиции, но его мысли для Мориарти не секрет.
— Даже не думай о глупостях, — предупреждает Мориарти. — Штучки в стиле Рембо хороши, пока ты ешь попкорн и пялишься на большой экран. Здесь они не пройдут, дорогуша.
Мориарти всё время настороже, чуткий, как косуля, но опасный, как мальчишка-смертник, оставленный взрослыми прикрывать с пулеметом их отход из села, на которое наступают британские войска. Джон следит за кукольно-дергаными, резкими, нервными движениями Мориарти, за револьвером в его руках, за взглядом блестящих в сумерках глаз; Мориарти следит за обманчивой неподвижностью Джона, за неизменностью его неестественной из-за скованных рук, неудобной позы.
Им не приходится ждать долго: уже через три минуты Джон слышит гул крошечного вертолета.
Боже, Боже, думает Джон, с трудом подавляя желание истерически засмеяться, похоже, Шерлок останется сегодня без орехов и молока.
— Что, все твои люди влезут в эту игрушку? — Джон не хотел задавать этот вопрос вслух, но так получилось, что он его произнёс. Возможно, он сделал это потому, что был уверен — за гулом винта Мориарти не услышит.
— Они остаются здесь, хотя они пока об этом не знают! — кричит Мориарти в ответ. — И все остальные тоже! Мы летим с тобой вдвоём, не правда ли, Джонни, это романтично? Уверен, Шерлок будет смертельно нам завидовать, когда узнает!
Джону так не кажется, но высказать возражения у него возможности нет — Мориарти бьёт его рукояткой револьвера по затылку, и очертания вертолета, севшего на крышу, теряются во вспышке темноты.
* * *
Джон приходит в себя всё в той же темноте.
У него заклеен рот и связаны ноги. Левая рука, на которой он лежит, безнадежно затекла.
Он пробует перевернуться на спину и натыкается лопатками на что-то массивное, с чем-то булькающим внутри.
Изворачиваясь, как червяк при виде крючка, Джон отодвигается в сторону и неловко прижимается щекой к непонятному массивному. Пластик.
Канистра с топливом или маслом. Может быть, даже с водой, смотря кто и с какой целью собирал вещи в эту дорогу.
Джон пробует сесть, голова у него кружится, вокруг вещи — мешки, канистры, ящики, пахнет порохом, пылью, сухпайком, оружейным маслом, деревом; от смешения запахов Джон морщится и на миг задерживает дыхание.
Всё слишком знакомо ему, чтобы не вызывать желания это сделать.
Полёт Джону не нравится. Все, жалующиеся на плохое обслуживание «Бритиш Эйрвейз», должны сначала попробовать прокатиться в багажном отсеке вертолета, с шишкой на затылке и маньяком где-то в пассажирском отделении, заключает Джон, упираясь спиной в груду ящиков и вытягивая ноги.
У Джона есть время, чтобы думать, больше ему нечем заняться, и он думает о Шерлоке. Интересно, заметил ли тот, что Джон до сих пор не пришёл с работы? Сумел ли связать захват супермаркета, о котором, несомненно, шла речь в вечерних новостях, с тем, что Джона всё нет? Если да, то узнал ли уже, что Мориарти забрал Джона с собой?
Джон гадает, зачем всё это было. Даже у психопатов есть свои цели. Что получил Мориарти, посидев несколько часов в захваченном супермаркете? С сомнительной пользой проведенное время? Щекочущее нервы музыкальное сопровождение полицейских сирен? И зачем ему Джон? Чтобы ограничить действия Шерлока? Чтобы сильнее разозлить Майкрофта? Чтобы сложнее было скрываться там, куда он направляется, с заложником, которого надо где-то держать скрытно от всех?
Вопросы, вопросы без ответов теснятся в голове Джона, назойливые, как пчелы, жужжат, перекрывают один другой.
Джон закрывает глаза и представляет лицо Шерлока — такое, как на той фотографии, что он отснял, но не успел напечатать.
Шерлок из памяти смотрит на Джона недоуменно и обиженно. Он смотрит на Джона с другой стороны объектива, не допущенный на ту сторону, где остался Джон.
Вертолет приземляется. Становится тихо, и Джону кажется, что он сходит с ума.
Но нет. Дверь в багажный отсек распахивается, и Джон понимает, что не ошибся и не вообразил себе это.
Он отчетливо слышит знакомый шорох сухой афганской травы.
Глава V
Глава V
Тянет сигаретным дымом. Джон вдыхает глубже, не открывая глаз, — к запаху табака примешивается другой, сладковатый.
Опять.
Джон не знает, когда Мориарти невыносимей — когда ему просто весело, или когда он делает самокрутки с марихуаной. Всей разницы, на взгляд Джона, — это присутствие или отсутствие запаха.
Впрочем, наркотическая вонь — это не так уж плохо. По крайней мере, она заглушает запах пыли, запах раскаленной потрескавшейся земли. В апреле в Афганистане жарко — куда жарче, чем в Англии, что бы Мориарти ни говорил на этот счёт.
Джон встаёт, уже привычно трёт заспанные глаза и следы веревки на щиколотках. Ведро с холодной водой, как обычно, стоит под окном, и Джону снова еле хватает веревки, чтобы дойти и, наклонившись, набрать пригоршню воды. Тело зудит, кожу стягивает, щетина на щеках колет пальцы. Поразительно, как быстро после возвращения с войны привыкаешь к горячему душу и приятно пахнущему мылу, и как тоскует тело по этим вещам, если неожиданно лишается их.
Со двора слышны голоса; запах, заползавший в дверь, истончается и исчезает. Джон опирается ладонями о подоконник и выглядывает наружу.
Стекло грязное и местами разбито, но тем лучше — Джон отчетливо слышит разговор на смеси английского и пушту.
— К американцам скоро прибудет подкрепление, — говорящий носит короткую черную бороду и испещренный зарубками автомат. Мориарти слушает его, внимательно склонив голову, серьезный, как никогда; его губы яркие, как всегда после марихуаны, и растрепанные волосы стоят торчком, словно вздыбившаяся шерсть. Он выглядит юным и безответственным, особенно по контрасту со своим собеседником, но на лице последнего — неподдельное почтение. — На ту базу, что вниз по реке. Ходят слухи, что после этого начнётся зачистка всего Кандагара.
— У вас есть план, Джафар? — спрашивает Мориарти. — Или вы ждали меня, чтобы что-нибудь предпринять?
— Мохаммед Али предлагает напасть на базу следующей ночью, — отвечает Джафар. — Он не желает прислушиваться к вашим советам. Прошлым вечером он говорил с мужчинами о том, что вы помогали Усаме и Миллаху, и где они теперь? Ходят слухи, что вам нельзя доверять, как всякому неверному.
— Мохаммед ошибается, Аллах тому свидетель, — беззаботно улыбается Мориарти. — Сегодня я скажу Мохаммеду об этом сам. Нападение на базу сейчас — безумие. Сколько вас, сотня, две? База хорошо укреплена, у американцев есть танки и пулеметы.
— У нас тоже есть пулемет, — возражает Джафар.
— Один, — напоминает Мориарти. — И патронов к нему в обрез после того, как МИ-6 перехватила канал поставки в прошлом месяце.
Джон мысленно поздравляет подчинённых Майкрофта.
— Я приду к вам через несколько часов, и мы будем говорить, как подобает мужчинам, — Мориарти, в местных полотняных рубашке и штанах, с револьвером за поясом, похож не на мужчину, а на мальчишку — из тех, что обматывались взрывчаткой и бросались под колеса бронетранспортеров. Его глаза блестят точно так же, и Джон уверен — на девяносто девять процентов, не меньше — что причиной этому не марихуана, а реки крови, ждущие впереди.
Джон помнит воды Аргандаба, окрашенные алым после особенно жесткой схватки, — местные ждали британский батальон на берегу, на месте высадки, вооруженные пулеметом, винтовками и гранатами. Солено-медный привкус воды несколько дней невозможно было убрать с языка ничем; Джон знает, что это психосоматика, так же, как много лет спустя — хромота, но само по себе знание не меняет ничего.
Джон вспоминает, где в Кандагаре расположены американские военные базы; эта информация, конечно, не появляется в вечерних газетах, но, побродив по Афганистану, узнаешь такие вещи, и они с трудом изглаживаются из памяти. Здесь несколько баз, но, судя по тому, что поблизости река, имеется в виду та база, что в низовьях Аргандаба, в самой долине.
Когда-то Джон был знаком с несколькими морпехами с этой базы. Возможно, они всё ещё там.
Джафар уходит, пока Джон занят воспоминаниями, хранившимися где-то на отшибе мозга со дня знакомства с Шерлоком, — кто бы мог предположить, что однажды они ему пригодятся.
Мориарти появляется на пороге.
— Подслушивать нехорошо, Джонни, — укоризненно произносит он, садясь за грубо сколоченный стол. На фоне стола его ладони — белые и нежные. Их было бы очень легко размозжить одним ударом, Джон знает, как бить.
— Настало время, — говорит Мориарти, — отправить домой открытку с видами достопримечательностей, как ты на это смотришь, дорогуша? Шерлок и Майкрофт наверняка очень по тебе скучают, весточка от тебя их развеселит.
— В Афганистане нет достопримечательностей, — Джон выпрямляется, отходит к лавке, что между окном и крюком, к которому привязана веревка; он чувствует, как она провисает, и натёртая ею кожа горит.
— Я уверен, Шерлок с тобой не согласится, для него здесь есть как минимум одна достопримечательность — ты, — Мориарти смеётся, запрокинув голову.
Джон кладёт руку на лавку; скользит ладонью вниз, выхватывает из-под сиденья припрятанную с вечера увесистую деревянную скалку и слитным стремительным движением бросает её — прямо в выделяющейся на бледной коже кадык.
Мориарти уклоняется, не прекращая смеяться, скалка свистит мимо и ударяется о стену.
Джон ненавидит эти игры, ненавидит, что Мориарти превращает это в игру, тогда как Джон, будь у него возможность, убил бы со всей возможной серьезностью.
— Ты очарователен в своём упорстве, Джонни, — Мориарти наклоняется, чтобы подобрать скалку, взвешивает её на руке. — Мы здесь третий день, и это восьмой раз, когда ты пытаешься меня убить. Я не ожидал, что нам с тобой будет так весело.
— У нас разные взгляды на веселье, — устало отвечает Джон.
— Неужели? — вкрадчиво спрашивает Мориарти, подаваясь вперед. — Я убиваю, ты пытаешься убить. Признаться, я вижу большое сходство между нами, несмотря на то, что ты зарос щетиной и похож на плюшевого мишку, а я нет.
Он достает револьвер из-за пояса и стреляет в ножку лавки, заранее расшатанную Джоном, чтобы в удобный момент выхватить, вскочить и метнуть. Ножка разлетается в щепки; лавка кренится и рушится на пол вместе с Джоном.
— Какая неприятность, Джонни, — Мориарти сокрушенно разводит руками. — Придётся тебе посидеть на полу, пока меня не будет. Папочка уходит сегодня по взрослым делам, как ты уже подслушал. Но сначала — открытка.
Джон слабо представляет, что имеет в виду Мориарти, говоря «открытка», пока последний не приносит откуда-то со двора видеокамеру на штативе.
— Можно не улыбаться, пока будешь смотреть в объектив, — советует Мориарти, с видом заправского оператора наклоняясь над камерой. — Это придаст нашему маленькому домашнему видео оттенок трагичности и реализма, присущий документальным фильмам. Сценарий для тебя уже готов, Джонни, повторишь то, что я тебе сейчас скажу. Слушай и запоминай.
В сценаристы мыльных опер Мориарти не годится — «сценарий», сочиненный им, краток и деловит.
— Добрый день, Шерлок, Майкрофт, — говорит Джон, глядя в камеру. — Я — заложник Мориарти. Ничего не предпринимайте, иначе со следующей почтой на Бейкер-стрит придёт какая-нибудь часть моего тела. Шерлок, ты не должен меня искать. Майкрофт, вам следует сосредоточить свои действия на внутренней политике Англии. Если вы последуете этим указаниям, через неделю придёт новая кассета, чтобы вы могли быть уверены, что я жив.
Глазок камеры мигает, Джон старательно морщится, делая вид, что это раздражает и слепит глаза, и моргает — три коротких взмаха ресницами, три длинных, три коротких. SOS.
«Аргандаб», моргает он азбукой Морзе, молясь, чтобы Мориарти не заметил этого. Об этом приёме Джон узнал у морпехов, тех самых, с базы, которая ждёт подкрепления в ближайшие дни; в британской армии, где довелось побывать Мориарти, это не в ходу.
Глупо ждать, что Майкрофт и Шерлок последуют указаниям на этой кассете. Джон не сомневается, что Мориарти не настолько безумен, чтобы рассчитывать угрозой жизни Джона удержать Майкрофта от занятий внешней политикой.
Впрочем, возможно, ему удастся удержать Шерлока от активных действий некоторое время. Эмоции — сильный рычаг, и Мориарти, безусловно, нашёл единственную более-менее подходящую точку опоры, чтобы этим рычагом повернуть мир туда, куда нужно.
Быть может, Мориарти рассчитывает даже на то, что Шерлок возьмётся мешать Майкрофту — ради Джона, если посчитает, что Майкрофт слишком грубо нарушает продиктованные условия. Впрочем, это предположение кажется Джону уже совершенно фантастичным.
— Хороший мальчик, — одобряет Мориарти, выключая камеру и вынимая кассету.
Кусок развалившейся лавки взрывается на лету деревянными брызгами.
— Ты надумал поиграть в тарелочки, дорогуша? — с интересом спрашивает Мориарти. — Знаешь, эта мирная забава — ты кидаешь всякую плоскую мелочь в воздух, а я стреляю и разношу эту мелочь вдребезги. Тебе положено радоваться моим стрелковым успехом, прыгать и хлопать в ладоши, Джонни, почему же ты сидишь и молчишь?
Джон размеренно дышит, сглатывая желчный привкус бешенства.
* * *
Когда Мориарти уходит, Джон принимается за то, чем пробовал заниматься бессчетное количество раз за эти два с половиной дня, — дергает и теребит узлы у щиколоток, пытается перетереть толстую веревку, перегрызть, разрезать. Каждая минута здесь — шаг по канату над пропастью, и Джон не собирается задерживаться в этом месте хотя бы на одну лишнюю секунду.
Не только Мориарти уворачивается от смертоносных предметов, в особенности вечером; Джону уже довелось сыграть роль ассистента Вильгельма Телля — засохший яблочный сок слепил ему волосы в жесткую массу, и помощницы циркового метателя ножей — рукава рубашки и штанины брюк Джона испещрены пятнами крови от случайных царапин и дырами там, где их проткнули пригвоздившие его к стене ножи.
Мориарти не планирует убивать Джона, по крайней мере, пока, иначе Джон был бы давно мертв; но этот полуплен-полурабство унизительней любой смерти.
Если уж Джон жив, он постарается сделать так, чтобы его жизнь протекала как-нибудь иначе.
Узлы не поддаются, веревка толстая, острые щепки словно вязнут в ней, тупясь за секунды.
Джон добирается до ведра, притягивает его к себе за ручку — но он неловок, и ведро опрокидывается; вода, которой и так осталось на дне, разливается по полу, просачивается в трещины между досками.
Джон вполголоса поминает в одном предложении Аллаха, Мориарти и анальный секс с применением дополнительных приспособлений и берёт ещё одну щепку.
Он просовывает её под веревку и ведет острым краем по собственной коже.
Кожа расходится под нажимом мгновенно. Джон запрещает себе думать о заражении крови, о пыли и грязи вокруг, пока кровь пропитывает веревку.
От влаги веревка разбухает и становится мягче; Джон ожесточенно пилит её оставшимися щепками, разрывает руками отдельные волокна, поглядывая в сторону окна — но снаружи, кажется, никого нет, и Джон молится всем известным богам о том, чтобы Мохаммед Али оказался самым несговорчивым бараном на свете и занял Мориарти разговором на как можно более долгий срок.
На лбу Джона выступает пот, дыхание сбивается к тому моменту, когда одна нога наконец становится свободна. Джон отрывает лоскут от подола рубашки и наскоро перевязывает свою рану, чтобы не капать кровью, и принимается за вторую ногу.
Теперь ему доподлинно известно, как трудно ранить себя самого, и сделать это оказывается сложней, чем в первый раз, когда его вело отчаяние. Он стискивает зубы так, что виски начинает ломить, так, что намертво сводит челюсть, он делает глубокий вдох и режет глубоко, так, чтобы кровь пропитывала веревку быстрей.
Когда веревка окончательно падает на пол, Джона мутит от боли и слабости, и нет сил даже обрадоваться успешному исполнению собственного плана.
Он перевязывает вторую щиколотку — бинт на первой уже успел намертво присохнуть к коже — и торопливо обыскивает хижину; забирает аптечку, несколько порций сухпайка, пару запасных зажигалок, складывает всё в импровизированный мешок из тряпки и затягивает горловину пропитанными кровью веревками. Оружия либо здесь нет, либо оно спрятано слишком хорошо, чтобы найти вот так сразу, и у Джона нет времени искать как следует.
Он уходит, щурясь на поля под палящим афганским солнцем.
Ему легко дышать и легко идти, легче, чем за весь последний год.
— Боже, храни королеву, — шепотом произносит Джон и отдаёт честь неведомо кому, скрываясь от возможных местных обитателей за ближайшим холмом.
* * *
Отойдя на несколько километров, Джон разрешает себе сделать привал в укромном овраге и потрошит аптечку.
Он находит два десятка маленьких шприцев-пистолетиков с морфием, обеззараживающее, бинты, вату, слабительное, лейкопластырь, маленький хирургический набор, заживляющую мазь. Когда он отдирает тряпки с ног, отходит и кожа; раны расходятся и начинают кровоточить. Чтобы это унять, он расходует чертову уйму ваты и обеззараживающего и заматывает всё поверх густого слоя мази десятком мотков бинта. Он не может позволить себе, чтобы раны помешали ему идти.
Расстояние до американской базы Джон представляет себе смутно, главным образом потому, что не может определить, где именно находится. Провинция Кандагар обширна, и одному только вездесущему Аллаху известно, сколько здесь разбросано таких укромных хижин, как та, в которой Мориарти держал Джона.
Самый верный и самый опасный путь — это идти вдоль реки Аргандаб. Это верный шанс быть замеченным и сначала расстрелянным, а потом уж спрошенным об имени и цели визита. Но это единственный шанс добраться до базы, пока не будет слишком поздно, и, если на то пошло, вообще добраться куда-то, а не сгинуть в полях Афганистана, из которых чуть ли не половина — заминирована.
Или хуже того — попасться Мориарти снова, заплутав поблизости от села, где располагается Мохаммед Али и его люди. Джону не хочется знать, какое наказание за побег придёт Мориарти в голову, отнюдь.
Джон примерно знает, в какой стороне искать реку. Он не колеблется долго, прежде чем встать на ноги, не обращая внимания на дискомфорт в щиколотках, и отправиться туда.
* * *
Воды Аргандаба так же холодны, как помнит Джон. Он умывается и пьёт попеременно — пригоршню воды на лицо, пригоршню в пересохший рот. Рядом нет никого, и Джон благодарит свою удачу, не зная, как долго ещё она будет к нему настолько благосклонна.
Он идёт вдоль берега к низовьям, пытаясь определить, сколько ему идти. Тыльные стороны ладоней Джона уже заново покрылись загаром — таким же, как тот, что в своё время дал Шерлоку понять, что Джон был на войне.
В этом дедуктивном умозаключении только одна ошибка, думает Джон, ошибка, которую не допустил в своё время Майкрофт. Прошедшее время.
Я всё ещё на войне. И очень может быть, что я никогда не прекращу воевать.
Джон шагает по неровной горячей земле, чувствуя, как бинты медленно пропитываются кровью — раны, которые он постоянно тревожит ходьбой, никак не могут начать как следует зарастать; он не расслабляется ни на секунду, следя за окрестностями, отсутствие какого бы то ни было оружия заставляет его ощущать себя голым и беззащитным.
Он признается себе, что — на самом деле — не хотел бы никакой иной судьбы.
Хотя, конечно, не отказался бы даже от плохонькой беретты или пижонского кольта.
* * *
Через несколько часов Джон приближается к селению. Судя по многолюдности, это как раз то село, где расположился Мохаммед Али; конечно, это может быть и какое-нибудь другое, но Джон решает не рисковать и обходит село по широкой дуге. Он проползает на четвереньках между овцами, стада которых пасутся на полях позади села; ему удаётся не столкнуться с пастухами. Он огибает на безопасном расстоянии стайку трещащих что-то на дари женщин, с ног до головы укрытых хиджабами, и вновь выходит к реке.
И удача покидает его, потом что с этого момента безлюдная местность кончается, и ему приходится прятаться ежеминутно: с его русыми волосами и европейскими чертами лица он выделяется на местности, как мухомор среди шампиньонов.
Его замечают мальчишки, пришедшие к реке за водой, и провожают внимательными взглядами. Джон чувствует, как адреналин волнами выплескивается в кровь, пока он идёт прочь.
Они расскажут взрослым о незнакомце, но, скорее всего, упомянут, что он выглядел безобидно и прошёл мимо. Погони не будет, если только об этой встрече не узнает Мориарти, но Джон надеется, что тот будет слишком занят сегодня весь день, чтобы обращать внимание на чью-то досужую болтовню.
Зря, зря пресса возмущается количеством войск НАТО в Афганистане, думает Джон, сколько ни иду, не встретил никого, кто был бы родом не отсюда. Ему попадаются стада овец, занятые работой в поле женщины, молчаливые мужчины с черными, как смоль, бородами, а однажды даже патруль афганской полиции — предмет гордости миротворческого совета ООН и проклятий тех местных, кто хочет мира, потому что никакая другая полиция в мире так не коррумпирована и не настроена так враждебно по отношению к упомянутой организации северо-атлантического договора.
Воспоминание о том, что НАТО и ООН помогают Афганистану сформировать собственную армию из местных, заставляет Джона рассмеяться вслух. Крупная рыба на миг выпрыгивает из волн Аргандаба и с плеском падает обратно, словно разделяя веселье Джона. С тем же успехом идеалистически настроенная Европа могла бы сесть на собственноручно сложенную бочку с порохом и поджечь заботливо вставленный фитиль.
Когда Джон однажды поделился этими мыслями с Майком Стамфордом, в пабе после работе, Майк сказал, что Джон судит предвзято и перегибает палку. И что, конечно, в тех краях напряженка, это да, но, черт возьми, есть же сдвиги в сторону демократических ценностей и всё такое.
Я там был, Майк, сказал тогда Джон и заказал ещё пива.
Когда наступает вечер, Джон располагается в удобной ложбинке между холмами и съедает один из сухпайков.
Он гадает, сколько ему ещё нужно пройти, чтобы сделать то, что он должен сделать. Ноги, отвыкшие от марш-бросков, ноют; Джон рассматривает вариант не делать новую перевязку, а оставить присохшие бинты как есть — слишком ему хочется спать.
Мориарти должен был уже обнаружить отсутствие Джона.
Шерлок и Майкрофт, возможно, уже увидели видеозапись.
Джону хочется верить, что Гарри ничего не узнает о его насильственном возвращении в Афганистан. Ведь в этот раз он даже не может отправить домой пару фотографий, чтобы дать знать, что жив и здоров.
Джон засыпает, глядя в звездное небо и кутаясь в свою испещренную дырами рубашку.
Его сны пахнут яблочным соком.
Глава VI
Глава VI
Джона будит рев автомобильного мотора. Прежде, чем разлепить сонные веки, Джон успевает вскочить, бесцельно мазнуть правой рукой в воздухе у бедра, там, где должна быть рукоять пистолета, ощутить, как сердце, подхлестнутое мощным выбросом адреналина, бешено колотится о грудную клетку, и услышать:
— Эй-эй, приятель, полегче, не так быстро. Ты ведь не местный, так? Ты говоришь по-английски?
У говорящего сильный американский акцент. Джон никогда раньше не слышал этого голоса и поэтому расслабляется, прежде чем протереть глаза ладонью — ресницы кое-где слиплись за ночь от гноя, в уголках глаз песок — и наконец открыть их.
— Я говорю по-английски, — признаётся Джон, помедлив.
Американец, стоящий на склоне одного из холмов, одет в джинсы и клетчатую рубашку; у него белые зубы, которые он охотно демонстрирует в улыбке, светлая полоска на запястье — носил часы, судя по ширине ремешка и краям незагорелой полосы, массивные, с рельефным ремешком, дорогие, или подделку под дорогие. У него на щеках двухдневная щетина, которая не придаёт ему мужественности или сходства с местными, но подчеркивает, что здесь этот человек чувствует себя не в своей тарелке.
В общем и целом американец выглядит безобидно, выглядит уроженцем благополучной солнечной Флориды или Калифорнии, любящим свою страну, свою жену и даже свой кредит в банке как признак жизненной стабильности. Джон не так уж силен в дедукции, но готов поставить на кон свою аптечку, что этот человек никогда не был на войне и прямо сейчас не желает Джону зла.
Правда, за то, что он не подручный Мориарти, Джон ручаться не может. Слишком хорошо он помнит робкого и застенчивого Джима из IT, не вызвавшего и тени подозрения даже у Шерлока.
— Слава богу, — облегченно вздыхает американец и спрыгивает со склона в ложбинку, где ночевал Джон. — Я уже отчаялся найти в этой чертовой стране кого-то, кто понимает язык Соединённых Штатов, ей-богу, местные и их бараны смотрят на меня одинаково тупо, когда я у них что-то спрашиваю.
— Спрашивать у баранов — не самый эффективный выбор, если хочешь получить ответ, — замечает Джон, не отрицая и не утверждая, что он не местный. Конечно, внешность у него не афганская, но мало ли, собственно.
Подобная сдержанность может пригодиться.
— А ты остряк, приятель, — американец дарит Джону ещё одну белозубую улыбку и хлопает его по плечу. — Я Гэри, Гэри Стернхолл. Корреспондент новостей на пятом канале, может, видел как-нибудь?
Джон отрицательно качает головой, но Гэри это не смущает.
— Понимаешь, какое дело, — доверительно говорит он. — Меня тут послали в эту горячую точку, в этот гребаный Афганистан — как вы тут ещё все не поджарились, хотел бы я знать, сорок пять градусов в тени, а? — и мне надо сделать репортаж. Водитель у меня из местных, — Гэри с досадой оглядывается назад — там между холмами просматривается черный джип. — Тупой, как пробка. Знает только «да», «нет», «влево», «вправо» и «не понимаю», да и те говорит с таким акцентом, что ни черта не разберешь. А мне надо найти здесь кого-нибудь, у кого можно взять интервью, хоть солдата, хоть кого. Или, может, где-то поблизости намечается заварушка, о которой можно сделать вкусный репортаж, а? — Гэри с надеждой смотрит Джону в лицо. — Слушай, если тебе нацепить черные бороду и парик, может, ты сойдёшь за местного? Акцент как-нибудь сымитируешь, что говорить, сочиним.
Но у Джона есть идея получше.
— Я знаю одно местечко, где солдат — завались, — медленно говорит он. — Американские морпехи. Думаю, они рады будут дать интервью. А если тебе повезет, то там, где они находятся, скоро начнётся такая заварушка, что никому мало не покажется.
— Парень, ты моё спасение! — восклицает Гэри и тут же начинает карабкаться вверх из ложбинки, не желая терять ни минуты. — Поехали с нами, покажешь, где это место. А если ты и с водителем сумеешь договориться, я тебе по гроб жизни буду благодарен.
Может, не так уж он и далеко, твой гроб, думает Джон, раз уж у тебя хватило глупости отправиться сюда и заехать в такие дебри без надежного проводника и без оружия.
У водителя оружие есть; Джон различает характерные очертания под широкой афганской рубашкой. И, судя по чересчур равнодушному лицу, водитель не так уж и плохо разбирается в английском.
— Тебя как зовут-то, парень? — спохватывается Гэри, услужливо распахивая перед Джоном дверцу джипа. — А то так и звать тебя «парень» всю дорогу как-то несподручно.
— Дж... — Джон запинается. Возможно, это паранойя, но идея представиться настоящим именем вот так с бухты-барахты не кажется Джону удачной. — Джим, — говорит он наконец, усаживаясь в машину, потому что уже успел сказать «Дж», и тут же об этом жалеет. Мало ли на свете подходящих имен, начинающихся с этого звука: Джордж, Джефф, Джерри, сколько угодно.
Но из всех возможных первым Джону в голову пришло это.
С точки зрения логики и психологии это вполне объяснимо, полагает Джон, но от объяснимости факт не становится менее неприятным.
* * *
— Так куда ты меня хочешь привести? — спрашивает Гэри, выдержав в молчании не более семи минут.
Джон косится на водителя и спрашивает, собрав воедино свои скудные университетские познания во французском:
— Peux-tu parler français?
— А? Что? — искренне растерян Гэри. Определенно, ответ на вопрос — нет, не может. — Ты что это вдруг заговорил, как лягушатник?
Водитель крепче сжимает руль, но больше ничем не проявляет недовольства и удивления непонятной речью.
— У тебя есть бумага и карандаш? — спрашивает Джон. — Ну или хотя бы телефон?
— Телефон есть, — Гэри, заинтригованный, вытаскивает из кармана тоненький слайдер. — А зачем тебе? Сеть тут всё равно не ловит.
Джон набирает сообщение и молча возвращает телефон Гэри.
«Не зачитывай это вслух. И вообще держи язык за зубами. Твой водитель отлично понимает всё, что ты говоришь, и у него есть оружие. Я не хочу говорить при нём, куда мы направляемся».
Гэри хмурится и открывает было рот, чтобы ответить Джону вслух, но Джон быстро прижимает палец к губам и легонько толкает руку Гэри с телефоном.
«Что ты несешь, Джим? Если бы это отродье умственно отсталого верблюда что-то понимало, я бы это заметил. И куда мы всё-таки направляемся, а? Не хочешь говорить, напиши. А то я тебя самого начну в чём-нибудь подозревать».
«Черта с два ты заметил», — строчит Джон; кожа на ладонях зудит, неловкие пальцы плохо слушаются. — «Он не глупее тебя, а то и умнее. Присмотрись к его левой подмышке, увидишь пистолет под одеждой. Только не пялься на него, как на Шерон Стоун без трусиков, он заметит. Наш пункт назначения — американская военная база в низовьях Аргандаба».
«Ты уверен, что не пересмотрел дешевых шпионских фильмов?» — пишет Гэри в ответ. — «Оружие, водитель, который притворяется, бред какой-то. Кому я тут нужен?»
«Идиоты всем нужны», — пишет Джон в сердцах, — «особенно богатые американские идиоты. Ты не знаешь ни одного местного языка, у тебя нет охраны, ты корреспондент. У тебя можно отобрать деньги и вещи, тебя можно взять в плен и потребовать за тебя выкуп, и на этом деле даже прославиться, если твой канал решит, что это какой-никакой, а эксклюзив. На этом террористы делают себе имя — на заложниках и ещё на крупных взрывах».
«Эй, Джим, следи-ка за языком. Ехать в моей машине и называть меня идиотом — это как-то невежливо с твоей стороны. Я не знаю, сколько правды, а сколько бреда в том, что ты мне тут наболтал, но так и быть, ради твоего душевного спокойствия я присмотрю за водителем».
На этом Гэри прячет телефон в карман, считая разговор о шпионских страстях оконченным.
Идиоты, думает Джон, — истинное благословение этой страны.
* * *
Как бы то ни было, джип ни разу не сворачивает с дороги, которую указывает Джон, и уже к полудню они прибывают к месту назначения. Джон велит водителю остановиться за километр до базы — её отсюда не увидеть, но Джон знает, как до неё добраться.
— Теперь мы идти пешком. Ты ждать здесь, — объясняет Джон водителю на своём скверном пушту.
Водитель не выглядит вполне убежденным словами Джона, но Гэри подкрепляет их беззаботным взмахом руки:
— Ты пока погоди здесь, приятель, раз Джимми говорит, что надо, значит, надо. Мы пойдём, а ты сиди тут, не скучай без нас и не поджарься в этой консервной банке.
Гэри говорит, разумеется, по-английски, и его ничуть не смущает, что ничего в этом языке не понимающее «отродье умственно отсталого верблюда» хмуро кивает и устраивается за рулём поудобнее.
Джон готов побиться о заклад — такая идиллия продлится ровно до тех пор, пока они с Гэри не скроются за первым поворотом.
Раны Джона успели поджить за ночь, и теперь Джон чувствует, как присохший бинт неприятно оттягивает кожу при каждом шаге. Это почти больно, и при беге может причинить неприятности, но, в общем, терпимо.
— Далеко идти-то? — обливающийся потом Гэри завязывает узелки на углах платка и нахлобучивает эту самодельную панамку себе на голову.
— Недалеко, — отзывается Джон, оглядываясь на джип. — Минут пятнадцать-двадцать, и мы на месте.
— Почему мы не могли их проехать на машине, а? — Гэри останавливается, чтобы вытрясти из кроссовки камешек. — Дорога хорошая. Из-за твоих шпионских бредней? Только не говори, что из-за них.
— Это не бредни, — устало говорит Джон. — Ты думаешь, я здесь позавчера оказался, как и ты?
— Думаю, нет, — Гэри оценивающе оглядывает рванье, в которое превратилась одежда Джона, бинты на его ногах и пропыленный мешок.
— Я знаю эту страну гораздо лучше, чем мне бы хотелось, — говорит Джон. — И если тебе повезет не узнать её так, как знаю я, значит, там, наверху, — Джон для наглядности тыкает пальцем в пронзительно-голубое небо над головой, — тебя кто-то очень любит.
— Хорош меня пугать, Джим, ты не дедуля-ветеран, а я не шестилетний внучек, — недовольно фыркает Гэри.
— Пугать тебя, если что, буду не я, — Джон снова оглядывается. Джип уже почти скрылся из виду, ещё раз повернуть, следуя изгибам дороги, то не будет видно совсем. — Но раз ты так не хочешь идти пешком, давай-ка срежем путь.
— По полям? Мы там ноги переломаем, — протестует Гэри.
— Это не предложение, это настоятельная рекомендация, — огрызается Джон, окончательно выведенный из себя. Хуже нет — таскаться по местам военных действий с тупоголовым гражданским; головная боль не то чтобы удваивается — удесятеряется. — Если хочешь, думай, что я псих. Но мы пойдём через поля. И сделаем крюк через вон ту рощицу.
— Я в этой роще ничего не забыл! — Гэри останавливается и сжимает кулаки. — Какого хрена, Джим?
— Мы. Идём. Через. Поля, — повторяет Джон без нажима и негромко, тем голосом, который выработал, командуя новобранцами.
А потом он разворачивается и ступает в поле с наезженной дороги. И слышит, как Гэри, ругаясь себе под нос, следует за ним.
* * *
Необходимости воевать с собственным спутником больше нет — Гэри, кажется, смирился с безумием Джона, и теперь только отмеряет пройденное расстояние и затраченное время, надеясь всё же добраться в упомянутый Джоном срок до обещанной американской базы.
Будь Джон моджахедом, Гэри уже распрощался бы со своими планами на день, а может, и на всю оставшуюся жизнь. Легковерность и беспечность корреспондента, отправленного не на какую-нибудь Ривьеру, а в горячую точку, поражает Джона.
Хотя, возможно, он отвык от людей, которые не воевали никогда и ни с кем. Сослуживцы, а потом Шерлок, Майкрофт, даже Мориарти — все, с кем Джон так или иначе имел дело за последние годы — за исключением разве что пациентов и коллег по больнице — хорошо представляли себе, что такое война, даже если никогда не были на фронте.
Джону странно и дико видеть строптивую реакцию Гэри на элементарное, его слепоту по отношению к очевидному.
Джон движется от возвышенности к возвышенности, оглядываясь, прячась. Вполне возможно, что вокруг сейчас уже снуют люди Мохаммеда Али и Мориарти; излишняя предосторожность в Афганистане не бывает по-настоящему излишней.
— Чувствую себя, как в детстве, когда я был в бойскаутах, — ворчит Гэри, послушно повторяя за Джоном все ухищрения. — Не дай бог, Джим, ты заставишь меня разжигать костер на время или заниматься ещё какой-нибудь такой дребеденью.
Джон не отвечает на это неуместное нытье, он занят другим. До рощицы, которая представляется ему спасительной, осталось совсем недалеко; и, если он верно всё помнит, за ней откроются холмы, окружающие долину Аргандаба, в которой расположена база.
Он проскальзывает под сень деревьев и облегченно вздыхает.
Ещё немного, и они будут на месте. Гэри получит своё интервью, а Джон сумеет предупредить морпехов об опасности и наконец помыться. И съесть что-нибудь, кроме сухпайка, Джон тоже не отказался бы.
Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, заклинал когда-то сержант Смити взвод порученных ему желторотых новобранцев. Расслабишься раньше времени — и надейся только, что у твоей девушки хватит ума выскочить замуж за другого, пока она не постареет, дожидаясь тебя или похоронки.
У Джона нет девушки, и похоронку ждать некому — разве что Гарри. Но это не умаляет его злости на себя — первой эмоции, которую он ощущает, когда слышится безошибочно узнаваемый свист, и Гэри падает, схватившись обеими руками за горло.
Следующая пуля летит прямо над Джоном — не распластайся он вовремя в траве, она попала бы ему в ногу.
Он опоздал.
Он всё-таки опоздал.
— Спокойно, — звучит насмешливый голос Мориарти. — Этого не трогать, я им займусь. Оттащите первого куда-нибудь, чтобы не мозолил глаза.
Джон перекатывается на спину, садится; потом встает, опираясь о дерево, чувствуя, как неожиданно сильно пульсирует боль в заживающих ранах.
Никогда прежде он так не жалел об отсутствии оружия.
— О-ля-ля, Джонни, — Мориарти цокает языком. — Вот мы и встретились снова. Жаль, конечно, обстановка недостаточно романтическая, но и так неплохо, верно?
— Пошёл к черту, — выплевывает Джон.
Право слово, ему сейчас не до состязаний в остроумии.
Как жаль, что Мохаммед Али оказался сговорчивым — или, как вариант, достаточно несговорчивым, чтобы Мориарти успел избавиться от него и занять положение лидера.
Как жаль, что сам Джон оказался настолько глуп, чтобы не сообразить: эта рощица — замечательное место для подготовки атаки. Здесь можно сгруппировать силы, сюда можно отступить в случае чего.
Идиот, думает Джон, идиот.
В воздухе пахнет кровью Гэри; его яркая клетчатая рубашка, испачканная кровью и землёй, скрывается за деревьями, двое подручных Мориарти, занятых этой своеобразной уборкой, переговариваются на пушту, их голоса постепенно затихают.
— Я сначала думал, что ты — не более, чем послушная собачка Шерлока, — Мориарти подходят чуть ближе, держа Джона на прицеле. — Потом выяснилось, что ты ему до странности сильно нужен — может, даже сильнее, чем он тебе. А потом, Джонни, ты оказался непослушным. Ты оказался самостоятельным, представь себе моё удивление, это было как будто музейный солдатик с глупым лицом выбил витрину и пошёл гулять по улицам. Ты, Джонни, — выдыхает Мориарти почти с нежностью, — оказался интересным. Твой побег — шедевр глупости и самопожертвования, трудно было ожидать от тебя иного. Но мне любопытно, если бы ты не узнал о нападении на базу, стал бы ты бежать? У тебя было до этого двое суток — два долгих дня, две долгих ночи. Но ты не порезал себя и не порвал веревки, что бы я ни делал с тобой, с моей замечательной отзывчивой игрушкой. Скажи, Джонни... — дуло револьвера непроглядно черно, и глаза Мориарти черны, его зрачки так расширены, что не видно карей радужки, — тебе ведь нравилось сидеть на привязи под моим присмотром, не так ли?
— Можешь льстить себе этой мыслью, — говорит Джон, помедлив. — Что бы я тебе ни сказал, ты будешь думать, что ты прав, так что вперед — льсти, радуйся, танцуй джигу.
Мориарти смеётся, его смех заливистый и звонкий; Джон слышит, как вибрируют перекаты этого искреннего смеха в горле Мориарти.
— Чем дальше, Джонни, тем ты забавнее и интереснее, — шепчет Мориарти. — Ах, как хорошо, как замечательно.
— Безмерно рад, что вызываю у тебя такие положительные эмоции, — Джон устало прикрывает глаза. — Прямо чувствую себя рождественской тянучкой перед малолетним карапузом, которую вот-вот сожрут, захлёбываясь слюной и радостью. К слову о «сожрут» — что ты намерен теперь делать?
Джон не добавляет «со мной», но подразумевает. Без сомнения, Мориарти понимает всё, что не высказано, он вообще понимает иногда слишком много, больше, чем понравилось бы Джону.
— Мы здесь не настолько голодаем, дорогуша, чтобы делать из тебя кебаб, — Мориарти небрежно машет револьвером. — Так, что, полагаю, я лучше...
Джону любопытно, что хочет сделать Мориарти, но не настолько, чтобы упустить момент, когда револьвер направлен в небо.
Джон рывком прячется за дерево — мгновенно последовавшая пуля застревает в стволе — и пускается бегом прочь из рощицы.
Он петляет, как будто в него стреляет не один Мориарти, а целый взвод маньяков, да ещё и с пулеметами; он мчится быстрее, чем в юности на сдаче нормативов, чем под танковым огнём в Кабуле, чем несколько месяцев назад следом за Шерлоком по путаным лондонским улочкам. Воздух бьёт ему в лицо, мешая, а не помогая дышать, рубашка, надуваясь ветром, как пузырь, тянет его назад; он рвёт её на бегу и сбрасывает, уклоняясь в сторону от того места, где она только что была, — несколько пуль прошивают её, прежде чем она опускается на землю.
Джон мчится к забору, окружающему базу; он достигает холма, чувствуя, как очередная пуля выбривает ему миллиметр-другой волос на виске.
Он подбегает к забору базы, заранее выкрикивая:
— Мейдей! Мейдей! Свои! На помощь!
То ли эти сиплые крики помогли ему, то ли среди часовых оказался знакомый, то ли сыграли свою роль британский акцент Джона и европейская, несмотря на потрепанность, внешность — но ворота базы открываются перед ним.
Джон позволяет себе расслабиться и сползти по горячему металлическому забору на землю только после того, как ворота закрываются за ним. Сердце в груди ухает, как молот сумасшедшего кузнеца, перед глазами плавают цветные круги, ноги — словно кисель.
Ему что-то говорят, но кровь так шумит в ушах, что он не слышит и только поднимает руки, демонстрируя, что у него нет оружия; он дышит судорожно и жадно, хватая раскаленный воздух губами, зубами, с усилиями проталкивая его в изнуренные легкие.
— На базу... — силится он сказать, — на базу нападут... скоро...
— Отдышись, чувак, — морпех в форме, наглаженный и чистенький, с автоматом, кладёт руку ему на плечо. — Тут тебя никто не тронет. Кто на кого нападёт, говоришь?
— На базу, — Джон откидывается назад, стукаясь головой о забор, давая напряженным плечам возможность обмякнуть. — Нападут. Моджахеды. Скоро. Сотня или две. Один пулемет, автоматы, винтовки. Может, что-то ещё.
— Дела, — говорит обескураженный морпех, почесывая затылок. — Давай мы тебя к командиру отведем, что ли. И попить дадим, хочешь пить?
Джон слабо кивает.
— Эй, Джек! — зовёт морпех. — Дай парню воды и отведи его к начальству, он что-то говорит про нападение на базу. Он так несся, что за ним и олимпийский чемпион не угнался бы, как ещё только не дымится после такой пробежки.
— Псих, что ли, — ворчит Джек, помогая Джону подняться. — Бегать по такой жаре... Пошли, воды бутылку дам, холодной.
Джон расплывается в улыбке, не обращая внимания на нелестные эпитеты в свой адрес, и кое-как встаёт на ноги.
Он в безопасности.
Наконец-то.
@темы: Texts, Watson+Moriarty=BANG!, "Фотоальбом", Sherlock Holmes
-
-
17.02.2011 в 13:54глава шикарна, правда - Мориарти-паяц это нечто просто!)
-
-
17.02.2011 в 18:00боооже
как это это прекрасно
-
-
17.02.2011 в 20:36-
-
18.02.2011 в 01:20-
-
18.02.2011 в 12:31Я чувствую себя чрезвычайно польщённой, несмотря на то, что связные комментарии тоже люблю
Мориарти-паяц это нечто просто!
Он ведь трикстер, причем главный трикстер всей истории - и я даже имею в виду под "историей" не фик, но весь канон ВВС. Я не могла удержаться от соблазна
Джон Алексеевич Ватсон
Я так рада, что фик тебе нравится
Мента
Спасибо, это очень приятно
[БеЛЛа]
Это замечательно, что мне удаётся сохранять атмосферу от главы к главе, и это чувствуется в тексте
-
-
18.02.2011 в 14:40это просто восторг!!! Мне хочется кричать!!! Ты вернула его в Афганистан!!!! Это потрясающе.
Спасибо тебе за главу, это что-то нереальное прямо.
двух слов связать не могу даже, но с нетерпением и восторгом жду продолжения
только отдыхай, пожалуйста
-
-
18.02.2011 в 18:46я не могу передать буквами-словами свои эмоции
-
-
18.02.2011 в 20:16-
-
19.02.2011 в 11:30Спасибо!
Я постараюсь, хотя это очень сложно для меня сейчас, реал давит )
Джон Алексеевич Ватсон
[БеЛЛа]
Это чрезвычайно лестно, спасибо
-
-
19.02.2011 в 13:51ыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы
-
-
20.02.2011 в 13:53Это очень красноречиво
-
-
21.02.2011 в 12:10божэбожэ какая глава!!!!! ааааааа!!! какая глава *_*
бедный джон - он жэ ни разу не в безопасности на базе, ох уж эти игры Джима, который наверняка изначально был на другой стороне...-
-
21.02.2011 в 17:34-
-
21.02.2011 в 20:17и это же не конец, правда-правда? ))
-
-
21.02.2011 в 20:26-
-
22.02.2011 в 08:13Ого, сколько сердец, и все мне
Я ужасно рада, что глава нравится
бедный джон - он жэ ни разу не в безопасности на базе
Он это знает ))) Но хоть на час, на два - он в безопасности. по крайне мере, он на это очень надеется
Eia
Благодарю за комплимент
Джон действительно находил что-то в своем заточении у Мориарти?
По-видимому, да - ведь Мориарти говорит правду, возможность бежать у Джона была, но он ею не пользовался, пока не узнал о непосредственной угрозе другим людям. Хотя, конечно, признавать это Джон не собирается даже мысленно.
Джон Алексеевич Ватсон
Спасибо
ты мой любимый автор
и это же не конец, правда-правда?
Ну что ты, до конца ещё далеко
Мента
Спасибо, мне невероятно лестно читать ваш комментарий
-
-
27.02.2011 в 22:22Вообще идея переместить действие на Ближний Восток мне очень нравится, это необычно, и здесь Джон ближе к своей стихии. Описано всё замечательно (кто бы сомневался))), действительно, как картинка перед глазами, и главное, что без пафоса, очень искренне — за это большое спасибо.
Джим что, бросал в него ножи??!!
Кроссовки у корреспондента — oh, yeah!
Два вопроса: 1) Что, правда журналиста могут забросить в Афганистан одного на произвол судьбы? Это уж как-то совсем жёстко, так и новостей не дождёшься.
2) Джон с Джимом в хижине жили одни. Совсем одни? И Джона никто не охранял? Я не протестую — так веселее, и всё равно он далеко бы не убежал.
Ну и ещё один:
И напоследок:
Джона это устраивает, потому что это всё-таки еда и питье, и ему не надо никуда идти.
О, да, это полное отчуждение.
Джон толкает больничную дверь с отчетливой мыслью: что я здесь делаю?
Зачем я здесь? Разве здесь моё место?
Воистину, нужно быть осторожнее со своими желаниями, даже с несформулированными
Автору за талант и ответственный подход к делу:
-
-
28.02.2011 в 10:33Теперь мы знаем, кто в шерлокофэндоме спец по Афганистану
Я не специалист ))) Я всего лишь прочла Википедию, пару статей, посмотрела репортаж об Афганистане с ютуба, изучила карту и пролистала все фото американской базы в Аргандабе, какие есть в свободном доступе ))) Это может сделать любой автор фандома.
Джим что, бросал в него ножи??!!
Да )) Подобные экстремальные развлечения вполне в духе Джима, тем более что афганская степь - действительно довольно тоскливое зрелище )))
1) Что, правда журналиста могут забросить в Афганистан одного на произвол судьбы? Это уж как-то совсем жёстко, так и новостей не дождёшься.
Признаюсь честно - не знаю, насколько берегут журналистов в Америке, но с российскими так и поступают. К примеру, "Комсомольская правда" направила в Египет, в самое сердце протекающей там революции, корреспондента Дарью Асламову - без охраны, без сопровождения. Я не следила за публикациями о её судьбе, но помню краткий абзац от редактора после её статьи об обстановке в Египте: на момент подписания номера стало известно, что корреспондент Асламова подверглась нападению, связь с ней утеряна, будем держать читателей в курсе дела.
Конечно, переносить российский опыт на европейскую и американскую почву - дело неблагодарное, но, как мне кажется, нанимать телохранителей на всех журналистов не напасешься, так что подобная ситуация вполне реальна ))) Тем более Гэри - мужчина, способный, по идее, за себя постоять. Если бы не его оптимизм и идеализм, он мог бы выжить.
2) Джон с Джимом в хижине жили одни. Совсем одни? И Джона никто не охранял?
Джона охраняли веревка и Мориарти ))) Он ведь почти неотлучно был рядом, пока к Мориарти не пришёл Джафар.
пускай Джон не понимает, почему раньше не сбежал, а Джим-то отдаёт себе отчёт, зачем взял его с собой?
А вот это секрет
Спасибо
-
-
28.02.2011 в 18:55не специалист ))) Я всего лишь прочла Википедию, пару статей, посмотрела репортаж об Афганистане с ютуба, изучила карту и пролистала все фото американской базы в Аргандабе
Конечно, переносить российский опыт на европейскую и американскую почву - дело неблагодарное, но, как мне кажется, нанимать телохранителей на всех журналистов не напасешься, так что подобная ситуация вполне реальна ))) Тем более Гэри - мужчина, способный, по идее, за себя постоять. Если бы не его оптимизм и идеализм, он мог бы выжить.
И если бы не всеобщая недооценка ситуации, я полагаю.
Что творится в голове Джима - известно ему одному )))
И оттого интереснее в неё лазать
Не за что
-
-
01.03.2011 в 08:54И если бы не всеобщая недооценка ситуации, я полагаю.
Да, в принципе. Сидя в уютном офисе в Америке, трудно оценить реальную ситуацию в Афганистане.
-
-
29.02.2012 в 01:32